Образ России традиционно присутствует в художественном сознании немецких писателей как результат освоения чужого этнического пространства на основе общественно-политических, межгосударственных, культурных, в том числе, литературных взаимосвязей, пересечений и переплетений. Качество такого рода билатеральных контактов непосредственным образом отражается на характере формирующегося национального образа России, которая всегда выполняла для Запада роль “конституирующего чужого” (А. Нойман)¹.

Важным для понимания места России в коллективном сознании немцев является факт признания за ней статуса геополитического «соседа». Подобное понимание соседства предполагает в качестве константы складывающихся отношений признак соперничества⁴, которое основывается на идее доминирования на землях между Россией и Германией, веками культивировавшейся обеими сторонами.

На протяжении всей истории политических, культурных и межличностных контактов диалог двух этносов венчался как периодами плодотворного сближения, так и крайнего отчуждения. Характерной чертой исторических судеб Германии и России,  несомненно, служит их сходство (геополитическое положение, диктатура и революции), а нередко и переплетение (вторая мировая война, зона влияния СССР в ГДР), что не могло не отразиться на образах друг друга, веками создававшихся в национальном самосознании немцев и русских.

Притом, что восприятие России в немецком историческом самосознании не остается неизменным, в ее образе сохраняются некоторые константы.

Восприятие России во времени можно представить в виде синусоиды: «от страны варваров к светскому государству»⁵. В соответствии с признаком евроазиатскости, русские делятся на полуварваров и космополитов, принимающих то западное просвещение, то восточную автократию⁶. Одно из самых ранних отличий, которое легло в основу цивилизационной инаковости двух этносов — принятие Русью ортодоксальной византийской веры, в то время как Германия обратила взоры к «свободе духа» в обличье протестантизма. Отсюда берут начало представления самих немцев о Западе как более динамичной системе, открытой новым, изменчивым, демократическим элементам. Россия же представляется оплотом традиционности, стабильности, нарушаемой кратковременными периодами революционных взрывов.

Другой важный архетип, наделяющий восточное пространство признаком «цивилизационной молодости», изначально имел как позитивное наполнение (наличие потенциала для дальнейшего развития — И.Г. Гердер, О. Шпенглер, Т. Манн, Й.Р. Бехер), так и негативный смысл (закрепление за славянами низшей ступени на иерархической лестнице европейских этнических образований —  в частности, З. Герберштейн, А. Олеариус, М. Опиц, А. Гриффиус, П. Гейзе)⁷.

Таким образом, традиционно сложились два противоположных взгляда на роль России в мировой цивилизации. Одни до сих пор сохраняют веру в цивилизационно-спасительную миссию России⁸. Отсюда такие выводы о характере русского этноса как «народ от бога, народ Христов, духовный вождь»⁹, «мифические мастера»¹⁰, «народ из детей»¹¹, жертвенность во имя идеи или одержимость идеей¹². Не последнюю роль в этом сыграл Р.М. Рильке, создавший мифологизированный образ России православной¹³. Другие, напротив, связывают с нашей страной такие понятия, как «азиатский деспотизм», «тотальное владычество», «царство рабства, ледяной дворец деспотии», говорят о «варварской России», «русской страшилке», (Царь Иван, Раскольников, красные матросы, пьянство, вера в авторитет, извечный антагонизм между народом и господствующей верхушкой), боятся присущей ей извечной склонности к хаосу¹⁴.

Первые литературные свидетельства о русских, основанные на прямых контактах и также испытавшие сильное влияние античных авторов, содержатся уже в немецкой поэзии средневековья IX–XIII вв. О стране риусов (Riuzilanti) речь идет, в частности, в причисляемом к житийным жанрам эпосе неизвестного автора «Песнь об Анно» («Das Annolied», 1076–1126), а о риусах (Riuzen) — в знаменитой «Песне о Нибелунгах» («Das Nibelungenlied», около 1200).

В сознании средневековых германских князей страна риусов воспринималась как равная наряду с другими соседями. Риусы именуются «героями из Киевской земли». Им свойственны сила, мужество, буйство, неистовство, дикость. Что впрочем, не дает повода выделять их среди других этносов. Упоминание в одном ряду «диких» печенегов (Petschenaere) — свидетельство стереотипных представлений того времени о восточных соседях германцев. Отличительный признак восприятия — привкус экзотичности, замешенной на восхищении и страхе.

Эпитет «дикий» (wild), часто употреблявшийся для характеристики «риусскости», имел помимо современного значения «необузданный», «буйный» и другие значения. В частности, одно из них заключало в себе семантические признаки «неизвестного», «чужого», «необычного», «жуткого», а также могло истолковываться как «неверный», неправдивый», «безнравственный», что, в свою очередь, приписывалось всему далекому. По отношению к риусам в памятниках средневековья эта лексема употребляется и в значении «грубый», «неотесанный», «бескультурный», что связано с общей установкой относить славянские этносы к варварам, язычникам.

В XV в. в описаниях чужих стран национальное и религиозное уходит на второй план. В этих произведениях уже ощущаются веяния нового ренессансного мировоззрения с его открытостью ко всему новому, неизвестному и непредвзятостью в оценках чужого в связи с общей тенденцией, характерной для эпохи «первооткрывателей». В описаниях путешественников появляется Сибирь (Ibissibur, Wissibur, Wussibur)¹⁵. Описываются обычаи и нравы ее обитателей. Именно в это время возникает представление о необъятных просторах России.

В связи с тем, что в период татаро-монгольского нашествия (XIII–XV вв.) контакты между русскими и немцами резко сокращаются, Запад заново открывает для себя уже Русь Московскую. Начало целостным и достоверным представлениям о России, о «загадочном царстве»¹⁶ московитов, Иване Грозном и его подданных положили литературные свидетельства о России XVI в., принадлежащие барону Зигизмунду фон Герберштейну, послу Максимилиана I в Москве. Герберштейн — автор первой на Западе книги о России «Записки о московитских делах» («Rerum moscoviticarum commentarii», 1549), дающей целостное представление об ее истории, культуре, религии, обычаях, быте. Отмечая гостеприимство простого народа, автор рисует мрачную картину авторитарной власти Ивана Грозного на фоне полного послушания подданных («русские словно рождены для рабства»)¹⁷. Последующие свидетельства о московитах (Moskowiter) и Московии (Moskowien) лишь усугубили негативное восприятие восточного соседа, прежде всего в связи с Ливонской войной. Вновь всплывает образ «дикого москвитянина», сильного, но грубого, неотесанного противника. Оказавшийся на редкость живучим стереотип (ср. далее царский произвол, сталинская диктатура, путинская Россия) сохраняет свое значение и в XVII в. Многочисленные свидетельства этого содержатся в литературе барокко¹⁸. Среди них, прежде всего, следует выделить выдержавшее несколько изданий описание Московского царства дипломатом Адамом Олеарием. Он, подобно предшественникам, описывает в первую очередь то, что бросается в глаза, а это, как правило — необычно, непонятно, чуждо. Объективной оценке мешают собственные культурные стандарты и чувство культурного превосходства. От внимания писателя не ускользают такие черты московской политической жизни, как тираническое господство Ивана Грозного, грубые нравы царедворцев, бесчинства опричников, необразованность народа, тяга к алкоголю. Элемент гостеприимства релятивируется опытом общения с русскими в «смутное время», когда среди населения усилилось чувство недоверия к чужеземцам. Важно отметить, что если оценки Герберштейна и во многом Олеария основывались на личном опыте, то в многочисленных произведениях ученых и поэтов барокко (М. Опиц, А. Гриффиус, М. Вейнрих, Н. Фришлин, С. Дах), по сути, лишь воспроизводится уже готовый стереотип, лишь обрастая подробностями, почерпнутыми из разного рода источников (от античных до современных). В художественных произведениях эпохи барокко с Россией ассоциируется вся северо-восточная топика, а на русских переносятся соответствующие семантические признаки (скифский, дикий, самоедский) и стереотипы (вечный холод, медведь, Сибирь и пр.).

