29-03-2024
[ архив новостей ]

Друзья СССР

  • Автор : Ю.А. Скальная, О.Ю. Панова, Н. Ю. Харитонова,
  • Количество просмотров : 1755

Ю.А. Скальная

«Рационализация России», или Сказ о том, как Бернард Шоу умом Россию понять пытался

Скальная Юлия Андреевна, Москва (Россия), кандидат филологических наук, преподаватель факультета глобальных процессов МГУ имени М.В. Ломоносова, старший преподаватель факультета иностранных языков ВУ МО РФ. julycat@mail.ru

Аннотация: Данный материал является расширенным текстом доклада, представленного на конференции ИМЛИ РАН «Западно-советские литературные контакты: 1917–1900» и призван познакомить читателя с малоизвестными фактами и текстами, касающимися поездки ирландского драматурга Джорджа Бернарда Шоу (1856–1950) в СССР в 1931 г. В начале статьи дается краткое резюме фактологической стороны непродолжительного визита драматурга в Москву и Ленинград с привлечением материалов личной переписки драматурга. Дальнейшая структура исследования выстраивается в соответствии с ключевыми вопросами, рассматриваемыми Шоу в труде «Рационализация России» (незавершенном и до сих пор не переведенном на русский язык), отразившим опыт его наблюдений за советской действительностью и размышлений о специфике революционного переворота в России, его сложностях, перспективах и возможных последствиях. По мере необходимости привлекается материал поздних пьес драматурга для иллюстрации художественного осмысления Шоу его теоретических политико-социологических постулатов.

Ключевые слова: Бернард Шоу, СССР, «Рационализация России», «Миллиарды Байанта», «Простачок с Нежданных островов», революция, форсайтизм.

Abstract: The following material is an extended version of the speech presented at the conference IMLI RAS “Western-Soviet Literary Contacts: 1917–1900” and is aimed at introducing the reader to the little-known facts and texts concerning the Irish dramatist George Bernard Shaw’s trip to the USSR in 1931. The article opens with a short summary of the purely factual aspect of his brief visit to Moscow and Leningrad, and is accompanied by excerpts from the playwright’s private correspondence. The further structure of the research correlates with the key concepts and issues considered by Shaw in his book “Rationalization of Russia” (the work was not finished and has not been translated into Russian yet), which encompasses his observations of the Soviet life, unique character of the Russian Revolution, its difficulties and prospects, as well as possible consequences. Where necessary, some of Shaw’s later plays extracts are taken into consideration as illustrations of the dramatist’s artistic realization on his theoretical political-sociological maxims.

 

Keywords: Bernard Shaw, USSR, “Rationalization of Russia”, “Buoyant Billions”, “The Simpleton of the Unexpected Isles”, revolution, Forsytism.

 

 

Мой дорогой Планкетт,

Я отправляюсь в Москву в субботу и ожидаю прибыть туда во вторник, если только меня не остановит революция в Берлине. Визит будет недолгим; я вернусь к этим [родным] берегам 2 августа: в том случае, если Советы не отправят мня в противоположном направлении в Сибирь. То, что я еду [туда], до некоторой степени случайность: Асторы внезапно забрали себе в голову лично удостовериться в том, правда ли Россия такой рай земной, каким я ее объявил; и они бросили мне вызов, предложив отправиться вместе с ними. Я, с учетом моего возраста, почувствовал, что если не воспользуюсь этой возможностью сейчас, то рискую никогда не увидеть Россию вовсе; так что я согласился1.

 

В июле 1931 г. в канун своего 75-летия ирландский драматург Джордж Бернард Шоу совершил долгожданное путешествие в СССР. Полный состав делегации, направившейся в Советский Союз, был следующим: неудержимая леди Нэнси Астор (первая женщина в британском парламенте и, вероятно, первая женщина сумевшая «переговорить» Сталина, если верить Х. Пирсону), ее супруг лорд Уолдорф Астор, британский политик Филлип Керр Маркиз Лотиан (убежденный либерал, ранее бывший секретарем Д. Ллойд-Джорджа), Дж.У. Маллин (глава лондонского Центра общественного благополучия в Тойнби Холле), Гертруда Эли (американская филантропка из Филадельфии, медсестра проявившая чудеса самоотверженности на полях Первой мировой войны), а также Сидни Д. Гэмбл (социолог изОгайо, который, прежде чем приехать в СССР, долгое время исследовал быт и нравы Китая). Компания, таким образом, подобралась весьма разношерстная, и каждый преследовал в поездке собственные цели: будь то политический диалог (на который рассчитывал Лотиан), отчаянная отповедь коммунизму (со стороны леди Астор), очередное антропологическое исследование (в случае Гэмбла) или же удовлетворение собственного любопытства, свойственного всем членам делегации, признаться, однако, в котором смог лишь сам Шоу.

