29-03-2024
[ архив новостей ]

Региональное измерение фольклора

  • Автор : Л. М. Белогурова, А. А. Иванова, Т. Е. Гревцова
  • Количество просмотров : 1664

Региональное измерение фольклора

 

Л. М. Белогурова (Москва)

 

Проблемы нотной фиксации народных песен
(из опыта работы над «Смоленским музыкально-этнографическим сборником»)

 

Ключевые слова: фольклорная традиция Смоленской области, музыкальное фольклорное произведение, народная песня, нотная запись, фольклорная видеофиксация

 

«Смоленский музыкально-этнографический сборник» — одно из самых масштабных изданий русского (и шире – восточнославянского) музыкального фольклора, который осуществляется специалистами Российской академии музыки им. Гнесиных. К настоящему времени опубликованы четыре объемных тома, в 2019 г. вышли в свет DVD-диски — звуковое приложение к томам, на каждом из которых размещено несколько сотен образцов песен (календарных, свадебных, лирических); свадебных и похоронных плачей; духовных (поминальных) стихов.

Авторский коллектив сборника почти 20 лет назад поставил перед собой задачу адекватно представить смоленскую региональную традицию в жанре бумажной публикации. При этом сама традиция понимается как сложное системное явление во всем многообразии его форм. Такой подход предполагает целостный охват региональной системы музыкально-фольклорных жанров, выявление всей совокупности существующих на данной территории структурных типов напевов, связанный с ними сюжетный ряд, тщательное изучение этнографического контекста. Размещенные в томах смоленской серии нотировки музыкальных образцов и поэтические тексты подчинены типологическому принципу, сопровождаются аналитическими и этнографическими комментариями. Таким образом виделось решение исходной задачи — дать максимально объективное представление об исследуемой традиции.

В процессе работы над материалом выявились и определенные трудности, связанные со спецификой публикации именно музыкального фольклора и необходимостью его письменной — нотной — интерпретации. В ряде случаев лишь параллельная публикация письменной транскрипции и звукового оригинала способна создать представление о реальном облике музыкального фольклорного текста. Некоторые из таких примеров будут

продемонстрированы в докладе.

 

Интернет-ресурсы:

https://www.culture.ru/objects/515/svadebnyi-obryad-glinkovskogo-raiona-smolenskoi-oblasti

https://www.culture.ru/objects/516/pokhoronnyi-obryad-derevni-osinovica-

velizhskogo-raiona-smolenskoi-oblasti

https://ruthenia.ru/folklore/folklorelaboratory/pogranichje/materials/musykovedy.h

tm

           

            Сведения об авторе: Белогурова Лариса Михайловна, к.искусствоведения, доцент, зав. кафедрой этномузыкологии Российской академии музыки имени Гнесиных

эл. почта: belogurova_lm@mail.ru

 

А. А. Иванова (Москва)

 

Географические песни как фольклорные путешествия:

к вопросу о возможностях картографического метода для комплексного текстологического анализа фольклорного текста

 

            Ключевые слова: фольклористика, картографирование народных песен, текстология фольклора, географические песни, культурный ландшафт

 

Современный научный дискурс в области гуманитарного знания о традиционной народной культуре отличается междисциплинарным характером, что является прямым следствием изменения прежней делимитации границ в объекте изучения. Признание мультимедийной природы фольклорных текстов [Гацак 1998, 9–11; Адлейба 1991], рассмотрение контекстов их бытования не только в аспекте прагматики [Адоньева 2004], но и текстообразования [Фольклор: комплексная текстология 1998] не могло не способствовать формированию в научных дисциплинарных тезаурусах сегмента универсальной терминологии, что в конечном счете инициировало расширение возможностей использования аналитических методов и методик смежных дисциплин.

Картографический метод, позаимствованный из географии, давно утвердился в фольклористике, этнолингвистике и этнологии как необходимое условие для успешного проведения ареальных исследований [Проблемы картографирования 1974; Ареальные исследования 1977; Ареальные исследования 1983; Плотникова 2005, 424–441; Толстая 2013, 98-108]. Именно с этим проблемным полем он по преимуществу и связывается исследователями. Между тем в разномасштабных репертуарах (общерусском, региональном, локальном, идиолектном) есть пласт текстов, сориентированных на описание реальных культурных ландшафтов¹, поэтому картографический метод вполне может быть адаптирован к анализу некоторых их поэтических особенностей. Речь идет об эвристическом потенциале картографического анализа в отношении принципов фольклорного текстообразования и уже – композиции географических песен (ГП)², опевающих территории и находящиеся на них природные и культурные объекты, в том числе поселения и социумы, в них проживающие.