Особая роль в истории формирования образа России принадлежит немецкому поэту Паулю Флемингу. Флеминг несколько раз посещал Россию (1634, 1636, 1639) в составе посольства А. Олеария. Полученные впечатления вылились в поэтические произведения, открывшие совершенно новую тему в немецкой поэзии. И не только. Его онамопоэтические признания в адрес Москвы и России (Великий и Нижний Новгород, Астрахань, реки Волхов, Москва, Ока, Кама и Волга) – первые поэтические свидетельства подобного рода в мировой литературе. Флеминга можно метафорически назвать первым славянофилом, или, выражаясь словами Л. Копелева, «первым западноевропейским настоящим другом России»¹⁹. Своими панегирическими излияниями поэт почти на век опередил русских собратьев по перу. Сам Флеминг был наслышан об укоренившихся в Средние века античных представлениях о «скифской дикости» России. Однако в отличие от друга Олеариуса, поэт сумел нарисовать более позитивную картину русской жизни. Флеминг корректирует уже сложившееся тогда представление о России как о дикой, темной стране. Чужое теряет лик «чужести», сквозь «скифскую дикость» зримо проступают очертания общегуманистического, общекультурного начала.

Известен его сонет-хвала, обращенный к городу Москве, в духе напыщенной поэзии барокко «Обращение к городу Москве при виде издалека ее золоченых башен»²⁰. Архитектоника сонета строится на соединении двух образных пластов: Москвы и любимой женщины, прибалтийской немки из Ревеля. Это позволяет поэту создать органичный полисемичный сплав художественных тем и мотивов. Москва у него – царица (в другом стихотворении — принцесса), великая, великолепная, прекрасная, богатая, златоглавая, небесная — ассоциируется с русским народом и одновременно с любимой, госпожой, прекрасной из прекрасных, златовласой небожительницей.

Другая тема в стихах о России — жизнь простых селян («В Великом Новгороде реусов») как дань античной традиции противопоставлять реальность «золотому веку». Идеальный образ непорочной жизни на природе поэт переносит на далекую от ужасов Тридцатилетней войны Россию, выделяя в качестве отличительных черт русского крестьянина, простоту, непритязательность, набожность, миролюбие, коллективизм, и предвосхищая тем самым восприятие страны представителями эпохи Просвещения (Г.В. Лейбниц, А.Л. Шлёцер, И.Г. Гердер и др.).

Эпоха реформ Петра I открывает новую главу в отношениях Европы и России. В восприятии России начинает доминировать элемент, созданный немцем-интеллектуалом, представителем Просвещения, который видит в Московии благодатную почву для того, чтобы сеять там «разумное, доброе, вечное». Для представителей эпохи Просвещения, в отличие от предшественников, чужой народ не был a priori приговорен навеки пребывать в дикости, отсталости и бескультурье. Напротив, его инаковость идеализировалась, поскольку он, якобы, не вкусил пагубных плодов цивилизации и потенциально считался благодатным материалом для «просвещения». В числе известных поэтов XVIII в., обративших взоры на Россию — И.К. Готшед, И.Г. Гердер, Я.М. Р. Ленц, Ф.М. фон Клингер, К.Ф.Д. Шубарт, Х.М. Виланд, Й.В. Гёте, Ф. Шиллер, И.К.Ф. Гёльдерлин.

Порой тон произведений, в которых, так или иначе, присутствует Россия, в начале XVIII в. носит настолько панегирический характер, что позволяет последующим исследователям заподозрить в них элементы официальной русской пропаганды²¹. Однако уже к 1730-м гг. вновь обнаруживают себя настроения, связанные с опасением по поводу усиления России, ее возможных претензий на мировое господство. Тональность оценок меняется, прежде всего, в связи с Семилетней войной, которую ведет Пруссия с французами, австрийцами и русскими. Опять всплывают образы разбойников, медведей, варваров. Среди авторов выделяются, прежде всего, анакреонтики — Л.Глейм, И.П. Уц, Э.Х. Клейст, А.Л. Каршин, К.В. Рамлер, И.Л. Шписс.

Прерванные войной добрососедские отношения возобновились с восхождением на трон Екатерины II. В 1765 г. под впечатлением либерального духа, царившего в Прибалтике, Гердер пишет оду «На восхождение Екатерины на трон». В противовес сложившемуся мнению об авторитаризме русской государственной власти, Гердер рисует царицу «не с кнутом, но с жезлом милости в руках»²². Екатерина предстает как идеал заботливой матери, царицы, равной богам. Позитивный образ России во времена правления Екатерины II и Павла I во многом обусловлен союзническими отношениями немцев и русских (военная кампания с турками, раздел Польши, территориальные споры с Францией). В литературе того времени можно встретить примеры проявления  братских чувств к союзнику, превознесения доблести русских солдат. Так, в одном из стихотворений Шубарта всплывает имя полководца Суворова, а Гельдерлин, в отличие, скажем, от Гердера, не идеализировавший русскую правящую верхушку, видя в ней оплот тирании, рисует, тем не менее, в своих произведениях, в частности в поэме «Гиперион» («Hyperion»)²³, храбрых русских воинов, надежных союзников в борьбе с турками.

Новый элемент в познании России XVIII в. — признание немцами исторического родства, некоей предначертанной судьбой связи с Россией (И.Л.В. Мюллер, А.Л. Шлёцер, А. Райхель). Как отмечает Л. Копелев, именно в это время утвердилась идея, что объединение сил (неважно, с какой целью) — благотворны, а отчуждение и вражда — губительны для обеих сторон. Фридрих Великий (II) король Прусский, по большому счету, негативно относившийся к России, тем не менее, указывал на необходимость сотрудничества с Россией, называя ее «самым естественным союзником»²⁴. Его завет помнили О. фон Бисмарк и Г. Штреземан. Т. Манн, в свою очередь, вынашивал идеалистическую мечту о том, что Россия и Германия сообща способны побороть «декаденствующий Запад»²⁵.

Однако нельзя забывать о том, что за общностью исторических судеб двух народов  просматривается конкретная геополитическая подоплека. Как в частности, указывает Л. Копелев, оформившиеся в XIX в. панславизм (славянофильство) и пангерманизм, в основе которых лежала романтическая мечта о немецком единстве, с одной стороны, и о единстве славянском (русском), с другой, на практике вылились в крайности великорусского и германского шовинизма, замешанного на националистических и расистских идеях²⁶. В идее же союза двух народов, в свою очередь, всегда просматривалось желание доминировать над другим. Именно оно ставилось во главу угла, когда немецкие политики пренебрегали важностью союзнических отношений с Россией и не раз приводили Германию к катастрофам (Вильгельм II, Гитлер)²⁷.

Общий тон поэтических произведений, создававшихся в эпоху наполеоновских войн, когда Россия была союзницей немецкоязычных государств, отмечен большими симпатиями к русскому народу, солдатам, военачальникам. Восхищение немецких поэтов вызвано, прежде всего, героическим самопожертвованием во имя свободы от захватчиков. Среди певцов русского духа — А. фон Дросте-Хюльзенхоф, Т. Кёрнер, Л. Уланд, А. Ф. фон Коцебу, Ф. де ля Мотт Фуке, К. Брентано. В эти годы было написано множество народных и солдатских песен, посвященных доблести русских воинов²⁸.

Однако уже вскоре после Венского конгресса 1814 г., который должен был определить европейскую систему государств и установить политическое равновесие, нарушенное наполеоновскими войнами, а на деле закрепил реставрацию во Франции и раздробленность Германии, Россия приобретает дурную славу как средоточие деспотии в Европе.

Символами «русской культуры» предстают хлысты (кнуты), меха, икра. «Настоящий русский» — не красный молодец, а дикий охотник и политический угнетатель, для которого одного слова, сказанного в защиту свободы, достаточно, чтобы быть сосланным в Сибирь. Политическое угнетение и рабское подчинение подается как типично русская черта, статья импорта, которой следует опасаться европейцам. «Кнут» (die Knute) — символ России у Фаллерслебена, Платена и Гейне (стихотворение «Куда теперь?»)²⁹.

Эта тенденция усилилась после польского восстания 1830 г. Почти все немецкие поэты XIX в. писали так называемые «Польские песни»³⁰. Среди них — Ф.Я. Зибенпфайфер, К. Шарпф, Й.Г. Зойме, Ф.М. Боденштедт, Х. Харринг, Г.А. Мальтиц, Э. Ортлеп,  А. Платен, Й.В.Л. Глейм, Г. Гейне³¹. В этих произведениях представления о русских сводятся исключительно к топонимике царя и кнута. Россия предстает как олицетворение рабства и насилия, и просвещенного европейца предостерегают от сближения с этим миром.

Критика русской государственной власти содержится в политической поэзии 1840-х гг. (Ф. Дингельштедт, А.Г. Гофман, Г. Гервег, Ф. Фрейлиграт, Р. Фон Готшаль, А. Гласбреннер, Ф. Геббель)³², а позднее в произведениях Т. Фонтане³³.