Ему было интересно увидеть все: от ключевых достопримечательностей Москвы и Ленинграда до колхозов и цехов «Электрозавода», от торжественных зал Дворца Съездов до скромной террасы дачи Н.К. Крупской — как скажет Шоу «самой удивительной вдовы на свете»2, от зрительного зала Камерного театра, представившего ему «Оперу нищих», до зала заседаний местного суда, от Антирелигиозного музея в Исаакиевском соборе до музея новой религии Советов — Музея Революции.

Еще накануне отъезда Шоу писал маркизу Лотиану в свойственной ему бурлескной манере: «Я написал [Григорию Яковлевичу] Сокольникову3 с просьбой отдать приказ его консулу приступить к рассмотрению наших бумаг незамедлительно. <…> Я сказал С[окольникову], что мы будем ждать салют по крайней мере из 101 ружья по прибытии в Москву и что, поскольку нам хочется увидеть застенки ЧК, ему следует предупредить их, что придется иметь наготове одну или две жертвы, чтобы мы смогли лицезреть процесс [пытки]». И хотя пыток ни он, ни леди Астор, воспринимавшая слухи о них в английской прессе гораздо более серьезно, не увидели, да и в центральную Азию люди из «Интуриста» их так и не отвезли, культурно-просветительский план они выполнили сверх ожиданий, успев сняться в памятном фильме по инициативе «Союзкино» и даже добившись даже 2,5-часовой аудиенции со Сталиным (которой до этого не удостоились ни британский, ни американский послы).

Все это время уже весьма немолодой драматург поражал как своих компаньонов по путешествию, так и официальных сопровождающих в лице А.В. Луначарского и М.М. Литвинова, своей невероятной выносливостью. Леди Астор постоянно твердила, что Шоу необходим отдых и по-матерински пыталась уложить его спать, однако даже за закрытой дверью номера в отеле «Метрополь» вместо того, чтобы восстанавливать силы, Шоу строчил длинные письма-отчеты жене Шарлотте, где хвалил изящные аристократические руки Ленина, отмечал эстетические достоинства палат Ивана Грозного и виртуозное исполнение рапсодии Ф. Листа на балалайке, в то же время жалуясь на шум моторов с улиц, убийственно пуховое одеяло в отеле, чрезмерное количество картин в «Эрмитаже» и на слишком прилизанных и воспитанных детей в колхозах.

«В деревне я увидел одомашненных детей не коллективизированных крестьян-собственников; и они выглядели абсолютно как маленькие грязные дикари <…> Поразительный контраст представляли по отношению к ним дети в колхозе, которые были настолько ужасно цивилизованны, что моим первым побуждением было осудить их как сборище невыносимых маленьких марксистов-формалистов. Они были слишком чистые, слишком воспитанные, слишком хорошо одетые <…> Когда маленькая симпатично одетая девочка пела песенку [вроде тех, что поют в] воскресной школе, о том, какое счастье и как славно работать на коммуну, я ущипнул себя, чтобы убедиться, что на самом деле нахожусь в России, а не в Кентербери, и этот ребенок —подлинный маленький большевик, а не младшая дочь декана [собора]. Я утешаю себя мыслью, что то, что я видел, было наивысшим проявлением этикета со стороны детей, приодетых специально для приема выдающихся гостей, и что как только мы ушли, они начали вести себя так, как когда-то нас отчитывали наши няни, “подобно диким индейцам” — так, как и подобает вести себя маленьким детям»4.

Но в целом Шоу сам испытывал почти детский восторг. В письмах к Шарлотте находим: «Я здесь помолодел лет на двадцать <…> Здоровье так и бурлит. Завидуй мне»5.

Тем не менее за кипучей энергией и юношеской любознательностью стояла вполне четкая цель: попытаться максимально объективно взглянуть на положение дел в СССР, проанализировать специфику исторического опыта революции в России и сделать вывод о жизнеспособности новой государственной модели – иными словами «рационализировать Россию».

После посещения СССР драматург вместе с супругой отправился в Южную Африку. Там, из-за неожиданной травмы Шарлотты, им пришлось задержаться дольше планируемого срока на целых пять недель — время, которое Шоу решил провести с пользой, приступив к созданию труда под названием «Рационализация России» (The Rationalization of Russia), опубликованному впервые лишь в 1964 г. уже посмертно. Хотя книга так и не была закончена, уже в оставленных Шоу набросках есть весьма интересные (а подчас спорные) наблюдения.

В начале дается широкая историко-философская справка о появлении социализма, марксизма и коммунизма, которая по своему содержанию не столь нова. Гораздо больший интерес представляет вторая часть первой главы, посвященной непосредственно революционному опыту в России, его плодам и перспективам. В целом ряд вопросов, рассматриваемых Шоу, можно классифицировать следующим образом:

 

I.                   Революция и революционерство как осознанный выбор

Революционер — заявляет Шоу — это профессия, доступная интеллектуалам и, чаще всего, ими и претворяемая в жизнь. «Слово «революционер» я использую в современном смысле. Я имею в виду человека, который изучил историю и практику революции как профессию. Сама же революция — одновременно искусство и первостепенная ветвь политической науки»6.