В отличие от других фольклорных жанров (лирических песен, былин, сказок) художественный мир ГП не воспринимается исполнителями как поэтическая фикция. Более того, сообщаемая в песне этнокультурная информация рассматривается ими как абсолютно достоверная, что с особой очевидностью следует из сопроводительного комментария:

Где крапивный городок –

Мертвечанина.

Это Мертвецы – тоже деревня. Она всегда зарастала крапивой. А там домов не очень много.

Где красивые девчонки –

Марамзиняна.

Марамзино. Красивые. Стройные, высокие, красивые… Вот как уже…

Лоптино с пыли лопнуло…

Оно, как на Уржум дорога, трасса, оно недалёко. Теперь ведь асфальт, а раньше пылища от такой дороги по всему полю. И до деревни доходило. <…>

Что Дубровська молодежь –

На отопке увезешь,

На отопке увезешь,

Веревочки не порвешь.

Парни такие невзрачненькие были, худенькие. <…>

По колен в грязи идешь –

То и Редькино.

Где горбаты мужики –

То Сазановщина.

[А действительно в Редькино грязно было?] Грязно очень! По колено грязно. А в Сазановщине было два горбатых мужика (КАП – АКФ 2007, т. 1, № 34).

Неслучайно такого рода тексты Д. К. Зеленин назвал «голосом народа о самом себе и соседях» [Зеленин 1994, 61]. Относясь к географически и этнографически сориентированному фольклору, ГП обязательно содержат топонимы, катойконимы, этнонимы, этниконы³ или антропонимы. Вынесенные в начало или конец строк/строф, они являются в тексте ключевыми словами и образуют самостоятельные в содержательном и формальном отношении композиционные фрагменты, которые в период активного угасания традиции могут бытовать в «осколочной» форме в качестве присловий, ср.: «“В голенищах-то ножи – это Красное”. Потому что в Красном парни были очень нахабистые, любили драться, поэтому носили в голенищах ножи. Песня такая есть. Больше не знаю» (ФРИ – АКФ 2007, т. 3, № 90).

Поскольку на уровне текста семантические связи композиционных фрагментов, из которых формируется развернутая песня, не очевидны, можно было бы ожидать широкий диапазон ее варьирования при каждом новом воспроизведении. Такова обычная судьба фольклорных произведений, построенных на паратаксисе, простом соположении отдельных формул. Между тем, сличение вариантов свидетельствует об обратном: состав композиционных фрагментов, их последовательность в географическом спеве и внутренняя структура остаются удивительно устойчивыми. Песенные строки, построенные по горизонтали по одной синтаксической модели, по вертикали образуют два перечислительных ряда – субъектный и предикативный: первый связан с очерчиванием селенческих и социумных границ, второй – с их характеристиками.

Структура и относительная устойчивость первого ряда задается реальным расположением селений на местности: «С Вежи нацинали, дак тут все деревни были подернуты» (КЕД); «Значит, вот у нас от Мутовино от деревни и до самово Устюга про каждую деревню это вот песня» (НЗВ); «Вот тут по порядку деревни, нациная с Луцёнков» (БМФ); «Там до Марьиной опоем, на эту сторону [реки переходим – А. И.]. До Кевролы тут. Сочинили женщины. По ходу тут деревни все пропеты» (ЗМК). Таким образом, неизбежные для паратактических текстов дискретность и тенденция к внутренней перегруппировке преодолеваются в географических песнях путем проекции песенного перечислительного пространственного ряда на реальную (но существующую на ментальном уровне!) карту опеваемой местности, ср.:

С горы на гору ходили,

Решетом воду носили –

Чучепала (1),

Бочки ломать,

Узды-шлеи воровать –

Палащела (2),

Щелованы-мужики –

Белощела (3),

Со крипом сапоги,

Стельки выехали –

Ценогора (4),

Вся прокисша молодежь –

Да селяна (5),

Большеноса молодежь –

Колмогора (6),

Они праздник не рядили,

Огороды городили –

Пылемчана (7),

Чернотропа-те –

Смоляна (8),

Заецы – едомчана (9),

Винны стоечки – Лешукона (10).