Представление, что от России может исходить лишь реакционная политика и поставляться натуральные продукты, начинает меняться, в первую очередь, благодаря знакомству немцев с новой русской литературой. В XIX в. в результате непосредственных контактов с русскими писателями, активно посещавшими Германию, начинается обратное влияние русской литературы на западную (Карамзин, Жуковский, Грибоедов, Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Гончаров, Тургенев, Достоевский, Толстой, Некрасов, Лесков, Островский, Чехов, Чернышевский)³⁴. Достаточно указать на тот факт, что творчество и представленные в нем образы России и русских у Т. Шторма, П. Гейзе, Т. Фонтане, Г. Гауптмана, Т. Манна, Ф. Ницше, Ф. Кафки инспирированы правдой жизни и естественностью чувства (психологической проникновенностью) и во многом  несут печать «портретного» сходства с соответствующими литературными источниками³⁵. 

Несмотря на то, что с середины XIX в. соперничество и восхваление собственного превосходства стали главными чертами в рецепции «другого» и в образе русских вновь всплывают мифы, сопряженные с рабством, бескультурьем, недоразвитостью славян вообще³⁶, к концу XIX в. усиливающийся культурный трансфер с востока вылился в настоящее «немецкое русофильство». Вновь, как в эпоху раннего просвещения, модернистскому типу западного европейца, якобы испорченного техническим прогрессом и культурным упадком,  противопоставляется образ наивного русского, исполненного религиозности и сердечной теплоты. В мифологизированной патриархальности России западному мыслителю виделось решение собственных проблем. То обстоятельство, что именно Россия в то время переживала период интенсивной индустриализации, игнорировалось. В немецкоязычной литературе главным представителем этого течения стал Р.М. Рильке. Поэт предпринял первое путешествие в Россию весной 1899 г. Полученные там впечатления нашли отражение во многих его произведениях. Любопытна, прежде всего, интерпретация православия, противопоставляемого западным христианским конфессиям. В отличие от Флеминга, любовавшегося блеском позолоченных башен Кремля и куполов русских церквей, Рильке восхищается внутренним убранством и приглушенным светом внутри храмов³⁷. «Темное» православие как источник вдохновения и благочестия противопоставляется «светлому» европейскому Ренессансу³⁸, подчеркивается разница между ясностью линий последнего и структурной запутанностью и сумрачностью русской православной архитектуры³⁹.

Следует, однако, отметить, что создателями и пропагандистами позитивного образа, наряду с Рильке, были представители довольно узкого круга просвещенной интеллигенции (Ф. Ницше, Т. Манн, Г. Гауптман, Э. Барлах, Г. Бар и др.)⁴⁰; представления же простого обывателя складывались в основном под влиянием шовинистической почвеннической идеологии⁴¹. Показательно в этой связи опосредованное (на основе знакомства с русской литературой) и, в отличие от самой литературы, резко отрицательное восприятие русского этноса  немецкими натуралистами. Он расценивается ими как в корне чуждый природе немцев,  равным образом  негативную  оценку получают и «расовочуждые» черты русского характера (любовь к ближнему, самобичевание, самопожертвование), проявляющие себя в слабохарактерности мужчин и жизнестойкости женщин⁴².

События первой русской революции немало поколебали сложившийся в XIX в. стереотип о загадочной русской душе и прирожденной рабской покорности русских. Национальный образ дополняется клишированными портретами «ослепленных яростью разбойников и убийц», «внуков Степана Разина и Емельяна Пугачева», «наследников цареубийц»⁴³, что способствовало усилению страха и недоверия по отношению к России во время Первой мировой войны и революции 1917 г. На общем фоне выделяются экспрессионисты активистского крыла, поддерживавшие живые контакты с представителями русского авангарда и не скрывавшие симпатий к России и русским, согласуясь с собственными представлениями о пацифизме, революции, свободе, нигилизме, анархизме и пр., в последствии, впрочем, глубоко разочарованные дальнейшим ходом событий в стране Советов⁴⁴.

Как бы там ни было, после 1917 г. наблюдается резкий всплеск интереса к русской литературе⁴⁵. К 1925 г. вышли репрезентативные собрания сочинений Толстого, Достоевского, Гончарова, Гоголя, Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Лескова, Горького. Высокая оценка русской литературы и ее «жизненно важного духовного значения» (Т. Манн)⁴⁶ как символа социальной совести и самореализации человеческой личности содержится в высказываниях подавляющего большинства немецких деятелей культуры и искусства. Стоит лишь указать на тот факт, что для немецкой интеллигенции первых десятилетий ХХ в. имя Достоевского значило больше, чем символы отечественной культуры- Гете и Ницше, по крайней мере, так воспринимал атмосферу немецкой «достоевщины»⁴⁷ Г. Гессе⁴⁸.

Главным представляется факт признания русской литературы как великого явления мировой культуры и источника ее обновления.  «Это была хорошая литература, проложившая мост на запад, чтобы не только черпать, не только учиться, но и показать собственное мастерство», — отмечала Р. Люксембург⁴⁹. Влияние русского литературного наследия  прослеживается в творчестве таких крупных писателей ХХ в., как Т. Манн,  А. Цвейг, Г. Гессе, А. Зегерс, Л. Фейхтвангер, Г. Белль, З. Ленц и др.

Интерес к переломной эпохе, связанной с революционными событиями в России, повлек за собой триумфальное шествие советской литературы по Германии (К. Федин, М. Горький, В. Маяковский, М. Шагинян, И. Эренбург, В. Инбер и др.)⁵⁰. Россия снова рассматривается как полигон для проведения эксперимента в духе деятелей Просвещения. Свою лепту в расширение русского культурного пространства на территории Германии, несомненно, внесла эмигрантская диаспора первой волны. Стоит лишь указать на то, что только в Берлине было основано 49 издательств и редакций, и открыто 12 библиотек⁵¹.

После Октябрьской революции Россия стала родиной в разных смыслах для многих немецких писателей и поэтов. Молодые радикалы от искусства приветствовали создание Советского Союза, возлагая на него большие надежды, видя в нем модель развития для Германии, также пережившей революцию.

Среди деятелей культуры, прочно связывавших свою судьбу с Советской Россией, следует, прежде всего, назвать экспрессиониста Й.Р. Бехера⁵². В 1919 г. он пишет в восторженном «привете немецкого поэта Российской Федеративной Советской Республике»: «В вашей стране нам видится священная империя. Рай»⁵³.

Симпатии Бехера к социалистической России усиливаются после эмиграции в 1935 г. в СССР. Эти настроения нашли отражение в многочисленных гимнах-сонетах. Подобно Рильке, Бехер ставит Москву в один ряд с «древними» культурными центрами Европы (цикл «Девять городов»)⁵⁴. Перечисление важных для него по тем или иным причинам городов – Тюбинген, Йена, Мюнхен, Берлин, Флоренция, Париж и др., он завершает Москвой⁵⁵.

Однако предмет восхищения Бехера иной, чем у Рильке. В урбанистических устремлениях футуристов его привлекает новый дух «санации», проводимой Сталиным, который стремился превратить древнюю столицу, облик которой издревле определяли церкви, монастыри, дворцы, особняки (в том числе образцы деревянного зодчества) в современный город, построенный по строгому конструктивистскому плану. Как известно, разрушения памятников архитектуры оказались намного пагубнее последующих разрушений во время войны. Бехер воспринимал это, однако, иначе: старое ассоциировалось у него с отжившим, лишенным какой бы то ни было ценности,  новое же олицетворяло позитивное (социалистическое) начало.

В стихотворении «Старый московский дом»⁵⁶ он приветствует снос исторических кварталов, поскольку это должно было омолодить город, расчистить место для новых источников жизни, в данном случае — для фонтана.

Русское православие для Бехера — воплощение прежней, достойной лишь осуждения России. В стихотворении «Танцующая церковь»⁵⁷ отражено впечатление поэта от ночного вида Красной площади. Частью предвоенного убранства города стали прожектора, которые поэт сравнивает с церквями, выстраивая дихотомические пары «просвещение – религия», «прогрессивный – устаревший».

    Прожектор олицетворяет не только технический прогресс как таковой, но одновременно служит своеобразной поведенческой установкой на борьбу трудящихся с прошлым. Символизирующие прошлое реакционное храмы лишь пассивно отражают свет, молча повинуясь указам советского правительства, капитулируя перед натиском настоящего,  нового коммунистического строя. В духе экспрессионизма прежняя религия и прежний мессия уступают место новой вере и новому пророку. Наряду с общими гимнами-восхвалениями «Чудо-страны»⁵⁸, поэт создает целый ряд панегириков Ленину: «Ленин — пробуждающий человечество от сна»⁵⁹, «На могиле Ленина»⁶⁰, «Тысячелетний Ленин»⁶¹ и др.