В качестве примера подобного профессионального индивидуума он приводит Л.Д. Троцкого, чье имя, нужно сказать, появляется на страницах «Рационализации…» чаще, чем имя Сталина. И в целом, несмотря на кардинальное расхождение между взглядами на дальнейшую судьбу мировой революции между Сталиным и Троцким, восхищаясь первым, Шоу сохраняет большой пиетет перед вторым. (Так, например, герой его пьесы 1932 г. «Горько, но правда» (Too True to Be Good), рядовой по фамилии Слаб (Meek) на самом деле оказывается опытным полководцем, чье настоящее имя — Наполеон Александр Троцкий; последний компонент в советском переводе 1980 г. был благоразумно опущен).

В целом же искусство революции Шоу соотносит с толстовской теорией улучшения мира, подходя, однако, к ее осуществлению с несколько иными методами. В поздней пьесе «Миллиарды Байанта» (Buoyant Billions, 1948) драматург выведет некий промежуточный тип революционера-толстовца по имени Юний. Главный герой избирает себе «профессию Платона, Конфуция, Гаутамы, Иисуса, Магомета, Лютера, Уильяма Морриса»7 — профессию «усовершенствователя человечества»8. Между ним и отцом происходит характерный спор:

 

Отец. <…> Для любых политических реформ существуют конституционные пути.

Сын. Значит, баллотировка вместо борьбы. Это бесполезно. <…> Пришедший к власти диктатор не складывает оружия до тех пор, пока его преемник из предосторожности не убивает его.

Отец. Только не в Англии. Такие бывают на континенте. Здесь этого не случается.

Сын. Случается сколько угодно. Мы устроили такое в Ирландии и в Индии. Всегда было так. Мы противимся изменениям, пока они не побеждают нас.

<…> Дорогой отец, за последние тридцать лет насчитывается больше кровавых преследований и избиений, больше дьявольски измысленных пыток и мук, больше убийств и разрушений, чем осмелились взять на себя Аттила, Чингисхан и все остальные бичи человечества. Уверяю тебя, если бы люди знали историю своего времени, они умерли бы от страха, глядя на собственные злодеяния.

<…>

Отец. <…> Я ничего не могу для тебя сделать. Коль скоро ты хочешь усовершенствовать человечество, тебе надо начинать с самого себя.9

 

Именно поэтому, прежде чем распространять пожар революции на весь мир, необходимо навести порядок внутри собственного государства. Отсюда второй аспект размышлений драматурга в «Рационализации России».

 

II.                Система государственного управления после революции

Парадоксальным образом, Шоу заявляет, что сразу после успеха революционного переворота, нужно не восхвалять имена мучеников, погибших на баррикадах, а немедленно упразднить все музеи революции в России, если победившая сторона не хочет спровоцировать новую революцию, которая бы свела к нулю все их достижения. Логика его рассуждений проста и исторически оправдана: последствием любого глобального переворота является требование немедленного обновления условий жизни; когда темп этих обновлений не соответствует ожиданиям, любая революция рискует переродиться в реакцию и, как следствие, в новую попытку свергнуть только что пришедшее к власти правительство. (Привести примеров подобного положения можно множество; один из самых близких хронологически — череда революций и чехарда временных правительств в Португалии в 1910 – 1920-х гг.: за шестнадцать лет существования Республиканского правительства сменилось сорок четыре его состава и было семнадцать попыток государственного переворота).

Поэтому Шоу весьма позабавила экскурсия по Музею революции в Москве, где ему вручили кипу открыток с изображением Степана Разина и Емельяна Пугачева (письма жене он писал именно на них). Однако что привело его в ужас, так это эпизод перед концертом в Ленинградской Филармонии, когда было устроено публичное зачитывание отрывков из «Спутника революционера. Карманного справочника и краткого руководства» Джона Тэннера — героя ранней пьесы Шоу «Человек и сверхчеловек» (Man and Superman, 1903). Одержимость революционной идеей как таковой, как и проявление фанатизма в отношении любого вопроса было для Шоу неприемлемым.

И тем не менее, русская революция по своему масштабу и долговечности превзошла любой другой известный исторический опыт. Причины подобного успеха составляют третий пункт его «исследования».

 

III.             Уникальность опыта революции в России

Главным отличием, по его мнению, было то, что русская революция, в отличие от Английской буржуазной революции (1642–1651), Великой Французской Буржуазной Революции (1789–1799) и революции в Америке (1765–1783), совершила переворот не просто в системе правления, но в морали. Происходит поворот от уважения (respectability) в рамках форсайтизма (от англ. Forsyte) — европейская модель — к его осознанию как паразитизма и стремлению истребить последний как явление — советская модель.

Шоу поясняет использованную литературную аналогию с героями «Саги о Форсайтах» (The Forsyte Saga, 1906–1921) Дж. Голсуорси следующим образом: «Форсайты, одной ногой в городе, другой — в деревне, наполовину сквайры, наполовину <…> плутократы, наслаждались почти что сакральным положением в обществе, [сформированном благодаря] как общему почету, так и их собственной самооценке»10.