[Актуальные проблемы 2003, 154-155].


Рис. 1. Картосхема песни «С горы на гору ходили»

Иванова рис1.jpg 

 

В приведенной корильной песне, записанной в Лешуконском р-не Архангельской обл., последовательно опеваются парни селений, расположенные вдоль русла р. Мезени от д. Чучупала до д. Лешуконское (всего 10). Песня охватывает приречную территорию длиною более ста километров от верховий в сторону низовий. Картографический анализ ментального путешествия позволяет выявить «маршрутный» принцип текстообразования ГП. Подобные песни либо начинаются с прощания с покидаемым местом («Прощай, Лальский наш посад», «Прощай, славной Петербург»), либо с указания начала и конца пути («От Варнавина в Урень сорок восемь деревень», «Мы от Суркова начнем до Економии кончём»), либо с обозначения акта движения вдоль реального географического объекта-конфигуратора – культурного (дорога, улица) и/или природного (река, озеро, море): «Шел Ванюша по угору», «Молодежь скоро подкатит», «Пойду-выйду на зеленые луга», «Я бежала по поженке».

Песенное путешествие может осуществляться в двух оптиках видения – внешней и внутренней. В первом случае в качестве лирического героя выступают чужие (плотогоны, нищие, бурлаки и т. п.). Плохо осведомленные о жизни опеваемых сообществ они сфокусированы на отражении в тексте визуальных (имиджевых) особенностей мест их проживания: «Нацинали с Вежи, с Вежи нацинали, дак тут все деревни были подернуты:

Вежа-то на базаре, на торгу,

Березник стоит на берегу,

Наволоцек да в ямоцке,

Задорье на поляноцке,

На Едьме бани на боку,

Дудинцы не курят табаку,

В Ямной смольники,

На Озерах лесовозники,

Крылошаны не работники,

На Клону-то не работники.

Там Клон да Крылос, две деревни на Озерах. «Крылошана-лесовозники», там всяко» (КЕД).

Во внутренних песенных путешествиях акцент напротив переносится с физико-географических на этнокультурные особенности опеваемых сообществ: при этом обычно упоминаются характеристики, способные выполнять идентификационную/интегрирующую функцию. Поскольку эта информация носит «закрытый» характер, ареал создания и бытования данного типа песенного путешествия весьма ограничен: это территория, в пределах которой данная информация способна «считываться». В зависимости от ситуации исполнения песни (а это всегда большие скопления людей – свадьба, съезжие праздники, молодежные гуляния, артельные работы) и социумной принадлежности исполнителя песня может приобретать величальный и/или корильный характер, ср.:

Ходит Ваня по угору,   (2)

Носит гусли под полою,

Звончатые под полою, под полою.

Кебена-ти (1) рыболовы,   (д. Кеба)

Рыболовы, рыболовы.

Были олемцы (2) хороши,   (д. Олема)

Вот они хороши.   (2)

Резчена (3) были пригожи,

Вот они пригожи.   (д. Резя)

Чулащёла (4) – коневалы,

Коневалы, коневалы.   (д. Чуласа)

Были русомцы (5) бахвалы,   (д. Русома)

Вот они бахвалы.

Каращелы-щелованы (6),   (д. Каращелье)

Щелованы, щелованы.

Были едомцы (7) зубаны,   (д. Едома)

Вот они зубаны.

Трубку курить, вино пить да в царев кабак ходить –

Это устьважане (8).   (2)   (с. Усть-Вашка)

Самовары воровать –

Это верхнекона (9). (2)   (верхний конец с. Усть-Вашка)

Непочетна молодежь – это монастырцы (10).   (2)

Попересни кушаки –

Большенисогора (11).   (д. Большая Нисогора)

Мастера песни петь –    (2)

Это малонисогора (12).   (2)   (д. Малая Нисогора)

Мастера-купора –   (2)

Это кельчемгора (13).   (д. Кельчемгора)

Как на крыше сидеть, по-коровьи реветь –

То были буговцы (14).   (д. Бугово)

Уж как боцки ломать да сиги воровать –

Это юрошана (15).   (2)   (д. Юрома)

Красноноса молодежь –

Это березвяна (16).   (2)   (д. Березник)

