Аннотация: Статья посвящена выявлению литературных и фольклорных источников поэмы А. Блока «Ночная Фиалка», в основе которых лежит сюжет о спящей царевне. В статье проводится разделение сюжетов о спящей и о мертвой царевне, различающихся рядом существенных деталей, и рассматривается роль первого сюжета, о спящей царевне, в поэме Блока.

                               

Ключевые слова: русская литература, Блок, русский символизм, фольклорная сказка, литературная сказка, традиционный сюжет

 

Сведения об авторе: Михайлова Ольга Викторовна – аспирантка кафедры Истории русской классической литературы РГГУ. E-mail: wintersky@yandex.ru

Важная роль сюжета о спящей царевне для «младших» символистов констатировалась многими исследователями. Роль сюжета в творчестве Блока рассмотрена в работах З. Г. Минц, которая отмечает, что это «одна из основных мифологем блоковского творчества»¹. При этом образ спящей царевны традиционно рассматривается в контексте символистских представлений о Вечной Женственности, прежде всего, как символ плененной хаосом Души Мира, ждущей своего спасителя. Кроме того, важно, что мертвая (спящая) царевна как для Блока, так и дли других «младших» символистов – это еще и Россия (см., например, «Луг зеленый» А. Белого и «О веселом ремесле и умном весели» Вяч. Иванова).

Основными источниками этого мифологического сюжета, актуальными, прежде всего, для Блока, традиционно и справедливо называют «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях» Пушкина, «Спящую царевну» Жуковского, а также фольклор, стихотворение «Царь-девица» Полонского и мистическое его истолкование Вл.Соловьевым. Однако до сих пор не предпринималось таких попыток рассмотрения этого сюжета, в которых разграничивались бы два фольклорных сюжета о спящей царевне, воплощенных у Пушкина и Жуковского.

В «Сравнительном указателе сюжетов» они описаны так:

1.«Спящая царевна: все царство усыплено колдуньей; царевич проникает во дворец, целует девушку и освобождает всех ото сна»². (410)

2. «Волшебное зеркальце (Мертвая царевна): узнав с помощью волшебного зеркальца, что краше всех на свете не она, а падчерица, мачеха приказывает убить ее, та спасается и живет в лесу у семи братьев (разбойников); мачеха выслеживает ее и отравляет; девушку кладут в прозрачный гроб, ее видит царевич и влюбляется; она оживает»³. (709)

Наиболее широко распространен второй сюжет, известны его европейские, турецкие, африканские, американские, славянские и другие варианты⁴. Соответствующая сказка впервые в России была опубликована еще в XVIII веке, в лубочном сборнике «Старая погудка на новый лад, или Полное собрание древних простонародных сказок» (М., 1795). Несколько позднее сюжет был записан Пушкиным и использован в «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях» (1833), на протяжении XIX века неоднократно публиковались разные варианты сказки (например, у Афанасьева, № 210-211 «Волшебное зеркальце»). Вероятно, для Пушкина источником также послужила сказка братьев Гримм «Белоснежка» («Schneewittchen»), впервые опубликованная ими в составе сборника «Детские и домашние сказки» (1812-1815)⁵.

Что касается первого сюжета, в «Сравнительном указателе сюжетов» отмечены две достаточно поздние (начала XX века) версии его, украинская и белорусская и, по-видимому, еще более поздняя карельская⁶. Первая литературная русская обработка – сказка Жуковского «Спящая царевна» (1831) – была написана на основе сказки братьев Гримм «Шиповничек» («Dornröschen»), переведенной Жуковским и опубликованной в 1826 году в №2 журнала «Детский собеседник» под заглавием «Колючая роза». Сказка же братьев Гримм, по мнению современных исследователей, «как никакая другая в гриммовском сборнике, является порождением чисто литературной традиции и примером создания устной традиции на почве литературы»⁷. Братья Гримм опирались при написании сказки в основном на вариант Шарля Перро «Красавица, спящая в лесу» из сборника «Истории, или Сказки былых времен с моральными наставлениями» («Сказки Матушки Гусыни», 1697). Но и произведение Перро, в свою очередь, скорее всего, не имело корней в устной французской традиции конца XVII в.⁸ Из собственно фольклорных источников сюжета следует упомянуть скандинавский миф о том, как Один, наказывая Брюнхильд, уколол ее снотворным шипом и окружил спящую стеной огня, через который пробился Сигурд⁹.