В чем сила форсайтов [sic] в обществе, так это в том, что они контролируют газеты и церковь, которая живет в основном за счет их спонсорства. А поскольку это два основных института формирующих общественное мнение в Англии, то им удается убеждать население Британии, что без них (то есть форсайтов) она неминуемо падет.

Это не значит, что форсайт целиком и полностью потерян для общества: если он осознáет тщетность собственного тщеславия и начнет работать вместо того, чтобы жить на дивиденды с чужого труда, он может стать достойной ячейкой общества. Однако такого счастливого просветления достигает, пожалуй, лишь все тот же Джон Тэннер, автор «Справочника революционера». Он подписывается как «Ч.П.К.Б. — Член Праздного Класса Богатых» — то есть он первым осознает себя как (в литературно-политической терминологии Шоу) один их форсайтов и ищет способа принести пользу обществу.

Однако «строгая мораль коммунизма» предъявляет весьма высокие требования: ее фундаментальный принцип «заключается в том, что тот, кто не производит своим личным служением в течение жизни вклада [в благополучие общества и фонд национального капитала] достаточного, чтобы возместить ему затраты на его воспитание и обучение и с избытком восполнить то, что он потребляет в расцвете сил, а также обеспечить себе пенсию по выслуге лет, наносит обществу точно такой же ущерб, как вор, и должен, если его пример распространится, [неизбежно] разрушить собственную страну»11.

Подобные индивиды представляют угрозу благополучию общества, и оно столь же неизбежно стремиться их устранить. Анализируя это явление, Шоу часто использует метафору «выпалывания сада» (weeding of the garden), отчасти перекликающуюся с философской концепцией сада Вольтера. И действительно, поздние пьесы Шоу по структуре, концепции, а также степени провокационности напоминают философские сказки французского либертина.

Ярчайшим примером художественного рассуждения Шоу о необходимой пользе, которую человек обязан приносить обществу, с применением вольтерианской поэтики служит пьеса «Простачок с Нежданных островов» (The Simpleton of the Unexpected Isles), написанная вскоре после поездки в СССР — в 1934 г.

Нежданные острова — это некое подобие вернувшейся на поверхность Атлантиды, где два жреца Пра и Прола и четверо их адептов-англичан (две женщины и двое мужчин) образуют полигамное Гиперсемейство и проводят «евгенический эксперимент», пытаясь создать новую цивилизацию — тысячелетнее царство культуры. Результатом деятельности их домашней лаборатории становятся четверо гипердетей. Они прекрасны, внешне богоподобны, обладают множеством талантов и «всеми чарами, которые можно себе представить»12, это артистические натуры, не способные на пошлость или вульгарность, однако — совершенно лишенные совести.

Чтобы восполнить этот недостаток, жрецы Пра и Прола решают принять в «семейную группу» нового члена — англиканского священника, страдающего от избытка совести и волею судеб оказавшегося на Нежданных островах. Однако совесть воспринимается участниками эксперимента как результат наличия в организме неких химических соединений. И, поскольку священник происходит из семьи химика, который вырастил пастбища на нитрогенных веществах, а затем поил сына молоком коров, которые там паслись, Пра делает следующий парадоксальный вывод: «Это очень ясно доказывает, что совестливый человек, в переводе на химический язык, это нитрогенный человек»13.

Превращение же этого совестливого нитрогенного молодого человека по имени Фосфор и по прозвищу Идди в ячейку гиперсемейства будущего не приносит желаемых результатов: с одной стороны, разражается мировой скандал, угрожающий безопасности Нежданный островов; с другой, оказывается, что Идди бесплоден и неспособен принести потомство. Таким образом, получается, что попытка создания новой цивилизации терпит крах, однако причина отнюдь не химического порядка. Дело в том, что эксперимент Пролы и Пра оказывается чисто эстетическим, оторванным от реальной действительности. Их дети не знают не только, что такое совесть, но и что такое труд, ответственность, взаимопомощь и настоящая любовь. Их тезис о том, что их высшее предназначение не любить друг друга, а быть друг другом; и если кто-то полюбит одного из них, то должен любить и всех, не видя между ними различий, — с одной стороны, служит им оправданием в удовлетворении плотских желаний, превращая их в животных (недаром Прола ближе к концу пьесы называет их щенятами и зверятами). С другой же стороны, он оказывается ничего не значащей пустышкой, как и многие лозунги, которыми пестрят газеты и радиограммы во время мирового кризиса. «Философская» позиция гипердетей играет с ними злую шутку, когда с небес приходит известие о том, что на всех территориях Британской империи настал Судный день.

 

Ангел. <...> ваши дела теперь рассматриваются с тем, чтобы вынести решение: оправдываете вы ваше существование или нет.

Пра. Ну, а если, допустим, решат, что мы не оправдываем?

Ангел (с добродушием, которое имеет в себе нечто успокаивающее). Тогда вы просто-напросто исчезнете, вот и все. Перестанете существовать...14

 

И совершенные, богоподобные гипердети исчезают, так что их собственные родители вскоре не могут вспомнить ни их имен, ни даже их числа.