    Не остается без внимания и фигура Сталина, в котором поэта восхищают нечеловеческие силы и способности («Когда говорил Сталин»⁶², «Человек, который любит Германию»⁶³. Любопытно в этой связи наблюдение П.Х. Ноймана о формальных и содержательных схождениях подобных панегириков с излияниями немецких поэтов-нацистов в адрес Гитлера⁶⁴.

Образ России как олицетворение юношеских идеалов остался неизменным на протяжении всей жизни Бехера в виде прочно укоренившегося в его сознании идеологического мифа об упущенной исторической возможности  Германии последовать по пути Советской России («Россия»)⁶⁵.

Подобно Бехеру, светлым лучом в темном царстве фашисткой диктатуры видится СССР под красным стягом с серпом и молотом и Э. Вайнерту («Светлая песня из темного двора», 1932)⁶⁶. В отличие от Бехера, Вайнерта, Вальдена и Бределя Брехт был более критичен в своем отношении к советской системе ценностей. Так, в 1939 г. он выражает сомнение в справедливости сталинской системы, после того, как советский народный суд приговорил к смерти его друга и учителя Сергея Третьякова («Народ непогрешим?»)⁶⁷.

Война фашистского режима против СССР стала самым трагичным периодом в истории взаимоотношений двух народов. Линию противопоставления социализма в СССР, воплощавшего для многих идеалы гуманизма и фашистской Германии как средоточия мракобесия продолжает, в частности, Бехер («Москва», 1941)⁶⁸. Однако для многих поэтов опыт знакомства с Россией оказался более драматичным. Так, например, у В. Борхерта, который в 1941 г. 20-летним юношей попал на Восточный фронт, лейтмотив философских стихов, созданных в жанре пейзажной лирики — бессмысленность жертв на фоне мирной природы и повседневных забот человека, ощущение своей чужести в стране вечных снегов, необъятных просторов, русских деревень, нежелание потерять человеческий облик и мечты вернуться домой («Письмо из России»)⁶⁹.

Те же сумрачные настроения характерны для Х. Ленца («Русская осень»)⁷⁰.

Напротив, Г. Бенн, никогда не бывавший в СССР, бросает в период конфронтации двух государств ироничный взгляд издалека на чужую страну Россию середины ХХ в. и рисует ее в отчужденно-критических, пусть и не лишенных объективности, тонах («Санкт-Петербург середины века», 1943). В стихотворении присутствует весь набор сложившихся к тому времени стереотипов о России, структурированных как система антиномических, но неизбежно уживающихся рядом отношений: религиозность на фоне туристического бума, алкоголизм как бытовая, а земля как сакральная данность, и вечная тема вины и ее искупления (пропойца Раскольников целует землю)⁷¹.

Примечательно, однако, что  даже в эти годы среди ряда поэтов сохраняет свое влияние стереотип, заложенный еще Гердером. Так, Й. Бобровский, прошедший всю войну, которая закончилась для него советским пленом, приходит к выводу о важности знаний о «других», о необходимости  впитывать духовные ценности иных народов. Это убеждение нашло отражение в его последующем творчестве, отмеченном глубоким знанием восточноевропейской культуры.

Послевоенный период отмечен дальнейшей поляризацией восприятия СССР в связи с разделом Германии на Западную и Восточную.

Эпоха холодной войны нашла художественное воплощение в творчестве многих поэтов Западной Германии. В соответствии с общими представлениями о Советском Союзе как империи зла, критике подвергается порочность советской социалистической системы, оцениваемой с позиций западной демократии. Так, «Будущее социализма»⁷² представляется Х. Хайсенбюттелю тотальным коллективистским «всёчейным-ничем»⁷³.  Х. Пионтек, сопоставляя в стихотворении «Я, Антон Павлович»⁷⁴ Россию чеховскую с Россией середины ХХ в., приходит к выводу, что политическая система страны, несмотря на замену логотипа, не претерпела никаких позитивных изменений. Ложь советской пропаганды не стала изощренней, но более массированной (в силу упадка нравственности и ужесточения борьбы с инакомыслием).

Имя Н. Островского в заглавии стихотворения Л. Штайнгерра «Островский в багаже»⁷⁵ — ни что иное, как символ эпохи социального раскола нации на взлете ХХ в. При этом симпатии автора — явно на стороне побежденного «старого».   

Содержание стихов-аллюзий Л. Харига обращено к более глобальным проблемам, присущим современному миру в целом. СССР предстает как часть мировой системы зла, где человеку отведено место жертвы и винтика («Песня о становлении человека человеком»)⁷⁶ в руках вильгельмов, гитлеров, брежневых, рейганов и пр., которые все ближе подводят мир к крайней черте с помощью «расщепленного ядра» и «цепи ракет»⁷⁷.

В том же ключе следует понимать и «Балладу о дружелюбии»⁷⁸ А. Райнфранка, обеспокоенного пагубными последствиями западной цивилизации не только для природы, но и для существующего в данной экосистеме человека. Речь в данном случае идет о разведке недр в Восточной Сибири. И хотя главным виновником выступает американский капитал, СССР, олицетворявший  для поэта  воплощение мечты о лучшем мироустройстве, предстает здесь в роли пассивного попустителя и, таким образом, несет ответственность за разрушение векового уклада жизни малых народов Севера, ведущее их вымиранию.

Критика системы реального социализма, ассоциировавшегося с СССР, была представлена, хотя и более завуалировано, и в творчестве поэтов из ГДР. Так, в стихотворении Ф. Брауна «О полете Гагарина» ⁷⁹, несмотря на принятие и одобрение успехов социалистического созидания в духе Бехера (индустриализация и коллективизация, строительный бум) отчетливо проступают  негативные стороны подобного прогресса (загрязнение окружающей среды и пр.), отчетливо проступает ощущение усталости от навязанной индивиду новой системы ценностей, отнюдь не свободной от проблем. Поэтому и выход человека в космос представляется поэту скорее не очередной  победой социализма, а некоей надеждой на его преодоление.

В ГДР постепенно формируется негативный стереотип «старшего брата», опека которого представляется нежелательной, прежде всего в связи с находившейся на территории страны ограниченной группировкой советских войск.

Тем не менее, в официальном литературном дискурсе преобладают мотивы дружбы с советским народом. Большой материал в этом отношении дает антология «Поэзия ГДР», вышедшая в 1983 г. в издательстве «Художественная литература». Подборка стихов (состав подготовлен Министерством культуры ГДР) несет на себе, по правилам тех времен, печать советской пропаганды.  Как пишет в  послесловии к книге А. Гугнин, эта тема реализовывалась по-разному: «в создании поэтических образов советских людей, деятелей культуры, поэтов, в глубоком осмыслении социальных процессов», происходивших в СССР, «в лирических зарисовках», возникавших «во время поездок в различные уголки нашей страны»⁸⁰.   В качестве примера приводятся имена У. Бергера, Х. Калау, Р. Кирша. Нельзя не упомянуть и П. Хакса, автора стихотворения «Зонг об Октябре» («Oktober-Song»), который  в свое время слыл хитом немецких комсомольцев⁸¹, а также знаменитое «Я видел Ленина …» («Ich sah Lenin …»)⁸² М. Циммеринга. Прославление СССР, его политических вождей принял как эстафету из рук Бехера Ш. Хермлин.

Нельзя, тем не менее, сбрасывать со счетов и чисто человеческие симпатии писателей послевоенного поколения (Л. Фюрнберг, Х. Мюллер, Й. Бобровский и др.) по отношению к СССР и его гражданам, правда, зачастую входившие в противоречие с издержками советской общественно-политической системы.

 По ту сторону Берлинской стены приверженцев социализма в его советском варианте, эксплицитно выражавших свои взгляды в поэтической форме, было несравненно меньше. По крайней мере, в стихах известных поэтов (В. Леман, Г. Бенн, М.Л. Кашниц, Г. Айх, К. Кролов, Г.М. Энценсбергер, Х. Домин, Х. Пионтек, В. Бехлер, Г. Грасс, Н. Борн, К. Меккель),  вошедших в свое время в советские антологии современной поэзии ФРГ⁸³, издатели смогли уловить лишь общегуманистическое начало, проявившее себя в неприятии ценностей современного капиталистического общества.