Чернотропа молодежь –

То были смольяна (17).   (2)   (д. Смоленец)

Огороды городили, они праздник не рядили –

Это пылемчана (18).   (2)   (д. Пылема)

Большеноса молодежь –

Это колмогора (19).   (2)   (д. Колмогора)

Вся прокисла молодежь –

То были селяне (20).   (2)   (д. Селище)

Со скрипами сапоги, стельки выехали –

Это ценогора (21).   (2)   (д. Ценогора)

Полтора-то без одного –

Это белощёла (22).   (2)   (д. Белощелье)

А где нету ни одного –

Это конещёла (23).   (2)   (д. Конещелье)

Уж как пряники писать да стволы колупать –

Это палощёла (24).   (2)   (д. Палощелье)

С горы на гору ходили, коробам грязь носили –

Это чучепала (25).   (2)   (д. Чучепала)

[Дранникова 2004, 287–288]

 

Рис. 2. Картосхема песни «Ходит Ваня по угору»

 Иванова рис2.jpg


 

¹ Под культурным ландшафтом имеется в виду системный природно-культурных комплекс, включающий природную среду, хозяйство, селитьбу, сообщество, диалект и культуру (материальную и духовную) [Калуцков 2008].

 

² В научный оборот этот термин ввел Д. К. Зеленин [Зеленин 1904]. Наряду с ним в зависимости от аспекта анализа текста в отечественной науке предлагались и другие: песни о прозвищах [Карташова 1985], песни-дразнилки [Бахтин 1976, 227–235], корильные песни о деревнях, песни-перебранки [Дранникова 2004]), песни о деревнях и их жителях [Ковпик, Кулагина 2003, 171–197]. Поскольку в нашей коллекции представлены тексты функционально неоднородные, опевающие разнообразные объекты (реки, деревни, города, заводы, кабаки, др.), я сочла целесообразным оперировать термином географические песни как более универсальным, а главное – онтологически существенным для рассматриваемого типа песен. По отношению к нему другие термины и репертуары, ими «покрываемые», рассматриваются как его частные реализации.

³ Под этниконом понимается название/самоназвание регионального или локального сообщества, в явном виде не имеющее этнического компонента, например: сибиряки, поморы, москвичи.

 

 

Информанты

 

БМФ – Большакова Мария Федоровна, 1903 г. р., зап. А. В. Кулагина, В. А. Ковпик, с. Вохма Вохомского р-на Костромской обл.

ЗМК – Залывская М. К., 1928 г. р., д. Кеврола Пинежского р-а Архангельской обл.

КАП – Куклина Анна Петровна, 1934 г.р., зап. А. А. Иванова, с. Красное Даровского р-на Кировской обл.

КЕД – Коробова Екатерина Дмитриевна, 1914 г. р., зап. Я. Ю. Соловьева, д. Щапинская Устьянского р-на Архангельской обл.

НЗВ – Невзорова З. В., 1925 г. р., д. Прилуки Великоустюгского р-на р-н Вологодской обл.

ФРИ – Филимонова Роза Ивановна, 1934 г. р., зап. А. А. Ляпина, пгт. Лебяжье Лебяжского р-на Кировской обл.

 

ЛИТЕРАТУРА

 

Адлейба 1991 – Адлейба Д. Я. Устные стилевые особенности сказки (опыт экспериментального исследования на абхазском материале). Сухуми, 1991.

Адоньева 2004 – Адоньева С. Б. Прагматика фольклора. СПб., 2004.

Ареальные исследования 1977 – Ареальные исследования в языкознании и этнографии. Л., 1977.

Ареальные исследования 1983 – Ареальные исследования в языкознании и этнографии. Язык и этнос. Л., 1983.

Бахтин 1976 – Бахтин В. С. Один из неучтенных песенных жанров (к вопросу об индивидуальном творчестве) // Русский фольклор. Т. ХVI. Л., 1976.

Гацак 1998 – Гацак В. М. К добиранию текстовых этнопоэтических сущностей // Народная культура Сибири: Мат. VII науч.-практич. семинара Сибирского РВЦ по фольклору. Омск, 1998.

Дранникова 2004 – Дранникова Н. В. Локально-групповые прозвища в традиционной культуре Русского Севера: функциональность, жанровая система, этнопоэтика. Архангельск, 2004.

Зеленин 1904 – Зеленин Д. К. Географическая песня // Вестник воспитания. 1904. № 4.