Однако это не останавливает Пролу и Пра, так как они извлекают урок из своих ошибок и не страшатся грома Судного дня, потому что они все еще верят, что могут изменить будущее и создать поколение лучших людей.

 

Прола. <…> Для меня каждый день несет чудо, и ни один ребенок не рождается на свет таким, какие рождались до него. и чтобы созерцать это чудо детей, я претерплю величайшее зло и пронесу сквозь него семена величайшего добра.

<…>

Пра. Итак, привет грядущей жизни!

Прола. Привет. Грядущее да придет!15

 

Так, Шоу художественно анализируются положительные и отрицательные стороны системы правосудия в обществе, построенном на новом моральном принципе. Однако, несмотря на оптимистическое звучание финала пьесы, ее содержание было воспринято публикой весьма неоднозначно, если не враждебно. В немалой степени такая реакция была спровоцирована объемным предисловием к «Простачку…», чье содержание во многом развивало рассуждения Шоу связанные с системой социального устройства в СССР, но вне контекста (еще раз напомним, что «Рационализация России» не была опубликована вплоть до середины 1960-х гг.) многие его тезисы были восприняты как скандальные и бесчеловечные. Иименно из-за них в адрес Шоу высказывались обвинения в сенильности и фашизме (сразу скажем, несостоятельные – о чем свидетельствуют и публицистика Шоу, и частные факты его биографии), опровержение которых можно найти, обратившись к «Рационализации России» и творчеству драматурга в целом.

 

IV.             Вопросы справедливости и система правосудия

Здесь необходимо учитывать два аспекта. Во-первых, об идее полезности для общества и опасных последствиях бездействия отдельных индивидуумов драматург говорил как в пьесе «Человек и сверхчеловек» (то есть за тридцать лет до создания «Простачка…») так и в позднейших публицистических трудах – например, в «Тюремном заключении как преступлении» (The Crime of Imprisonment, 1946), и опирался при этом не на идеологическую пропаганду Германии или СССР (которая в случае с ранней пьесой даже не имела места быть), а на собственный жизненный опыт и усердный труд которым драматург добился своего позднейшего статуса и положения в обществе. Таким образом, идея необходимости всеобщего интеллектуально-физического вклада представляет собой скорее утопический лейтмотив всего его творчества.

Что касается «Рационализации России», то развивая мысль о «выпалывании сада» в рамках конкретной внутренней политики СССР, Шоу не оправдывает ее (прямо заданный им вопрос: «Есть ли такой феномен как класс, который необходимо истребить?»16, разумеется, не получает у него положительного ответа), однако справедливо указывает на беспочвенность западных обвинений в адрес Советского Союза в исключительной жестокости. Он вежливо напоминает читателям о кромвелевской политике истребления ирландского населения, применявшейся для подчинения их общему курсу британской колонизаторской политики, указывает на тот факт, что истребление бедного белого населения до сих пор (1930-е гг.) является непреложным фактом внутренней политики Южно-Африканского Союза, хотя и не находит отражения в их официальной программе; напоминает и о геноциде краснокожих в Северной Америке. «Везде за пределами России обнаруживается призыв к уничтожению коммунистов, в то время как внутри самой России такое же требование предъявляется по отношению к капиталистам»17. Наконец, он вспоминает недавний опыт Первой мировой войны, когда «миллионы молодых людей были отданы на заклание» во имя демократии, из чего делает вывод что, таким образом, «мы [Англия, в целом Европа и Америка] не можем позволить себе занять позицию оскорбленной морали тогда, когда наш наиболее предприимчивый сосед, а ранее и помощник человечно и рассудительно устраняет кучку эксплуататоров и праздных наблюдателей, чтобы сделать этот мир безопасным для честных людей»18.

Разумеется, Шоу ориентируется здесь скорее на опыт посещения исправительной колонии и то образцово-показательное заседание народного суда, на котором ему довелось присутствовать во время поездки в СССР, а не на весьма неприглядную практику работы ЧК, свидетелем которой, несмотря на вышеприведенное шуточно требование, он так и не стал. Так что здесь велика доля субъективности.

Одновременно, Шоу прекрасно понимает, что сам никогда не смог бы вынести и привести в исполнение приговор даже Сомсу Форсайту, а с точки зрения Советов, и сам драматург представляет собой капиталиста, а значит, нежелательный элемент. Он даже с иронией замечает, что дожил до такого возраста, что умереть во имя благой идеи светлого коммунистического будущего не зазорно. И все же замечает, что даже эта прекрасная теория нереализуема по двум причинам: во-первых, ввиду неистребимого инстинкта выживания со стороны приговоренного, а во-вторых, после него осталось бы слишком много голодных ртов, заботу о которых государство новой модели должно было бы взять на себя, так как устранить их постепенно означало бы устранение всего населения.