Разумеется, среди поэтов ФРГ левой ориентации также находилось немало   последователей Бехера в оценке СССР как верного ориентира для собственного развития. В частности, можно назвать имена П. Рюмкорфа, Р. Гернхардта, Й. Рединга, А. Райнфранка, П. Шютта, П. Майвальда и др.

Симптоматично не лишенное симпатии, однако, с ощутимым оттенком снисходительного превосходства и лишенное личностной основы, а оттого несколько поверхностное восприятие привычного стереотипа о России как стране экзотической в популярных шлягерах («Москва», «Распутин» и др.)⁸⁴ двух известных западногерманских групп, «Чингисхан» и «Бони-М». Как нельзя кстати, они привлекли внимание всего мира к нашей стране в пору развернувшейся перестройки.  

 Созданные тогда образы «разухабистой» России  резко контрастируют с  символами, которые используются молодыми авторами постсоциалистической эпохи. Стоит хотя бы упомянуть растиражированные группой «Раммштайн» бренды «Распутин» и «казачок» из шлягера «Москва», созданного уже в эпоху Ельцина. Авторами-исполнителями верно угадан «купи-продажный» дух новой постсоветской эпохи, запечатленный в образе (sic!) желанной продажной «девки» Москвы «с красными синяками на лбу и золотыми фиксами».

Гамбургский поэт М. Политицки нередко, как он признается, неосознанно обращающийся в своем творчестве к России (по-прежнему воспринимаемой в границах СССР),  выводит эту сторону постсоветской действительности, в частности,  в балладе «Гимн дикому востоку: мужская поездка»⁸⁵. Указывая на лежащие на поверхности темные стороны нашей жизни, автор намеренно играет на снижении привычного эпитета «красный», перенося его  на новые символы. В частности, он  служит в окружении синонимов-окказионализмов с определением «двестибаксовый» (Zweihundertdollarding / zungen / wesen / wunder) недвусмысленным эвфоническим нарядом для гостиничных проституток.

Как известно,  с перестройкой и личностью Горбачева в Германии связывались большие надежды на обновление политической системы в СССР, а стало быть, и в ГДР (прежде всего, на воссоединение двух Германий). В 1988 г. В. Бирман пишет песню «Михаил Горбачев»⁸⁶. По всей вероятности, последний из могикан в традиции придворных поэтов, славивших  российских правителей, Бирман, в отличие от предшественников, не испытывает к великому мира сего должного подобострастия. Он  берет на себя смелость от имени простого народа (текст написан на берлинском диалекте) беседовать с политиком мирового масштаба на «ты».

В стихотворении ясно различимы две тенденции: опасения и надежды, связанные с новой Россией. Очевидно, что автор настроен дружелюбно к стране, а происходящие в ней события вселяют надежду в традициях эпохи Просвещения и раннего Бехера (открытые границы, справедливость, зеленые сады). Определенная абстрактность и утопизм мечтаний сочетаются с желанием понять чужую страну, с неким экспрессионистским активизмом, готовностью лично принять участие в процессе преобразований. Панегирик стилизован под русскую народную песню, но лишен в этом смысле иронии, как это принято в современных пародиях. Признанием в любви к стране звучит несвойственное современному немецкому языку уменьшително-ласкательное «матушка» (Mütterchen). Однако Бирман, поэт ХХ в. и ученик Брехта, в качестве инструмента художественного освоения современной действительности все же использует прием тотальной модернистской пародии. Сакрализованная предшественниками фигура Ленина, сравниваемая с Белоснежкой, предстает у Бирмана, как в свое время религия и церковь у Бехера, символом отжившего, не соответствующего времени и олицетворяет уход эпохи, поверженной с пьедестала.

В отличие от упований Бехера на мессию Сталина, Бирман с некоторым опасением и недоверием относится к новому мессии, Горбачеву. Остается открытым вопрос: способен ли он ответить чаяниям современного западного демократического мышления, куда поведет Россию⁸⁷. 

В воссоединенной Германии по-прежнему нет единого «немецкого» взгляда на Россию и русских. Для большинства Россия – «ни враг, ни друг». Для других, как, в частности, в свое время для П. Гейзе, – олицетворение непостижимой «русской души»⁸⁸. «Это государство и его жители вот уже полтысячи лет остаются загадкой, как для иностранных наблюдателей, так и для самих себя», — констатирует журналистка К. Вайс, задаваясь вопросами: «Откуда проистюкает их непреклонные поиски абсолютной правды? Их пристрастие к мистическому? Их жажда строгого властелина? Их склонность к страданию и эксцессам? Их метания между безграничным терпением и неожиданным, необузданным насилием? Их бедность среди природных богатств?»⁸⁹

Главным в восприятии России, прежде всего у западных немцев, остается констатация того факта, что Россия  не есть государство европейского типа и неотъемлемая часть западной культуры. Сохраняется убеждение в разнице русского и западного менталитетов. На ментальной (когнитивной)⁹⁰ карте немца Россия по-прежнему остается далекой страной на востоке, которая в силу своего характера, традиций и настоящего не вписывается в Европу. Поэтому во всем наблюдается больше расхождений, чем точек соприкосновения. Так, одно из упоминавшихся выше стихотворений М. Политицки имеет недвусмысленное название «Гимн дикому востоку»⁹¹.

Приведенные тезисы подкрепляются результатами опроса, проведенного нами среди современных поэтов. На вопрос «что вам приходит в голову, когда вы слышите слово Россия» авторы из ФРГ обычно в качестве главных сигнификантов русскости приводят такие, как «холод», «просторы», «зима», «меховая шапка», «водка», «экзотика», а также имена фигур, определявших и определяющих характер политического и культурного ландшафта нашей страны. В этом плане показателен сборник стихов геттингенского поэта Х. Хюкштедта «Снова весело»⁹², в котором мотив России хотя и звучит достаточно громко, но не несет на себе печати индивидуального обертона. Автор ограничивается перепевом известных ему артефактных созвучий: Булат Окуджава, водка, «Москвич», Лайка.

   Весьма убедителен метафорический образ Р. Винклера, сравнивающего Россию с весами, которые «удерживают в равновесии Урал»⁹³. На одной чаше  — что-то важное, но маленькое,  а именно — Европа (она же демократия); с другой  — нечто расплывчатое: Азия как олицетворение олигархического оппортунизма; и не менее важное признание в том, что с запада «не видно, куда склоняется страна»⁹⁴.

Музыковеда из Регенсбурга Р. Дитриха больше всего привлекла в Иркутске и на озере Байкал старая полуразрушенная деревянная архитектура⁹⁵. То, что для аборигенов служит неприятной, но привычной деталью национального интерьера, в глазах иностранца, впервые сталкивающегося с подобным зрелищем, в соответствии с логикой отчуждения необычного, приобретает статус экзотики. Вопрос о том, как живется людям в подобных  постройках, отодвигается на второй план.

Для молодого теолога и поэта М. Арндта Россия ассоциируется с  полуостровом Крым, русскими танцами, красивой музыкой, великой художественной традицией (Толстой, Достоевский, Прокофьев, Шостакович, Большой театр, православные купола, Красная площадь), а также с Сибирью и Чернобылем.

Поэтесса из Ганновера Г. Каллезен полагает, что немцев, которые «многое подглядели у Америки и до сих пор находятся в плену имитаций, а в Италии хотели бы жить, очаровать может лишь одна страна - Россия, именно в силу ее загадочности и инаковости⁹⁶.

 Ее мнение оспаривает, также никогда не бывавший в России кёльнец С. Лафлёр. Для него и, как он полагает, «для большинства немцев Россия — не самая привлекательная страна»⁹⁷. Она представляется поэту «чем-то скучным: слишком холодно, слишком далеко, слишком безлико, слишком депрессивно, слишком отстало»⁹⁸.

Его земляк А. Вагнер строит свои представления о нашей стране по рассказу М. Горького «Бывшие люди», который он прочитал в 13 лет⁹⁹.

В памяти А. Вагнера при слове Россия всплывают стихи Н. Борна «о бескрайности страны, целый ряд исторических событий и личностей, а также литература, музыка, кулинарное искусство»¹⁰⁰.

Главным впечатлением Д.М. Грефа от СССР, побывавшего в Москве и Ленинграде школьником, в конце 1970-х гг., стала «жутко холодная зима»¹⁰¹.

 В духе «очарованных» СССР П. Майвальд по-прежнему мечтает о воплощении социалистической мечты: «Я был в Крыму, в Артеке, образцовой детской республике. У вас я научился «миру»  «хлебу» и, разумеется, много чему другому»¹⁰².