Зеленин 1994 – Зеленин Д. К. Народные присловья и анекдоты о русских жителях Вятской губернии (Этнографический и историко-литературный очерк) // Он же. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1901–1913. М., 1994.

Калуцков 2008 – Калуцков В. Н. Ландшафт в культурной географии. М., 2008.

Карташова 1985 – Карташова И. Ю. Прозвища как явление русского устного народного творчества. Автореф. … канд. филол. наук. М., 1985.

Ковпик, Кулагина 2003 – Ковпик В. А., Кулагина А. В. Песни о деревнях и их жителях в фольклоре Костромской и Нижегородской областей // Актуальные проблемы полевой фольклористики. Вып. 2. М., 2003.

Плотникова 2005 – Плотникова А.А. Возможности географического изучения фольклора // Первый Всероссийский конгресс фольклористов. Т. 1. М., 2005.

Проблемы картографирования 1974 – Проблемы картографирования в языкознании и этнографии. Л., 1974.

Толстая 2013 – Толстая С.М. Географическое пространство культуры // Толстой Н. И., Толстая С. М. Славянская этнолингвистика. Вопросы теории. М., 2013.

Уваров 2001 – Уваров Н. В. Великий Устюг в русском фольклоре. Вологда, 2001.

Фольклор: комплексная текстология 1998 – Фольклор: комплексная текстология. М., 1998.

 

            Сведения об авторе: Иванова Анна Александровна, к.ф.н., доцент кафедры русского устного народного творчества филологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова

эл. почта: bratynia@rambler.ru

 

Т. Е. Гревцова (Ростов-на-Дону)

Конец свадьбы на Дону: обряды, терминология, культурная семантика

 

Тезисы подготовлены в рамках проекта РФФИ № 18-312-00048 «Этнолингвистическая география донской свадьбы: культурная терминология и обрядовая символика».

 

Ключевые слова: фольклористика, фольклорная традиция донских казаков, свадебный обряд, конец свадебного обряда, народная терминология, семантика обрядовых действий, фольклорная традиция Волгоградской области, фольклорная традиция Ростовской области

 

Свадебные обряды донских казаков имеют множество локальных вариантов и могут существенно различаться даже в соседних населенных пунктах. Это связано с неравномерным и сложным процессом формирования населения территории, до революции входившей в состав Области Войска Донского. В разные периоды оно складывалось из выходцев из русских губерний, запорожских казаков, малороссийских крестьян, калмыков и представителей других неславянских народностей. Поэтому при изучении донской свадьбы большое значение приобретает выявление ареалов тех или иных компонентов обряда. Представление фрагментов духовной культуры донского казачества на карте помогает продвинуться в решении важной научной проблемы, касающейся формирования населения Дона и его традиционной культуры.

В данной статье мы обратимся к обрядам, завершающим свадебный цикл на Дону, их терминологии и символике и дадим их ареальную характеристику. Основным источником исследования стали материалы диалектологических и этнолингвистических экспедиций Южного федерального университета (до 2006 г. – Ростовского государственного университета) в районы Ростовской и Волгоградской областей 1976–2014 гг. (далее – РО и ВО соответственно). Также использовались диалектные словари донской лексики и опубликованные работы по свадебному обряду Дона.

Как известно, обряды конца свадьбы направлены на «выход» из ситуации ритуала, поэтому их культурные смыслы связаны с ритуальным очищением, закреплением нового социального статуса молодых и их родителей, новых родственных связей, испытаниями и посвящениями [Гура 2012, 530]. Обряды конца свадьбы, бытовавшие на Дону, можно условно разделить на две группы: 1) посещения родственников и застолья, завершающие этот цикл; 2) специальные ритуальные действия, манифестирующие окончание свадьбы. Обычно они проводились на третий день после венчания, реже – через неделю или месяц после свадьбы.