При рассмотрении источников сюжета у Блока, очевидно, следует учесть, помимо сказок Жуковского и Пушкина, и более ранние литературные обработки того же сюжета, то есть сказки братьев Гримм и Ш.Перро¹⁰, а кроме того, трилогию Р.Вагнера «Кольцо нибелунга», в которой воплощен фольклорный сюжет о спящей валькирии. Еще один вероятный источник – повесть Гоголя «Страшная месть», героиню которой, пани Катерину, называет спящей красавицей А.Белый в статье «Луг зеленый» (1905), причем «спящая Красавица» у Белого – Россия, общество, и она же – «Жена, облеченная в Солнце». Блоку, как известно, эта статья Белого была особенно близка¹¹.

Образ спящей красавицы появляется у Блока уже в 1901 г. в стихотворении «Тихо вечерние тени…», вошедшем в каноническую редакцию «Стихов о Прекрасной Даме». Героиня стихотворения спит в снегах, «в снеговой пелене», и ждет воскресения. Сомнения в реальности воскресения («Разве воскреснуть возможно? / Разве былое - не прах?»¹²) отвергаются лирическим субъектом («Нет, из господнего дома / Полный бессмертия дух / Вышел родной и знакомой / Песней тревожить мой слух»). Стихотворение ориентировано на  стихотворение Фета «Глубь небес опять ясна…» (1879), в котором образ спящей (она не названа ни царевной, ни красавицей – просто «она») показан как образ зимней природы, готовящейся к весеннему пробуждению: она лежит в ледяном гробу, у нее на ресницах снег, который свевают «крылья вешних птиц». Возможно, кроме собственно метафоры «пробуждение природы» на эту связь мертвой царевны с образами зимы, снега повлияло название сказки, привнесенное из немецкой традиции: «Белоснежка»  (еще один вариант перевода – «Снегурочка»). Образ спящей красавицы у Фета, по-видимому, восходит к «Сказке о мертвой царевне…» Пушкина, о чем свидетельствует упоминание «ледяного гроба», отсылающего к «хрустальному гробу» пушкинской царевны.  Заметим, что именно эта деталь будет особенно важна для Блока в последующих его обращениях к этому сюжету. В 1904 г. образ спящей красавицы появляется сразу в нескольких стихотворениях Блока: «Спи. Да будет Твой сон спокоен…», «Дали слепы, дни безгневны…», «Вот он – ряд гробовых ступеней…». В канонической редакции собрании сочинений Блока все эти стихотворения включены в цикл «Распутья», тематикой и образностью тесно связанный со «Стихами о Прекрасной Даме» (все они – в конце цикла). Такое настойчивое повторение обращений к этому сюжету в стихотворениях, расположенных подряд друг за другом (между вторым и третьем, правда, помещено стихотворение «В час, когда пьянеют нарциссы…», но и в нем возможной отсылкой к интересующему нас сюжету звучат строки «Нежный друг с голубым туманом // Убаюкан качелью снов» (I, 178)), говорит, безусловно, о его особой важности именно как завершения темы Прекрасной Дамы. Как известно, «первый том» лирики переформировывался Блоком несколько раз, в первой редакции «Стихов о Прекрасной Даме» последним было стихотворение «Дали слепы, дни безгневны…», в редакции 1911 г. – «Вот он – рад гробовых ступеней…» В третьем же издании своей ранней лирики Блок формирует новый цикл «Распутья», в который помещает стихотворения, ранее также бывшие частью «Стихов о Прекрасной Даме», но написанные после 7 ноября 1902 г., дня, когда Л.Д.Блок согласилась стать женой Блока, и после которого отношения поэта и Прекрасной Дамы осмысляются им по-новому. И именно в конец этого цикла Блок помещает стихотворения, объединенные сюжетом о спящей красавице, и последним оказывается снова «Вот он – ряд гробовых ступеней…». Таким образом, сюжет о спящей красавице Блок использует для обозначения окончания истории Прекрасной Дамы, символического прощания с ней, причем, если в первой редакции «Стихов о Прекрасной Даме» последним оказывается стихотворение, в котором констатируется «непробудный сон царевны» вместе с надеждой, на ее пробуждение: «И Царевна, гостю рада, / Встанет с ложа сна...» (I, 176), то во второй редакции и в окончательной редакции «Распутий» финалом звучит прямое обращение героя к царевне со словами прощания: «Спи ты, нежная спутница дней…» (I, 178) и констатация «Спи – твой отдых никто не прервет…».