Примечательно, что познания большинства опрошенных основаны либо на кратковременном личном знакомстве со страной, либо на опосредованных познаниях. Желание написать что-нибудь о России мотивируется прежде всего  необходимостью сначала увидеть все собственными глазами и лишь затем составить  об увиденном собственное суждение.

Для многих современных авторов интерес к России обусловлен открывшимися в связи с падением железного занавеса новыми возможностями познания чужого. В итоге весьма расширился тематический диапазон для создания образа новой России, а его структура стала более дифференцированной и разветвленной. В целом ее можно представить следующим образом. Понятие «Россия», выражаясь словами социолога А.Г. Здравомыслова, «включает в себя сложную совокупность образов, эмоций и определений»¹⁰³. В данную систему входят: географическое пространство как место сосредоточения русского этноса, государственное образование определенного типа, культурное пространство (литература, музыка, живопись, архитектура), вмещающее определенные общественные отношения и нравственные ценности и, наконец, русские люди с русским характером как совокупность индивидов, говорящих на русском языке, их быт¹⁰⁴, обычаи и привычки. Отсюда проистекает, по большей части, растворение в русском этносе всех проживающих на территории России народов.

Показательно в этом отношении признание М. Политицки, который, перенося личное восприятие России на всех соплеменников и видимо имея для этого достаточно оснований, говорит об общем принципе, формирующем взгляд человека с Запада на восточных соседей (прежде всего из прежнего социалистического блока): «У меня много стихов, которые могут быть топонимически отнесены к любой восточноевропейской стране. Так название стихотворения «Омерзительная многоэтажка в Бреслау»¹⁰⁵ я заменил на одной творческой встрече, состоявшейся во время круиза по Черному морю, на «Омерзительная одесская многоэтажка» («Häßliches Mietshaus in Odessa»)¹⁰⁶. 

Любопытно восприятие чужого в образе новых государственно-этнических образований после распада СССР. Народы, ранее проживавшие в составе Российской, а затем Советской империи, представляются жертвами породившей их системы, неоперившимися птенцами, выпавшими из гнезда и не знающими, как жить без указки свыше¹⁰⁷.

В связи с большей открытостью постсоветского пространства — поскольку расширился круг лиц, носителей информации, — усилился и разброс мнений по поводу происходящего в России и в оценках жизни россиян. Так, свою лепту в создание образа России, прежде всего в плане ретроспективной оценки советского прошлого, вносит и литература русской эмиграции (И. Бурихин, Б. Хазанов, Б. Фальков, И. Померанцев, В. Барский, О. Денисова, Л. Копелев, В. Войнович, В. Зиновьев, В. Бачев).

Тематическое и жанровое своеобразие эмигрантской литературы (мемуары   о пребывании в лагерях, репрессиях, криминальный роман, триллер, социологический роман) определяется ее обращением, прежде всего, к политическим и бытовым реалиям советской действительности. Особенности эстетического канона в СССР (неприятие экспериментального искусства и пр.) воспринимаются писателями-эмигрантами критическим, а подчас – сатирически.

Литература четвертой (экономической, этнической) волны мигрантов менее  политизирована. Среди авторов много представителей массовой литературы (В. Свирский) и авангардистской поэзии (В Сафранский, И. Ражковская). Основные темы произведений — жизнь в Германии (быт, тема вхождения в чужую культуру, иногда — культивация мотива безродности (М. Безродный)¹⁰⁸.

В целом, обращение немцев к образам чужого обусловлено несколькими общими типологическими установками. Так, социолог А.Г. Здравомыслов выделяет в качестве главных для немецкого общества малую осведомленность о жизни в других странах как выражение аполитичности вообще. Прагматический взгляд все чаще усматривает в России часть мирового глобализированного пространства.

Так, Х. Пионтек, в основу религиозно-нравственного цикла «Тоска по звездам»¹⁰⁹  положил факт выхода в открытое космическое пространство советских космонавтов. При этом важным оказывается само событие, люди, благодаря которым оно стало возможным, его значимость. Национальная принадлежность героев не играет здесь никакой роли.

Интерес может быть вызван каким-либо привлекающим всеобщее внимание событием (Чернобыль, Чечня и пр.)¹¹⁰. Большую роль играет опыт общения со страной близких и знакомых (участие в войне, плен, беженцы, восприятие через призму личных впечатлений, как положительных, так и отрицательных¹¹¹. Нельзя забывать, что в постперестроечный период при абстрактном упоминании русских в сознании немцев, как правило, возникает образ мафиозного нового русского, а в образе русской женщины, наряду с привычными чертами  женственности и жертвенности как олицетворения хранительницы домашнего очага, начинает превалировать  стереотипный признак женщины-соблазнительницы, включающий в себя как позитивное (привлекательность), так и негативное (продажность) начало. В этой связи можно, в частности, привести стихотворение М. Политицки «Проклятье прилипалы»¹¹², в котором не обходится без ставших непременными атрибутами амбивалентного русского женского начала - «Маши» и «Наташи».

----------------------------------

  ¹ Миллер А.И. Тема Центральной Европы: история, современные дискурсы и место в них России // Новое литературное обозрение. 2001. № 52.

  ² Weiss C. Wie Russland wurde // Im Reich der Zaren: Geoepoche. Das Magazin für Geschichte. 2001. № 6. S. 173. 

  ³ Ibidem. 

  ⁴ Stent A. Rivalen des Jahrhunderts: Deutschland und Rußland im neuen Europa. Berlin, 2000.

  ⁵ Ср., в частн.:  Lammich M. Vom “Barbarenland” zum “Weltstaat” — Rußland im Spiegel liberaler und konservativer Zeitschriften // Russen und Russland aus deutscher Sicht (под общ. ред. Л. Копелева). In 5 Bdn. / M. Keller. München, 2000. Bd. 4. S. 146–198.

  ⁶ Raev A. Von “Halbbarbaren” und “Kosmopoliten” — Russische Kunstausstelungen im Deutschland der Jahrhundertwende und ihre Rezeption // Russen und Russland aus deutscher Sicht … Bd. 4. 695–756.

  ⁷ Ср., в частн.: Demmer S. Der Dichterfürst und die “russische Seele”. Paul Heyse und das literarische Rußland // Russen und Russland aus deutscher Sicht …  Bd. 4. S. 546.

  ⁸ Ср., в частн.: Rohrwasser M. Das rettende Rußland. Erweckungserlebnisse des jungen Johannes R. Becher // Deutschland und die russische Revolution / G. Koenen, L. Kopelew. München, 1998. S. 462–481.

  ⁹ Dodd W.J. Ein Gottträgervolk, ein geistiger Führer — Die Dostojewskij-Rezeption von der Jahrhundertwende bis zu den zwanziger Jahren als Paradigma des deutschen Rußlandbildes // Russen und Russland aus deutscher Sicht … Bd. 4. S. 853–865.

  ¹⁰ Koenen G. Bilder mythischer Meister. Zur Aufnahme der russischen Literatur in Deutschland nach Weltkrieg und Revolution // Deutschland und die russische Revolution  … S. 763–789.

  ¹¹ Pawlik C. “Ein Volk von Kindern” — Rußland und Russen in den Geographielehrbüchern der Kaiserzeit // Russen und Russland aus deutscher Sicht  … Bd. 4.  S. 349–380.

  ¹² См., в частн.: Weiss P. Trotzki im Exil. Stück in zwei Akten. Fr. a. M., 1970.

  ¹³ См., в частн.: Kopelew L. Rilkes Märchen-Rußland  // Russen und Russland aus deutscher Sicht  … Bd. 4. S. 904–937.

  ¹⁴ См., в частн.: Schlögel K. Archäologie totaler Herrschaft. Rußland im Horizont Hannah Arendts // Deutsch-land und die russische Revolution … S. 790–804.

  ¹⁵ Berichte über Moskowien im 16./17. Jahrhundert // Russen und Russland aus deutscher Sicht … Bd. 1. S. 114.

  ¹⁶ Leitsch W. Das erste Rußlandbuch im Westen – Sigismund Freiherr von Herberstein // Ibid …   S. 118.

  ¹⁷ Цит. по: Liszkowski U. Olearius` Beschreibung des Moskauer Reiches // Russen und Russland aus deutscher Sicht … Bd. 1.  S. 241.

  ¹⁸ Hueck M. «Der wilde Moscowit». Zum Bild Rußlands und der Russen in der deutschen Literatur des 17. Jahrhunderts. (Überblick) // Ibid. …  S. 290–340.