Посещения родственников молодыми и застолья, завершающие свадебный цикл, имеют ряд особенностей, которые обусловлены их ритуальной прагматикой. Во-первых, они устраивались для самых близких родственников, т. е. имели более «закрытый» характер, чем веселье в день свадьбы и разгул второго дня, когда к участию в обряде привлекалось как можно больше людей, в том числе и не приглашенных на свадьбу. Часто эти собрания имели определенную локализацию – в доме родителей молодой, что связано с ее возвращением в свою семью в новом социальном статусе [Байбурин 1993, 87]. Во-вторых, угощение, подаваемое на этих обедах, было скромнее, чем на других свадебных обедах, для которых, наоборот, была характерна избыточность ритуальных блюд. Зачастую в это время доедали и допивали то, что осталось от свадебного стола. Терминология данного обрядового эпизода нередко отражает его особенности и связана с завершением свадьбы. Например, внутренняя форма названий с приставкой от- (отво́ды, отводно́й стол ‘застолье, завершающее свадьбу’, отгу́ливать ‘устраивать последний свадебный пир’, отгу́лки ‘последний день свадьбы’) указывает на доведение действия до логического завершения и его конец. Словосочетание доедать (объедать) кабаргу, обозначающее в некоторых районах Среднего Дона последнее свадебное застолье, напрямую говорит о скромном составе подаваемых на нем угощений, если принять во внимание значение слова кабарга (кабажина) в донских говорах – ‘позвоночник, костяк, хребет (птицы, рыбы)’ [БТСДК, 202; СДГВО, 227]. Иногда для этого «пира» могли даже специально готовить и подавать гостям кости животных или птицы [СДГВО, 372]. Представляется, что в этом случае терминология данного обрядового эпизода повлияла на появление традиции такого «угощения», что можно рассматривать как один из редких случаев языковой мотивации ритуального действия [Гура 2012, 558]. Также на окончание свадьбы указывают словосочетания ложки мыть, мух выгонять. Первое встречается в Волгодонском и Константиновском р-нах РО, второе зафиксировано только в селе Шептуховка Чертковского р-на РО.

На Дону совершались разнообразные символические действия, знаменующие окончание свадебного цикла. Их можно обобщить в несколько групп, при этом один обрядовый эпизод может включать как одно из них, так и несколько: 1) разбивание посуды или других полых предметов (например, тыквы); 2) зажигание и тушение огня; 3) символические роды одной из старших участниц обряда (чаще всего свекрови); 4) символические испытания новобрачных; 5) забивание в землю или в пол дома заостренного клинышка; 6) привязывание одному из участников обряда «хвоста» или веника; 7) распитие спиртного, деление хлеба или угощение специальным блюдом. Редко завершение свадебного обряда было связано с исполнением специальных фольклорных произведений. Например, в хуторе Курин Михайловского р-на ВО в знак окончания свадьбы играли / гуляли чернеца́ – били горшки, кидали молодым мелкие деньги во время подметания черепков и пели песню, которая и дала название всему обрядовому эпизоду, но из которой респонденты смогли вспомнить лишь несколько срок («Чернец-то мой, чернец молодой»). Видимо, это песня «Как за морем диво – варил чернец пиво» [Соболевский 1902, 565], однако здесь трудно говорить о сохранении какой-либо архаики, поскольку сами информанты указывали на то, что эта песня имелась у них на грампластинке в советское время. Вероятно, в этом случае можно, наоборот, констатировать трансформацию свадебной традиции под влиянием массовой культуры и современных реалий.

Соотношение обрядовых действий и терминологии конца свадьбы может быть различным. Например, словосочетание забивать чоп (кол, клин, пакл) в основном указывает на вбивание заостренного колышка в доме или во дворе жениха, которое часто совершалось в случае женитьбы последнего сына (или ребенка, реже – дочери) в этой семье. Указанное условие соблюдалось в местах компактного проживания донских малороссов (степное Задонье, северо-восток Ростовской области). Однако, проникая в другие районы, где преобладало казачье население, этот обряд терял первоначальную семантику и мог приобретать другой смысл. Например, в некоторых районах Волгоградской области действие забивания чопа, не характерное для территории Верхнего Дона, обрастало шуточными конкурсами, чоп забивали в домах обеих семей, по этому действию гадали, с кем в конечном счете останутся жить молодые. Всё это является значительной трансформацией первоначального значения обряда, которое заключалось в закрытии череды свадеб в роду.