Таким образом, политика и политическая философия предлагает клише: «эксплуататор», «нежелательный/бесполезный элемент», «паразит», но наполнение этой пустой оболочки конкретным содержанием зависит от конкретного человека, и Шоу во многом наполнял эти понятия собственным содержанием, которое отличалось от значения, вкладываемого в них официальными органами власти той или иной страны. А реализация философии «выпалывания сада» на практике в каждом конкретном случае требовала пересмотра.

Шоу подводит следующий итог своем исследованию данного вопроса: «Что я пытаюсь объяснить, так это то, что Россия, уничтожая определенный сорт нежелательных людей ради блага остальных делает ровно то же самое, что и мы делаем сейчас и всегда делали. <…> Делает ли она, прибавляя эксплуататоров и паразитов к общеевропейскому списку нежелательных, шаг вперед по сравнению с Европой или же совершает ошибку?»19. Ответ на этот вопрос, по Шоу, могло дать лишь время.

Исходя из вышесказанного, можно увидеть, что весь анализ Шоу реалий жизни советского общества и истории его пути к этой жизни, строится в поле постоянных сопоставлений с английской, ирландской, французской, американской и даже индийской историей (в 1931 же году – Шоу встретилсся на мирном конгрессе с Ганди), а также в целом с методами и результатами империалистической политики Великобритании в колониях (в частности он говорит о том, какой «грязной и беззастенчивой жестокостью»20 отмечено стремление капитализма нажиться в Африке и Южной Америке). Поэтому даже несмотря на определенную идеализацию, преувеличения, а иногда и эксцентрические эскапады с многочисленным повторением слов «Bang! Bang!» («Пиф-паф!»), можно говорить не о старческом слабоумии писателя, но скорее об очередной попытке задеть политическое самолюбие Англии, указав лишний раз на ее собственные преступления и несовершенства.

За всем этим можно, конечно, увидеть и страх разочарования (именно поэтому Шоу так долго не хотел ехать в Советский Союз, поскольку не хотел застать там тот «беспорядок», свидетелем которого стал Г. Уэллс или чета его близких друзей Уэббов21).

И тем не менее после всех сомнений, совершив поездку в СССР и увидев в нем прообраз земного рая для работающих людей, где человек «ценится только по своей профессиональной компетентности и более не по чему»22, Шоу заключил: «Все предсказания грядущего провала России скорее выдают желаемое за действительное. Я не знаю ни одного человека, который, желая общественного благополучия человечества, захотел бы провала этого эксперимента. Есть много глупых людей, которые хотят этого провала. Я же им заявляю, что его не произойдет»23.

Сейчас, смотря на письма и рассуждения Шоу с достаточной исторической дистанции, можно сказать, что ирландский драматург и сам в чем-то выдал желаемое за действительное в попытке осмыслить советский опыт, однако его открытость диалогу и искренняя надежда, если не на утопию, то на лучшую жизнь в Советском Союзе, в очередной раз подтверждает строки Федора Ивановича Тютчева:

 

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.24

 

И Шоу верил, упрямо и упорно, до конца своей жизни.

 

 

Примечания

1Письмо Горацию Планкетту от 16 июля 1931 г. Цит.: Bernard Shaw: Collected Letters: In 4 v. / ed. by D. H. Laurence. L.: Penguin Publishing Group, 1988. V. IV (1926–1950). — P. 242. Все цитаты из личной переписки драматурга, а также «Рационализации России» здесь и далее приводятся в нашем переводе — Ю.С.

2Shaw B. The Rationalization of Russia / Ed. with an introd. by Harry M. Geduld. Bloomington: Indiana UP, 1964. P. 71.

3Григорий Яковлевич Сокольников (1888–1939) – советский политический деятель с 1929 г. по 1932 г. выполнял функции политического представителя СССР в Великобритании.

4Shaw B. The Rationalization of Russia / Ed. with an introd. by Harry M. Geduld. Bloomington: Indiana UP, 1964. — P. 90.

5Письмо к Шарлотте Шоу от 21 июля 1931 г. // Bernard Shaw: Collected Letters: In 4 v. / ed. by D. H. Laurence. L.: Penguin Publishing Group, 1988. V. IV (1926–1950). — P. 247.

6Shaw B. The Rationalization of Russia / Ed. with an introd. by Harry M. Geduld. Bloomington: Indiana UP, 1964. P. 58.

7Шоу Б. Миллиарды Байанта // Шоу Б. Полн. собр. пьес: В 6 т. / Под ред. А.А. Аникста, Н.Я. Дьяконовой и др.; пер. с англ. Р. Померанцева. Л.: Искусство, 1980. Т.6. — С. 482.

8Там же.

9Там же. С 483–486.

10Shaw B. The Rationalization of Russia / Ed. with an introd. by Harry M. Geduld. Bloomington: Indiana UP, 1964. P. 75.

11Ibid. P. 77.

12Шоу Б. Простачок с Нежданных островов // Шоу Б. Полн. собр. пьес: В 6 т. / Под ред. А.А. Аникста, Н.Я. Дьяконовой и др.; пер. с англ. Р. Померанцева. Л.: Искусство, 1980. Т.6. — С. 160.)

13Там же. С. 161.