Во всех рассмотренных стихотворениях Блока сюжет о спящей красавице представлен собственно описанием спящей царевны, без деталей, отсылающих к тому или иному конкретному сюжету-прототипу. Единственная такая деталь – гроб царевны, упоминается в одном стихотворении,  «Вот он – ряд гробовых ступеней…»: «Ты покоишься в белом гробу…» (I, 178). Деталь эта принадлежит сюжету «пушкинскому», о мертвой (не спящей) царевне и для Блока, очевидно, она была особенно важна. Так, в 1911 году в плане поэмы «Возмездие» Блок пишет о детстве «сына», автобиографического героя поэмы: «…няня читает с ним долго-долго, внимательно, изо дня в день:

Гроб качается хрустальный...

Спит царевна мертвым сном»¹³.

И в том же 1911 г. пишет он стихотворение «Сны», где та же ситуация описана от лица ребенка:

Внемлю сказке древней, древней

О богатырях,

О заморской, о царевне,

О царевне... ах... <…>

Спит в хрустальной, спит в кроватке

Долгих сто ночей,

И зеленый свет лампадки

Светит в очи ей... (III, 180)

В сюжете о спящей царевне царевна, уколовшись веретеном, засыпает, но кладут ее не в гроб. В варианте Перро после того, как королевна засыпает, ее по указанию короля переносят в самый лучший покой дворца, «на кровать из парчи, золота и серебра»  только после этого по велению феи засыпают все обитатели дворца¹⁴. В варианте братьев Гримм царевна засыпает, но не сказано, где она спит: «Лишь только она уколола себя, сейчас же погрузилась в глубокий сон. Этот сон распространился по всему дворцу»¹⁵. У Жуковского все обитатели дворца также засыпают одновременно с царевной, и неясно, заснула она на кровати или нет:

Пряха молча подала

В руки ей веретено;

Ты взяла, и вмиг оно

Уколол руку ей…

Всё исчезло из очей;

На нее находит сон;

Вместе с ней объемлет он

Весь огромный царский дом…¹⁶

Итак, если характерной вещественной деталью сюжета о мертвой царевне является хрустальный гроб, то сюжет о спящей царевне невозможен без прялки и веретена.  Мертвая царевна спит в гробу, а спящая – засыпает у прялки. За прялкой дремлет и «королевна забытой страны» в «Ночной Фиалке» (1906). В поэме кроме собственно сна, длящегося века, нет ничего, что напоминало бы традиционный для Блока сюжет о мертвой царевне. Гораздо ближе она к сюжету о спящей царевне. Герой поэмы попадает в некую избушку на болоте, где дремлет королевская чета с дружиной и сидит за пряжей «королевна забытой страны». Сходство с фольклорным сюжетом заключается, прежде всего, в том, что весь королевский двор погружен в загадочный многолетний сон. При этом они находятся в неком таинственном месте, куда трудно попасть – в сказке это лес или заросли терновника, в поэме – болото (необходимо заметить, что болото для Блока и для символистов вообще – особое место, выполняющее функцию своеобразного «посредника», мягкого, связующего перехода между земной почвой и нижним (потусторонним) миром¹⁷). Кроме того, сон королевны связан с прядением. Правда, царевна в сказке, как фольклорной, так и сказке Жуковского, не прядет, не умеет этого делать, в силу того, что король, знавший о страшной участи, ожидающей его дочь, велит уничтожить всё, что связано с прядением. И едва увидев веретено впервые в жизни, царевна, уколовшись им, засыпает. Однако существует вариант сюжета, где этот момент несколько изменен. Это стихотворение Сологуба «На меня ползли туманы…» Оно был написано в 1897 г., впервые опубликовано тогда же в журнале «Север» (вполне вероятно, что Блок его там не видел), а позднее вошло в сборник Сологуба «Собрание стихов. Книга III и IV» (1904). С этим сборником Блок был, безусловно, знаком. В стихотворении Сологуба сюжет о спящей царевне воспроизведен с некоторыми характерными изменениями. Прежде всего, царевна в стихотворении спит не на кровати, а за прялкой¹⁸, более того она названа «пряхой»:

Там царевна почивала,

Сидя с прялкой в терему,

Замерла у дивной пряхи

С нитью тонкою рука.

Царевна спит за прялкой, и после того, как герой будит ее поцелуем, продолжает прясть:

Очи светлые открыла

И зарделась вдруг она,

И рукой перехватила

Легкий взмах веретена¹⁹.

Однако у Сологуба в целом сюжет воспроизведен в соответствии с фольклорным: герой приходит в заколдованный замок и будит поцелуем спящую царевну.

      Иначе у Блока. Герой находит царевну, но не будит ее, а сам засыпает.

Остановимся подробнее на тексте «Ночной Фиалки» в контексте сюжета о спящей царевне. Герой случайно попадает на болото («Сам не зная, куда я забрел…»), которое находится недалеко от города, но необитаемо («Прохожих стало всё меньше…»; «Умолкали шаги, голоса…»). У Жуковского о царевиче: «Вот от свиты он отстал; / И у бора вдруг один, / Очутился царский сын». У Ш.Перро: «Удивительным показалось королевичу, что никто из свиты не мог за ним следовать, ибо как только он прошел, так деревья сейчас и сдвинулись по-прежнему»²⁰. Далее у Блока подчеркнуто, что никто не знает об этом месте:

Ведь никто не слыхал никогда

От родителей смертных,

От наставников школьных,

Да и в книгах никто не читал,

Что вблизи от столицы,

На болоте глухом и пустом <…>

Может видеть лилово-зеленый

Безмятежный и чистый цветок,

Что зовется Ночною Фиалкой (II, 28)

В сказке Жуковского все давно забыли о царе, но помнят легенду:

Словно не жил царь Матвей –

Так из памяти людей

Он изгладился давно.

Знали только то одно,

Что средь бора дом стоит,

Что царевна в доме спит,

Что проспать ей триста лет,

Что теперь к ней следу нет.²¹

У Ш.Перро принц долго выспрашивает, что за замок скрывается в лесу и «Всякий отвечал ему по-своему. Один говорил, что это старый замок, где водится нечистая сила; другой уверял, что здесь ведьмы празднуют шабаш. Большинство утверждало, что здесь живет людоед, который хватает маленьких детей и затаскивает их в свою берлогу, где и ест их без опаски, ибо ни один человек не может за ним погнаться; только он один умеет пройти через лес дремучий»²².

     Однако во всех вариантах сказки принц все же узнает, прежде чем проникнуть в замок, что там спит принцесса, которую прозвали Царевна-шиповник, так как он встречает старика, который и рассказывает ему эту древнюю легенду. У Блока герой также знает еще до того, как входит в избушку, что там – Ночная Фиалка. Но у него источником этого знания оказывается воспоминание:

Становилось ясней и ясней,

Что когда-то я был здесь и видел

Все, что вижу во сне, наяву… (III, 27)

     Наконец, герой достигает цели. И тут детали поэмы и традиционного сюжета становятся не просто разными, а подчеркнуто противоположными. Сказочный принц находит дворец в лесу, блоковский герой – избушку на болоте. Принц сначала видит спящих придворных, а потом находит царевну. Блоковский герой сначала видит царевну, потом остальных. В традиционном сюжете царевна прекрасна (тут важно подчеркнуть, что одно из названий сюжета, по названию сказки Ш. Перро – «спящая красавица») у Блока же царевна – «некрасивая девушка с неприметным лицом», то есть противоположность спящей красавице. Сам герой в сказке – принц (королевич, царевич), у Блока – «нищий бродяга». И наконец, у Блока царевна не спит – она прядет, а спят все остальные, и с ними засыпает герой. Причем причиной этого сна является именно королевна:

Сладким сном одурманила нас,

Опоили нас зельем болотным,

Окружила нас сказкой ночной,

А сама всё цветет и цветет. (III, 33)

Таким образом, сюжет блоковской поэмы и традиционный сюжет соотносятся так: в одном герой будит спящую царевну, в другом царевна усыпляет героя. Иначе говоря, сюжет «Ночной Фиалки» представляет собой перевернутый сюжет о спящей красавице. Героиня – не красавица и не спит, герой – не принц, а «нищий бродяга», кроме того, он не может прервать сон, царящий в избушке, он говорит о себе: «на праздник вечерний / Я не в брачной одежде пришел». Здесь очевидны евангельские аллюзии, но это еще и отсылка к традиционному сюжету: принц, разбудив царевну, становится ее мужем, а блоковский герой – нет.

Соотносится с традиционным сюжетом и сам образ Ночной Фиалки, девушки-цветка. Ведь традиционной сюжет также назван именем цветка, хотя и другого, – «Шиповничек», в немецком варианте «Dornröschen», в более древних вариантах сюжета героиню звали Фалия (Талия), т.е. «цветущая».

         Возвращаясь к сюжету, попытаюсь определить, в чем собственно для Блока состояло различие между двумя сюжетами, о спящей и мертвой царевне. Очевидно, что мертвая царевна для него связана со сказкой Пушкина, это отмечал он сам в наброске к «Возмездию». Спящая же царевна, вероятно, для него связывалась с Жуковским. Если этот так, любопытную параллель сюжету о спящей царевне в таком виде, как он преподнесен в «Ночной Фиалке», находим в стихотворении Блока «Поэма», написанном в 1898 г. и не вошедшем в каноническое собрание сочинений. В рукописи Блок сделал помету над его заглавием: «Жуковский». И действительно, в «Поэме» обыгрываются образы и сюжеты стихотворений и поэм Жуковского. Кроме прочего, в стихотворении есть образ спящего рыцаря, разбуженного поцелуем («Губы коснулись ланит... и рыцарь проснулся» (IV, 48)). Так  впервые у Блока появляется перевернутый сюжет о спящей красавице, и также в связи с Жуковским.

Осмелимся предположить, что сюжет о спящей (а не мертвой) царевне для Блока мог ассоциироваться с мифом о спящем/мертвом герое. На существование этого второго мифа как некого «мужского» коррелята мифа о спящей царевне в творчестве Блока впервые указал М.Безродный в заметке «К характеристике «авторской мифологии» А.Блока»²³. Возможно, тот вариант сюжета, в котором царевна засыпает не в одиночестве, оттого, что ее отравляет злая мачеха, а со всеми своими подданными (в этом основное отличие сюжетов) – для Блока стал одним из источников второго мифа, о спящем герое. Ведь именно царевна, засыпающая волшебным трехсотлетним сном, становится невольно причиной трехсотлетнего сна всех обитателей замка, как у Блока царевна становится причиной сна героя.

Перенесение функций спящей царевны на героя очевидно и при сопоставлении поэмы Блока с повестью Гоголя «Страшная месть». Как и в поэме Блока, в повести Гоголя сон и явь сложно переплетаются. Пани Катерина рассказывает Даниле: «Снилось мне, чудно, право, и так живо, будто наяву, снилось мне, что отец мой есть тот самый урод, которого мы видали у есаула»²⁴. Данило же скоро убеждается, что сон Катерины оказался вещим («Глянул в лицо — и лицо стало переменяться: нос вытянулся и повиснул над губами; рот в минуту раздался до ушей; зуб выглянул изо рта, нагнулся на сторону, и стал перед ним тот самый колдун, который показался на свадьбе у есаула. „Правдив сон твой, Катерина!“ подумал Бурульбаш»²⁵). Кроме того, душу спящей пани Катерины вызывает к себе колдун, а сама пани Катерина видит во сне то, что душа ее видит наяву. У Блока в поэме спит не героиня, а герой, он пересказывает свой сон («…памятно мне / То, что хочу рассказать вам, / То, что случилось во сне» (III, 26), и уже во сне вспоминает, что все то, что он видит во сне, видел когда-то наяву. Так способность спящей царевны видеть вещие сны (мотив, восходящий, возможно к сказке Перро, где спящая красавица видит во сне предстоящую встречу с принцем) трансформируется у Блока в способность героя вспоминать некогда, «в старину», бывшее с ним (воспоминание героя представляет собой некое воспоминание о прошлой жизни, в которой он был «стройным юношей, храбрым героем, / Обольстителем северных дев / И певцом скандинавских сказаний» (III, 31)).  