  ¹⁹ Kopelew L. Fremdenbilder in Geschichte und Gegenwart // Ibid. …  S. 23.

  ²⁰ Fleming P. Er redet die Stadt Moskau an, al ser ihre vergüldeten Türme von fernen sahe // Paul Flemings Deutsche Gedichte ... S. 524.

  ²¹ См. подр.: Kopelew L. Neues Verständnis und neue Miβverständnisse // Ibid. Bd. 2.  S. 25

  ²² Herder J. G. Auf Katharinens Thronbesteigung. Цит. по: Schneider M. Zaren und Kosaken, Kuppeln und Ikonen oder: «… daß deiner Wolgen Schall auch hören soll mein Rhein» — Facetten des Rußland bildes in der deutschen Lyrik // Lyrische Labyrinthe. Sechs Themen und Motive / K. Lindemann. Paderborn. 1995. S. 106.

  ²³ Hölderlin F. Hyperion // Hölderlin F. Sämtliche Werke und Briefe / G. Mieth. In 2 Bdn. München, 1970. Bd.1. S. 165.

  ²⁴ Kopelew L. «Unser natürlichster Verbündeter»// Russen und Russland aus deutscher Sicht ... Bd. 2. S. 275.

  ²⁵ См.: Mann Th. Betrachtungen eines Unpolitischen // Gesammelte Werke. In 13 Bdn. Bd. XII. Frankfurt a. M., 1974. Ср. Также:  Koenen G. Betrachtungen eines Unpolitischen. Thomas Mann über Rußland und den Bolschewismus.// Deutschland und die russische Revolution … S.  313–379.

  ^{26 См}. подр.: Kopelew L. Am Vorabend des großen Krieges // Russen und Russland aus deutscher Sicht ... Bd. 4.  S. 30.

  ²⁷ См. подр.: Kopelew L. Neues Verständnis und neue Miβverständnisse // Russen und Russland aus deutscher Sicht ... Bd. 2.  S. 33–34.

  ²⁸ Ср., в частн.:  Historische Volkslieder  und Zeitgedichte vom achtzehnten bis neunzehnten  Jahrhundert  / A. Hartmann. München, 1913.

  ²⁹ Heine H. Jetzt wohin? Romanzero. 2. Buch. Lamentazionen // Historisch-kritische Gesamtausgabe der Werke. Düsseldorf, 1975–1982. Bd. 3 / I. S. 101.

  ³⁰ Ср.: Polenlieder deutscher Dichter / S. Leonhard. In 2 Bdn. Krakau. 1911.

  ³¹ Ср., в частн.: Das Nationalfest der Deutschen zu Hambach. Neustadt a. H., 1832.

  ³² См. подр.: Pape W. Eispalast der Despotie. Russen-und Ruβlandbilder in der politischen Lyrik des Vormärz ...  S. 435-472.

  ³³ Plett B. “Sie … mit einer Hinneigung zu Rußland, ich zu England”. Die Rußlandbilder Theodor Fontanes // Russen und Rußland  aus deutscher Sicht... Bd. 4. S. 566–598.

  ³⁴ См. подр.: Korn K.-H. Vermittler der Musen. Russische Literatur in Deutschland // Russen und Rußland aus deutscher Sicht... Bd. 3. S. 247–286.

  ³⁵ См., подр.: Laage K.E. Theodor Storms russische Begegnungen // Russen und Rußland  aus deutscher Sicht... Bd. 4. S. 521–538;  Demmer S. Der Dichterfürst und die „russische Seele“ —  Paul Heyse und das literarische Rußland // Ibid. S. 539–565;  Plett B. “Sie … mit einer Hinneigung zu Rußland, ich zu England”. Die Rußlandbilder Theodor Fontanes // Ibid. S. 566–598; Fischer M. „Keime aus russischem Boden“ — Zum Rußlandbild des Naturalismus // Ibid. S. 642–671, Dodd W.J. Ein Göttervolk, ein geistiger Führer — Die Dostojewskij-Rezeption von der Jahrhundertwende bis zu den zwanziger Jahren als Paradigma des deutschen Rußlandbilds // Ibid. S. 853–865.  Meyer Th. Nietzsches Rußlandbild: Protest und Utopie // Ibid. S.  866–903. Dodd W.J. Kafkas Rußland — Sinnbild, Mythos, Erkenntnisquelle // Ibid. S.  963–985

  ³⁶ Ср.,  в частн.: Mahal G. Eher Pinsel als Stift. Rußland  und die Russen in Karikaturen deutscher Zeichner 1870—1917 // Russen und Rußland  aus deutscher Sicht... Bd. 4. S. 381–424.

  ³⁷ Rilke R.M. Sämtliche Werke.1. Bd. Gedichte. 1. Teil. Frankfurt a. M., 1987. S. 292.

  ³⁸ Ibid. S. 254.

  ³⁹ Ibid. S. 314. Об образе России в творчестве Рильке см. также: Reshetylo-Rothe D. A. Rilke and Russia . New York, 1990; Naumann H. Russland in Rilkes Werk. Rheinfelden, 1993.

  ⁴⁰ См., в частн.: Hamburger K. Thomas Manns große Liebe // Russen und Rußland  aus deutscher Sicht... Bd. 4.  S. 1035–1056. См. также сноску 4 к пред. стр.

  ⁴¹ См., в частн.: Keller M. Bücher vom Nachttisch — Trivialliteratur als Massenmedium für Russenstereotypen // Russen und Rußland  aus deutscher Sicht... Bd. 4.   S. 807–852.

  ⁴² См., в частн.: Fischer M. „Keime aus russischem Boden“… S. 651–671.

  ⁴³ Kopelew L. Am Vorabend des groβen Krieges // Russen und Rußland  aus deutscher Sicht... Bd. 4.   S. 19.

  ⁴⁴ См. подр.: Belentschikow V. Träume und Enttäuschungen — Expressionistische Rußlandbilder in der “Ak-tion” // Ibid. S. 986–1011.

  ⁴⁵ См., в частн.: Schweikert W. Die russische und die Literaturen der früheren Sowjetrepubliken in deutscher Übersetzung: eine Übersicht über deren Rezeption in deutscher Sprache. Flein bei Heilbronn: Schweikert. Bd. 1: 2003. Bd. 2: 2005.

  ⁴⁶ Mann Th. Gesammelte Werke. In 13 Bdn. Bd. 11.  Frankfurt a. M., 1960. S. 577.

  ⁴⁷ Koenen G. Eine deutsche «Dostojewschina» // Der Russland-Komplex: die Deutschen und der Osten 1900–1945. München, 2005. S. 350.

  ⁴⁸ См. подр.: Hermann H. Die  Brüder karamasoff oder Der Untergang Europas. Einfälle bei der Lektüre Dostojewskis // Blick ins Haos. Drei Aufsätze. Bern, 1920. S. 2.

  ⁴⁹ Luxemburg R. Die Seele der russischen Literatur. Цит. по: Die russische Literatur und das 20. Jahrhundert // Geschichte der russischen Literatur von den Anfängen bis 1917. Berlin, 1986. S. 566.

  ⁵⁰ См., в частн.: Koenen G. Bilder mythischer Meister //  Deutschland und die russische Revolution / L. Kopelew, G. Koenen. München, 1998. S. 764–789; Koenen G. Eine deutsche Dostojewschina //  Der Russland-Komplex … S. 355–371.

  ⁵¹ См. подр.: Schlögel K. Bertlin Ostbahnhof Europas.  Russen und Deutsche in ihrem Jahrhundert. Berlin, 1998. S. 104–105.

  ⁵² См. подр.: Rohrwasser M. Das rettende Rußland …. О восприятии России экспрессионистами см., в частн.: Belentschikow V. Russland und die deutschen Expressionisten 1910–1925. Frankfurt a. Main u.a., 1993.

  ⁵³ Becher R. Gruß des deutschen Dichters an die Russische Föderation // Kameraden der  Menschheit. Dichtuin-gen zur Weltrevolution / L. Rubiner. Potsdam, 1919. S.13–14.

  ⁵⁴ Becher J. R. Neun Städte: Moskau // Sonett-Werk. 1914–1954. Düsseldorf, 1956. S. 171.

  ⁵⁵ Ibidem.

  ⁵⁶ Becher J. R. Altes Haus in Moskau // Sonett-Werk … S. 259.

  ⁵⁷ Becher J. R. Die tanzende Kirche // Ibid.  S. 255.