14 Там же. С. 185.

15 Там же. С. 197.

16 Shaw B. The Rationalization of Russia / Ed. with an introd. by Harry M. Geduld. Bloomington: Indiana UP, 1964. P. 111.

17 Ibid. P. 112.

18 Ibid. P. 112.

19 Ibid. P. 113.

20 Ibid. P. 98.

21Подробнее об этом см.: Письмо Шоу к Рутланду Боутону от 5 июля 1928 г.

22 Shaw B. The Rationalization of Russia / Ed. with an introd. by Harry M. Geduld. Bloomington: Indiana UP, 1964. P. 81.

23 Ibid. P. 111.

24 Тютчев Ф.И. Стихотворения / Библиотека поэзии. М.: Профиздат, 2008. — С. 207.

 

 

О.Ю. Панова

Афроамериканские писатели-коммунисты и СССР (Р. Райт, Ю. Гордон)

 

Ольга Юрьевна Панова, д.ф.н., в.н.с. ИМЛИ РАН; профессор филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. olgapanova65@mail.ru

Ключевые слова: советско-американские литературные связи, афроамериканская литература, Ричард Райт, Юджин Гордон, архивные материалы

Keywords: Soviet-American literary connections, African American literature, Richard Wright, Eugene Gordon, archived documents.

Исследование построено на материалах РГАЛИ, ГА РФ, РГАСПИ и доступных файлах. архива ФБР. Объединение этих двух кейсов интересно в качестве двух разных, но при этом и двух типичных моделей: Ю. Гордон (1891-1972) – пример убежденного последовательного сторонника СССР; путь Р. Райта (1908-1960), который вначале следовал коммунистической и просоветской линии, а затем публично отрекся от коммунистических убеждений, иллюстрирует феномен послевоенного «кронштадского мятежа» (Л. Фишер) левой западной интеллигенции.

Юджин Гордон (1891-1972), уроженец американского Юга (Овьедо, Флорида; Новый Орлеан), закончил Говардский университет в Бостоне. Ветеран Первой мировой, публицист и беллетрист, он печатался в крупнейших национальнгых журналах – «Nation», «American Mercury», «Scribner’s». С 1925 Ю. Гордон – основатель и редактор левого журнала «Saturday Evening Quill» и одноименной литературной группировки (участницами ее, в числе прочих, были левые активистики-афроамериканки Хелен Джонсон и Дороти Уэст, которая сотрудничала и с Р. Райтом). В 1931 г. Гордон вступил в компартию и стал один из основателей Бостонского клуба Джона Рида, редактор его органа журнала «Leftward». Печатался он также и в «Интернациональной литературе», где в 1934 г. появились мемуары «Ужасы детства на американском Юге» (Southern Boyhood Nightmare). В 1937-1938 гг. Гордон жил в СССР, был редактором «Moscow Daily News» (осн. Анной Луизой Стронг, 1930). С 1938 г. в США работал редактором и журналистом в органе компартии США «Daily Worker» (1938-1946), а с 1950 г. – в штате радикальной левой газеты «National Guardian». Писал под псевдонимами Egor Don, Clark Hall, Frank Lynn.C 1960 г отошел от социального активизма. В 1974 г. на его похоронах генсек амер компартии Генри Уинстон произнес эпитафию, назвав его преданным борцом за дело демократии и социализма. Детали, касающиеся советских контактов Ю.Гордона, восстанавливаются на основе фондов РГАЛИ (переписка с Иностранной комиссией ССП, редакцией журнала «Интернациональная литература»).

Биография Ричарда Райта (1908-1960) в некоторых аспеках сходна с биографией Гордона.

Райт также южанин (Миссисипи, Теннси). С 1927 г жил в Чикаго, с 1932 г. стал постоянным участником чикагского Клуба Джона Рида, в 1933 г. вступил в компартию. Участвовал в съезде Национальной писательской лиги (апрель 1935), созданной по инициативе коммунистов. С 1937 г. проживал в Нью-Йорке, где и добился известности как писатель после выхода сборника рассказов «Дети дяди Тома» (1938) и романа «Сын Америки» (1940).

Ричард Райт на протяжении нескольких лет (1938–1941) вынашивал планы посетить СССР, пожить и поработать там в течение некоторого времени, однако эта поездка так и не состоялась. Статья и публикуемый архивный материал из фондов РГАЛИ — переписка Р. Райта и У. Кармона с советскими литературными институциями (редакцией журнала «Интернациональная литература», Иностранной Комиссией Союза писателей, Гослитиздатом) — позволяют реконструировать историю советских контактов Райта и отдельные аспекты его взаимоотношений с компартией США, уточнить и скорректировать некоторые данные, приведенные в недавних биографических исследованиях жизни и творчества Райта, например, в летописи Kiuchi, Т., Hakutani, Y. Richard Wright: A Documented Chronology, 1908–1960. Jefferson, MS: McFarland, 2014.