     Еще один аспект образа «королевны забытой страны» раскрывается, если учесть вероятную связь его с трилогией Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга»²⁶. Во второй части трилогии, «Валькирия», Вотан, разгневанный тем, что Брингильда вопреки его приказанию помогает Зигмунду в битве с Хундингом, усыпляет Брингильду (в основе, очевидно, лежит упомянутый выше фольклорный сюжет о валькирии, спящей за стеной огня). У Вагнера Вотан провозглашает:

Ты здесь на горе

Будешь лежать:

Тебя в крепкий сон

Я погружу,

И пусть берет тебя тот,

Кто найдет и разбудит тебя²⁷.

Важно, что наказание героини заключается не только в долгом сне, но – главным образом – в том, что она из валькирии превращается в простую смертную (ср. «снижение» образа Прекрасной Дамы в «Распутьях» Блока).

В комментариях к «Ночной Фиалке» в Полном собрании сочинений Блока отмечено, что мотив пряжи в поэме восходит к Вагнеру, однако упоминается лишь эпизод из «Гибели богов», изображающий трех прядущих норн (II, 588). Скорее всего, для Блока в «Ночной Фиалке» важен не только этот эпизод, но и то, как описывает разгневанный Вотан будущую судьбу Брингильды как простой смертной:

Цвет юного девства

Поблекнет у ней

И муж овладеет

Ее красотой

Подвластна супругу

Жить станет она.

За прялкой будет сидеть

На позор и насмешку всем²⁸.

Так «сидение за прялкой» оказывается символом земной жизни, которая для героини становится наказанием, «снижением» после изгнания из высшего мира. В «Ночной Фиалке» образ героини также показан как «сниженный», герой вспоминает, что когда-то она была иной: «И была она, может быть, краше / И, пожалуй, стройней и моложе…» (III, 31).

     Итак, в поэме Блока сюжет о спящей царевне представлен в виде сложной контаминации различных его вариантов, но с явным приоритетом сюжета о спящей (не мертвой) царевне как девушке, спящей за прялкой. При этом сюжет у Блока подвергается инверсии: герои и героиня меняются ролями. Героиня поэмы противопоставлена героине фольклорного сюжета, что позволяет увидеть в «королевне» «изменившую облик», воплотившуюся в низшем, материальном мире (подобно ставшей смертной Брингильде)  Прекрасную Даму. И вместе с Дамой меняется и ее рыцарь. В дальнейшем начатая в «Ночной Фиалке» трансформация сюжета о спящей царевне в сюжет о спящем рыцаре продолжается к драме «Король на площади», где спящий король оказывается мертвым, а корабли, приход которых ожидался уже в «Ночной Фиалке», так и не приходят.

 

Примечания

¹ Минц З. Г. Цикл Ал. Блока «Распутья» // Минц З. Г. Поэтика Александра Блока. СПб., 1999. С. 428. См. также Минц З. Г. Функция реминисценций в поэтике Ал. Блока // Там же. С. 369; Минц З. Г. Блок и Пушкин // Минц З.Г. Александр Блок и русские писатели. СПб., 2000. С. 145-261.

² Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка. Л.: Наука, 1979. С. 131.

³ Там же. С. 179.

⁴ Бараг Л.Г., Новиков Н.В. Примечания // Народные русские сказки А.Н.Афанасьева: В 3 т. Т. 2.  М., 1985. С. 405.