Другие названия заключительных эпизодов свадебного цикла могут в разных районах наполняться различными обрядовыми действиями, указанными выше. Еще одним ритуальным способом закончить свадебные гулянья было «тушение» свадьбы. Словосочетания залива́ть / завива́ть ови́н, туши́ть ови́н, туши́ть пожа́р распространены практически на всей территории бывшей Области Войска Донского, однако их обрядовое наполнение в разных частях Дона могло значительно разниться. В Обливском р-не РО выражение тушить / заливать пожар относилось к обряду, когда зажигался и затем тушился небольшой костер. В Каменском р-не при тушении пожара разбивали горшок на животе у свекрови [Антонов 1875, 96]. В Даниловском р-не ВО в конце свадьбы тушили овин – разводили небольшой костер, туда же били посуду и кидали мелкие деньги, чтобы новобрачные подметали, по этому выполнению данного действия судили об их хозяйственности. Словосочетание завивать (заливать) ови́н относилось к тушению огня, которое также могло сопровождаться битьем горшков (Семикаракорский, Тацинский, Усть-Донецкий р-ны РО, Даниловский р-он ВО), распиванию ложками водки, налитой в чашку (Верхнедонской р-он РО) [Тимофеев 2013, 32]. В Шолоховском р-не РО обряд завивания (заливания) овина, заключавшийся в разбивании горшка или тыквы с посаженной туда живой курицей, сопровождался разделением каравая, украшенного двумя ветками хвойных деревьев, между матерями молодых. Отметим, что на Дону словосочетание завивать / заливать овин могло означать и другие свадебные обряды: 1) деление пирога во время девичника (Белокалитвинский р-он РО), 2) угощение гостей и зрителей в доме невесты после отъезда свадебного поезда (Белокалитвинский, Верхнедонской, Чертковский р-ны РО, Кумылженский, Новоаннинский, Урюпинский р-ны ВО), 3) битье посуды и собирание денег молодыми во время свадебного застолья (Даниловский, Нехаевский р-ны ВО) [СДГВО, 179]. Поэтому семантика донского обряда завивать (заливать) овин должна реконструироваться на основе данных всех этапов свадьбы. Можно предположить его связь с рязанским свадебным обрядом тушить овин, совершавшемся во время отъезда свадебного поезда, который был направлен на укрепление добрососедских отношений и символизировал безвозвратный уход невесты из отчего дома [Самоделова 2015].

Похожий набор обрядовый действий завершения свадьбы может «скрываться» и за словосочетанием хоронить (прятать, терять) концы, распространенным в основном в р-нах Нижнего Дона и Северского Донца (Багаевский, Усть-Донецкий, Белокалитвинский, Тацинский, Каменский р-ны Ростовской области), а также в Михайловском р-не ВО. Например, в Белокалитвинском р-не выражение хоронить концы относится к разбиванию посуды и подметанию осколков новобрачными (станица Краснодонецкая) или к символическим родам с последующим разбиванием тыквы (поселок Синегорский). В Константиновском р-не РО обряд хоронить концы заключался в шуточном задании гостям – зачерпнуть из чашки вино кружкой, привязанной к потолку, зажигании костра и делении специальной выпечки – ёжика. В Усть-Донецком р-не РО словосочетание хоронить (прятать) концы относилось и к перепрыгиванию через костер, и к разбиванию посуды или тыквы.

В Верхнедонском р-не РО повсеместно в знак завершения свадьбы совершали обряд сосать гвоздо́к. Он заключался в угощении гостей водкой и медом, которое сопровождалось шуточным покалыванием их острым предметом (шилом, гвоздем, иголкой). При этом могли имитировать жужжание пчелы или объяснять уколы укусами пчел. Эти детали данного обрядового эпизода помогают реконструировать его культурные смыслы. По-видимому, его семантика связана, во-первых, со сладостью как значимым концептом свадьбы (мед), во-вторых, с эротической символикой пчелы (имитация звуков и укусов) [Гура 1997, 461], что свидетельствует о том, что за верхнедонским обрядом конца свадьбы сосать гвоздок стоят достаточно архаичные представления. Кроме того, во время этого обряда гостям могли предлагать в прямом смысле облизывать гвоздь, смоченный в водке с медом [Азаров, 17], что также может быть истолковано как окончание свадебных угощений.