В отличие от Ю. Гордона, Райт стал одним из участников т.н. «кронштадтского мятежа» западных интеллектуалов, вначале просоветски настроенных, а затем разочаровавшихся в сталинизме. Термин «кронштадский мятеж» был введен в оборот Луи Фишером и получил широкое хождение благодаря антологии «Поверженный бог» Р. Кроссмана (The God That Failed, 1949), куда были включены тексты ряда видных «мятежников» (Р. Райт, Л. Фишер, А. Жид, А. Кестлер, С. Спендер). «Кронштадсктий мятеж» левых, отвернувшихся от СССР, начался с московских процессов и советско-германского пакта 1939 г. и продолжился в эпоху «холодной войны» (добавим к списку «мятежников» Дж. Дос Пассоса А. Мальца, Г. Фаста).

Публичная критика компартии и прощание Райта с коммунизмом произошло в 1944 г., когда «Atlantic Monthly» напечатал фрагмент его автобиографии «Черный» (Black Boy, 1945) «Я пытался быть коммунистом» (“I Tried to Be A Communist”). За этим последовал выход Райта из компартии и эмиграция в Париж (1946). В СССР после громкого успеха конца 1930-начала 1940-х (перевод и издание в журнале «Интернациональная литература» рассказов «Дети дяди Тома» (1939) и «Сына Америки» (1941) о Райте больше не писали и не издавали его книг вплоть до начала 1980-х, когда в серии «Библиотека литературы США» было выпущено первое книжное издание его сочинений (Райт Р. Сын Америки. Повести и рассказы. М.: Прогресс,1981)

 

 

Н. Ю. Харитонова

Из истории американской поездки 1935 года
Рафаэля Альберти и Марии-Тересы Леон.

Наталия Юрьевна Харитонова – к.ф.н., старший научный сотрудник Отдела литератур Европы и Америки новейшего времени ИМЛИ РАН. E-mail: barrocorggu@mail.ru

Ключевые слова: Рафаэль Альберти; Мария-Тереса Леон; МОПР, литературные контакты.

Keywords: Rafael Albertí, Maria Teresa León, IURW, literary contacts.

 

В центре доклада – поездка в США и страны Латинской Америки, которую совершили Рафаэль Альберти и Мария-Тереса Леон. Особое внимание было уделено тем обстоятельствам, которые предшествовали поездке, а также финансированию трансатлантического путешествия и его целям. Дополнительный интерес представляет изучение круга знакомств, которые завязывают писатели в Америке, а также их взаимодействие с писательскими и интеллекутальными кругами американских стран.

Альберти и Леон отправились в Америку весной 1935 года. Они начали своё путешествие с Нью-Йорка, где провели полтора месяца, а затем посетили самые разные страны американского континента, не всегда успешно, потому что воспринимались как «агенты Москвы» и находились под пристальным вниманием полиции латиноамериканских стран.

Ранее, летом 1934 г., писательская чета побывала на Первом съезде советских писателей в Москве. После съезда они совершили поездку по СССР и уже должны были отправится из Одессы в Испанию. Но в начале октября на севере Испании, в Астурии поднялась волна рабочих забастовок. После событий октября 1934 года страна погрузилась в репрессии. Поэтому писатели, вместо того, чтобы вернуться в Мадрид, решили временно обосноваться в Париже.

Институцией, инициировавшей и финансировавшей их поездку в Америку была Красная помощь (МОПР), одна из организаций Коминтерна. При этом, писатели решили воспользоваться поездкой и для налаживания официальных связей с американскими писателями, получив на то авторизацию из Москвы: таким образом, их миссия в Америке была двойной.

В Америке они, как правило, опирались на представителей МОПР или местных коммунистических партий, а также контактировали с писателями и поэтами левого толка. Так, в Нью-Йорке их встречали представители Международной рабочей помощи. Среди своих первых контактов в Нью-Йорке они упоминали Альфреда Хирша, журналиста-лейбориста, Ханну и Мэтью Джозефсонов, Анну Дамон. Именно Хирш и Джозефсон способствовали тому, чтобы нью-йоркская пресса начала размещать информацию о событиях в Астурии, а также помогали испанцам печатать свои статьи на английском. С другой стороны, к поездке писателей проявляли интерес испанцы, работавшие в США, и испаноязычные литераторы. В Нью-Йорке, благодаря приглашению Федерико де Ониса и Анхеля дель Рио, профессоров Института испаноязычного мира Колумбийского университета, принимавших в Нью-Йорке Гарсиа Лорку, Альберти читал лекции о своем творчестве перед студентами университета.

Результатом длительной поездка по странам Америки стали не только средства, собранные в пользу рабочих Астурии и их семей, но и новые писательские контакты, развернутые фрагменты воспоминаний Альберти и Леон, и поэзия, созданная Альберти во время его путешествия. Поездка произвела неизгладимое впечатление на Альберти, который позже признавался на страницах мадридской газеты «Sol»: «Я не был испанцем конкисты. Мое собственное приключение в странах, в которых я побывал, завоевало меня».

(Голосов: 1, Рейтинг: 2.93)
Версия для печати

Возврат к списку