⁵ См.: Азадовский М.К. Литература и фольклор. Л.: ГИХЛ, 1938. С. 75-84.

⁶ См.: Перстенек-двенадцать ставешков. Избранные русские сказки Карелии. Петрозаводск: Гос. изд-во Карельской АССР, 1958.

⁷ Науменко А. Комментарии // Гримм Я., Гримм В. Сказки. Эленбергская рукопись 1810 года с комментариями. М., 1988. С. 300.

⁸ Гайдукова А.Ю. Сказки Шарля Перро: Традиции и новаторство. СПб.: Изд-во С.-Петербург. гос. ун-та, 1997. С. 43-44.

⁹ Науменко А. Указ. соч. С. 302.

¹⁰ В описании библиотеки Блока есть издание сказок Перро на французском (Perrault Ch. Les contes / Précédés d’une préf. de J.T. de Saint-Germain. – Paris: Th. Lefèvre et C^ie; É. Guérn, s.a. – Библиотека А.А.Блока. Описание. Вып. 3. Л., 1986. С. 133) без блоковских помет, а также переводы сказок Перро и Гриммов – в списке книг, местонахождение которых неизвестно: Перро Ш. Волшебные сказки для детей. СПб, М: Изд. М.О. Вольфа, 1865 (перевод Ивана Тургенева); Грим бр. Народные сказки: Т. 2. – СПб.: Изд. И. Глазунова, 1870 (перевод Софьи Снессоревой). Неизвестно, был ли у Блока первый том этого издания, в котором и находятся сказки «Царевна-шиповник» и «Белоснежка», но за неимением данных о других изданиях сказок, знакомых Блоку в 1906 г., будем далее цитировать сказки по этому изданию.

¹¹ «Более близкого, чем у Тебя о пани Катерине, мне нет ничего», - из письма Блока Белому от 2 октября 1905 г. (Андрей Белый и Александр Блок. Переписка. 1903-1919. М.: Прогресс-Плеяда, 2001. С. 233).

¹² Блок А. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. Т. 1. М.: Наука, 1997. С. 51. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.

¹³ Блок А. А. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 3. М.; Л.: ГИХЛ, 1960. С. 463.

¹⁴ Перро Ш. Волшебные сказки Перро. СПб.; М.: Изд. М.О. Вольфа, б.г. С. 98.

¹⁵ Грим бр. Народные сказки: Т. 1. СПб.: Изд. И. Глазунова, 1870. С. 270.

¹⁶ Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем: В. 20 т. Т. 4. М.: Яз. рус. культуры, 2009. С. 91.

¹⁷ См.: Ханзен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм. Космическая символика. СПб.: Академический проект, 2003. С. 637.

¹⁸ Кроме того, в том издании сказок братьев Гримм, которое, вероятно, было у Блока, сказка «Царевна-шиповник» проиллюстрирована гравюрой, на которой изображена царевна, спящая за прялкой (Грим бр. Народные сказки. Т. 1. СПб., 1870. С. 268).

¹⁹ Сологуб Ф. Собрание стихов. Книга III и IV. 1898-1903 г. М.: Книгоиздательство «Скорпион», 1904. С. 89.

²⁰ Перро Ш. Указ. соч. С. 108.

²¹ Жуковский В.А. Указ. соч. С. 92.

²² Перро Ш. Указ. соч. С. 106-107.

²³ Уч. зап. Тарт. гос. ун-та. Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. Вып. 822. Тарту, 1988. С. 104-108.

²⁴ Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений. В 14 т. Т. 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1940. С. 253.

²⁵ Там же. С. 257.

²⁶ Косвенным свидетельством связи поэмы с оперой Вагнера является упоминание в поэме «скандинавских владык», «скал, фьордов», «скандинавских сказаний».

²⁷ Вагнер Р. Валькирия. Опера в 3-х актах. М.: Музыкальная торговля П.Юргенсона, 1900. С. 34. (Здесь и далее «Кольцо нибелунга» цитируется по изданью русского перевода либретто, бывшему в библиотеке Блока, см.: Библиотека А.А. Блока. Описание. Вып. 1. Л., 1984. С. 117.)

²⁸ Там же.