В р-нах Волгоградской обл., расположенных по течению р. Хопёр (Алексеевский, Новоаннинский, Урюпинский), действие, завершающее свадебный цикл, обозначалось словосочетаниями с лексемой хвост (наставлять, отрубать, тянуть, оттягивать, заметать хвост). Этот обряд совершался через неделю или даже спустя месяц после свадьбы в доме родителей молодой и заключался в том, что новобрачной, ее матери или другим гостям к одежде привязывали веник или «хвост», которым «заметали дорогу» невесте в старый дом. Основная мотивировка проведения этого обряда – «чтобы молодая жена не возвратилась домой» [СДГВО, 395]. Иногда информация об этом обряде ограничивается упоминанием о том, что молодой, ее матери или свекрови куда-то привязывали веник и они «подметали» (хутора Березовка-2, Родниковский Новоаннинского р-ны ВО). В данном обряде соединяются культурные смыслы, связанные с подметанием, которое фигурирует и на других этапах свадьбы, и семантика конца, завершения ритуала (хвост). В этом свете новый смысл приобретает и подметание новобрачными черепков и мелких денег в конце свадебных гуляний, которое на современном этапе осознается носителями традиции лишь как шуточная проверка хозяйственных способностей супругов.

В некоторых р-нах Ростовской обл. во время завершающего свадебного застолья совершалось разрезание хлеба, иногда специально изготовленного для этого обрядового эпизода (ле́жень, ёжик), которое, с одной стороны, символизирует окончательное отделение женщины от своего рода и является последним в свадьбе перераспределением доли, а с другой – демонстрирует хозяйственные способности новобрачной [Байбурин 1998, 80–81].

Таким образом, обряды, которыми заканчивается свадебный цикл, на территории бывшей Области Войска Донского, отличаются разнообразием, богатой терминологией и территориальной неоднородностью. Однако за этой пестротой стоят народные представления о том, что любое ритуальное время должно иметь свой конец и этот период следует завершить по всем правилам, поэтому свадьбу и ее значимые компоненты «тушат», «заметают», «хоронят», в последний раз перераспределяют судьбу участников обряда. Обряды конца свадьбы на Дону обусловлены весьма архаичными народными знаниями, а их реконструкция требует привлечения материала по другим этапам донской свадьбы и сравнения со свадьбами иных восточнославянских территорий. С другой стороны, нужно отметить и трансформацию проведения ритуала, когда новые «веяния» гармонично вписываются в его общую структуру.

 

ЛИТЕРАТУРА

Азаров – Азаров Г. Этнографические сведения о казаках Усть-Медведицкого округа Донской области (Архив Русского географического общества. Р. 12. Оп. 1. Д. 13. Л. 9 об) // Донская свадьба. Выпуск 1. Материалы архивов и публикации XIX в. /сост., авт. комментариев и примечаний Рыблова М. А., Когитина А. В. Волгоград, 2019.

Антонов 1875 – Антонов А. Из Каменской станицы (Донские областные ведомости. 1875. № 84) // Донская свадьба. Выпуск 1. Материалы архивов и публикации XIX в. /сост., авт. комментариев и примечаний Рыблова М. А., Когитина А. В. Волгоград, 2019.

Байбурин 1993 – Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб., 1993. 240 с.

Байбурин 1998 – Байбурин А. К. Обрядовое перераспределение доли у русских // Судьбы традиционной культуры. СПб., 1998.

БТСДК – Большой толковый словарь донского казачества. М., 2003. 608 с.

Гура 1997 – Гура А. В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997.

Гура 2012 – Гура А. В. Брак и свадьба в славянской народной культуре: Семантика и символика. М., 2012.

Самоделова 2015 – Самоделова Е. А. Рязанские свадебные ритуалы «катить ступу» и «овин тушить» // Этнографическое обозрение. 2015. № 6.

СДГВО – Словарь донских говоров Волгоградской области. 2-е изд., перераб. и доп. Волгоград, 2011.

Соболевский, 1902 – Великорусские народные песни. Изданы А. И. Соболевским Том VII. СПб., 1902.

Тимофеев, 2013 – Материалы международных студенческих фольклорно-этнографических экспедиций Донецкого национального университета на Верхний Дон (Волгоградская и Ростовская области: 2001, 2003, 2005–2007, 2010–2012 гг.) / под общ. ред. П. Т. Тимофеева. Донецк, 2013.

 

            Сведения об авторе: Гревцова Татьяна Евгеньевна, к.ф.н., ст.н.сотр. лаборатории филологии Федерального исследовательского центра Южного научного центра (ЮНЦ РАН)

            эл. почта: grevcova@ssc-ras.ru

(Нет голосов)
Версия для печати

Возврат к списку