  ⁵⁸ Becher J. R. Sterne unendliches Glühen. Die Sowjetunion in meinem Gedicht 1917-1951. Sinn und Form. Sonderheft. 1951. S. 10.

  ⁵⁹ Becher J. R. Der an den Schlaf der Welt rührt – Lenin // Ibid. S. 17.

  ⁶⁰ Becher J. R. Am Grabe Lenins . Berlin, 1924. S. 14.

  ⁶¹ Becher J. R. Der tausendjährige Lenin // Sterne unendliches Glühen … S. 20.

  ⁶² Becher J. R. Als Stalin sprach // Sterne unendliches Glühen … S. 287.

  ⁶³ Becher J. R. Ein Mann, der Deutschland liebt // Gesammelte Werke. Bd. 6. Gedichte 1949–1958. Berlin;Weimar, 1973. S. 278.

  ⁶⁴ См. подр.: Neumann P.H. Das Wort des Herrn und die Sprache seiner Diener. Über religiöse und politische Bekenntnis-Lyrik // Neue Rundschau. 1976. H. 87. S. 585-595.

  ⁶⁵  Becher J.R. Rußland // Sonett-Werk … S. 580.

  ⁶⁶ Weinert E. Helles Lied aus dem dunklen Hof // Großstadtlyrik. 1999, Stuttgart. S. 163–164.

  ⁶⁷ Brecht B. Ist das Volk unfehlbar? // Gesammelte Werke. Frankfurt a. M., 1967. Bd. 9. S. 741.

  ⁶⁸ Becher J.R. Moskau // Großstadtlyrik … S. 170.

  ⁶⁹ Borchert W. Brief aus Russland // Borchert W. Das Gesamtwerk. Hamburg, 2006. S. 270.

  ⁷⁰ Lenz H. Russischer Herbst // Der neue Conrady: Das große deutsche Gedichtbuch von den Anfängen bis zur Gegenwart / K.O. Conrady. Erw. und aktualisierte Neuausg., 2. Aufl. Duesseldorf [u.a.], 2000.  S. 787.

  ⁷¹ Benn G. St. Petersburg – Mitte des Jahrhunderts // Neue deutsche Erzählgedichte / H. Piontek. München, 1968. S. 30–32.

  ⁷² Название одноименного стихотворения.

  ⁷³ Heißenbüttel H. Die Zukunft des Sozialismus // Einigkeit und aus Ruinen. Eine deutsche Anthologie / H.L. Arnold. F.a.M., 1999. S. 111–112.

  ⁷⁴ Piontek H. Ich, Anton Pawlowitsch // Deutsche Gedichte seit 1960 / H. Piontek. Stuttgart, 1972. S. 35-36.

  ⁷⁵ Steinherr L. Ostrowskij im Gepäck // Fluganweisung. München, 1985. S. 101.

  ⁷⁶ Harig L. Der Song vom Menschwerden des Menschen // Im Geschwirr der Espenblätter: Lieder und Balladen. Blieskastel, 2002.  S. 53. Написано в 1980-е гг.

  ⁷⁷ Ibid. S. 55.

  ⁷⁸ Reinfrank A. Ballade von der Freundlichkeit // Im Garten der Verrückten: Gedichte aus fünf Jahreszeiten. Frankfurt a. Main, 1999. S. 62–63.

  ⁷⁹ Braun V. Von Gagarins Flug // Vorläufiges. Frankfurt a. M., 1966. S. 61– 62.

  ⁸⁰ Гугнин А.  Поэзия широких горизонтов // Поэзия ГДР. М., 1983. С. 523. Ср. также: Гинзбург Л. Новая песнь, лучшая песнь … (О поэтах демократической Германии) // Поэзия ГДР. М., 1973; Гугнин А.  Эскизы к шести портретам // Из современной поэзии ГДР. М., 1981. С. 5–26. 

  ⁸¹ Хакс П. Зонг об Октябре. Пер.  А. Голембы // Поэзия ГДР. М., 1983. С. 337.

  ⁸² Циммеринг М. Я видел Ленина … Пер. В. Левика // Поэзия ГДР. М., 1983. С. 141.

  ⁸³ Из  современной поэзии ФРГ: Пер. с нем. / Сост. В. Вебер; Вступ. ст. Г. Ратгауза. М., 1983; Из современной поэзии ФРГ / Сост. В. Вебер; Предисл. Е. Витковского.  М., 1987.

  ⁸⁴ В онаминическую игру включены также ставшие стереотипами такие лексические и музыкальные элементы как «казачок»,  «Распутин» и др.

  ⁸⁵ Polyticki M. Hymne auf den wilden Osten. Ballade vom Herrenausflug // Ratschlag zum Verzehr der Seidenraupe. Hamburg, 2003. S. 32. Баллада была написана под впечатлением творческой поездки в Киев. Как указывает автор, для большинства его соотечественников Украина по-прежнему ассоциируется с «бывшим СССР». (П. от. 15.09.2007. — Личный архив автора данной работы. В дальнейшем — ЛАТК).

  ⁸⁶ Biermann W. Michail Gorbatschow // Alle Lieder. Köln, 1991. S. 403–406.

  ⁸⁷ Ср. также: Schneider M. Zaren und Kosaken, Kuppeln und Ikonen oder: “… S. 123–125.

  ⁸⁸ См., в частн.: Demmer S. Der Dichterfürst und die «russische  Seele» — Paul Heyse und das literarische Rußland // Russen und Ruβland aus deutscher Sicht ... Bd. 4. S. 539—565.

  ⁸⁹ Weiss C. Wie Russland wurde // Geoepoche. 2001.  № 6. S. 173. 

  ⁹⁰ Seifert. K. Die Konstruktion Rußlands in der deutschen Auslandsberichterstattung 1985–1995. Berlin, 2003.  S. 225.

  ⁹¹ Polyticki M. Hymne auf den wilden Osten. Ballade vom Herrenausflug … S. 32.

  ⁹² Hückstädt H. Neue Heiterkeit. Lüneburg , 2001.

  ⁹³ П. от 20.09.2006. — ЛАТК.

  ⁹⁴ П. от 20.09.2006. —  ЛАТК.

  ⁹⁵ П. от 20.10. 2005. —  ЛАТК.

  ⁹⁶ П. от 14.05.2006.  —  ЛАТК.

  ⁹⁷ П. от 17.03.2006.  —  ЛАТК .

  ⁹⁸ Ibidem.

  ⁹⁹ П. от 25.05.2006. —  ЛАТК.

  ¹⁰⁰ П. от 14.04.2006. — ЛАТК.

  ¹⁰¹ П. от 17.05.2006. —  ЛАТК

  ¹⁰² П. от 19.05.2006. — ЛАТК.

  ¹⁰³ Здравомыслов А.Г.  Немцы о русских на пороге нового тысячелетия. М., 2003. С. 529.

  ¹⁰⁴ Koslatschkow A. Von Datschen und Kleingärten // Wostok. Informationen aus dem Osten. 1998. № 6; Sie-bert C. Moskau ist anders: über Stöpsel, Brotkanten und das Leben an sich. Hamburg, 1994; Unruhige Zeiten: Lebensgeschichten aus Russland und Deutschland / I. Scherbakowa; O. Irlenkäuser. 1. Aufl. Hamburg, 2006.

  ¹⁰⁵ Politycki M. Häßliches  Mietshaus in Breslau // Ratschlag zum Verzehr der Seidenraupe …  S. 54.

  ¹⁰⁶ П. от  17.09.2007. — ЛАТК.

  ¹⁰⁷ См., в частн.: Heidenreich G. Bischkek, Kirgistan. Im Mai 2001 // Im Augenlicht. Stuttgart; München,. 2002. S. 23–25.

  ¹⁰⁸ О литературе русскоязычных эмигрантов см. подр.: Tichomirova E. Literatur der russischen Emi-grant/innen // Interkulturelle Literatur in Deutschland: ein Handbuch / C. Chiellino. Stuttgart, 2000. S. 166–183.

  ¹⁰⁹ Piontek H. Heimweh nach den Sternen // Neue Umlaufbahn. Würzburg, 1998. S. 113–117.

   ¹¹⁰ Здравомыслов А.Г.  Немцы о русских на пороге нового тысячелетия … С 526.

  ¹¹¹ Ср. также: Там же.  С 526 –529.

  ¹¹² Polyticki M. fluch des kl@mmer@ffen // Ratschlag zum Verzehr der Seidenraupe … S. 38.

 

Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «”На переломе”: образ России прошлой и современной в культуре, литературе Европы и Америки (конец XX –  начало XXI вв.), проект № 06-04-00547а.