А.А. Арустамова

Между Пушкиным и Шекспиром: реминисценции и аллюзии в дилогии Нины Федоровой «Семья», «Дети» / «The Family», «The Children»

Ключевые слова: литература русской эмиграции в США, Нина Федорова, романная дилогия, автоперевод.

Between Pushkin and Shakespeare: Reminiscences and Allusions in Nina Fedorova's Dilogy Semya, Deti / The Family, The Children

Keywords: Literature of Russian emigration in the USA, Nina Fedorova, novel dilogy, self-translation.

Нина Федорова (литературный псевдоним Антонины Рязановской) принадлежит к кругу авторов русского зарубежья, писавших на двух языках. На английском языке создана романная дилогия «The Family» (1940), «The Children» (1942). Тексты переводов на русский язык появились позже: «Семья» (1952, авторизованный перевод, Нью-Йорк, изд-во Чехова), «Дети» (1958, Франкфурт-на-Майне, изд-во «Посев»), На русском языке написаны пьесы, рассказы, публиковавшиеся в журнале Новоселье» («Выпросила», «Красавица»), и трилогия «Жизнь». 

            В докладе рассматриваются русскоязычный и англоязычный варианты дилогии, посвященной жизни семьи русских эмигрантов в китайском городе Тяньцзине в 1930-е гг. – старшего и младшего поколений. Для повествовательного стиля Нины Федоровой характерны, с одной стороны, сочетание детального изображения уклада русских эмигрантов с панорамными картинами жизни Китая этого десятилетия, а с другой, литературоцентричность, проявляющаяся, в частности, в широком круге реминисценций и аллюзий на произведения как русской, так и европейской культуры (прямое или косвенное цитирование произведений литературы и  музыки, от прямых цитат, имен авторов и названий до аллюзий, отсылающих больше к атмосфере времени, чем к сюжету конкретного произведения, или к литературной традиции). 

            Сопоставление оригинала и перевода дилогии показывает, что между ними есть расхождения как в составе реминисценций и аллюзий, их объеме, способе введения в текст, так и – шире – в составе и расположении романных эпизодов.  При этом разница между переводом и оригиналом более существенна в романе «Дети», нежели в романе «Семья».   

            В русскоязычной версии дилогии Нины Федоровой часто цитируются тексты русской литературы от Пушкина до Блока и Бальмонта, являющиеся культурными маркерами границы исторической эпохи. Такие реминисценции и аллюзии часто включены в речь и мысль героев, характеризуя их индивидуальную культурную память, они выполняют характерологическую функцию; посредством автор показывает, как происходит освоение культурного наследия вторым поколением русских эмигрантов, «детьми».  Через реминисценции и аллюзии входит в роман тема памяти, и они являются объектом обсуждения в споре отцов и детей о смысле и задачах культуры, о будущем эмигрантов. На уровне общей композиции романа цитаты и аллюзии создают  мерцающий лирический подтекст, позволяющий придать изображению жизни русских эмигрантов, их страданиям, потерям, обретениям общечеловеческое, экзистенциальное измерение. 

            В англоязычном оригинале произведений Нины Федоровой нет целого ряда цитат и упоминаний имен авторов, которые появятся в русском переводе. Писательница не дает цитат из произведений, которые могут быть неизвестны англоязычному читателю, но ориентируется на его фоновые знания. Так, в оригинале эпиграф из Дж. Китса соответствует эпиграфу из Ф. Тютчева к переводу романа «Семья», в англоязычном оригинале шире, чем в русской версии, представлены отсылки к творчеству Шекспира, Дюма, некоторым другим европейским авторам. При этом если русская классика дана достаточно представительно в обеих версиях произведений, то  культура серебряного века упоминается в англоязычном оригинале в меньшей степени. В переводе цитируется большее число разнообразных русских романсов, но в англоязычном варианте цитата из романсов может быть более развернутой.  

            В англоязычном оригинале автор дополняет описание обычаев, традиций, черт уклада жизни русских эмигрантов пояснениями, комментариями повествователя, адресованными зарубежному читателю, который может быть не знаком с особенностями русской культуры в широком смысле.  В переводе такие сопровождающие элементы текста полностью исключены. Реминисценции становятся «культурными» маркерами, позволяющими «перекодировать» текст для читателей, принадлежащих разным культурам.

            На уровне детализации англоязычный текст дилогии характеризуется некоторым смягчением описания тягот жизни русских эмигрантов и одновременным усилением жанровых элементов, характерных для массовой беллетристики. Особенно это заметно в романе «Дети», где применяются различные речевые, сюжетные, жанровые клише    любовного романа. В русском варианте сокращены описания любовных чувств и переживаний героев, а также более сжато показан хэппи-энд: соединение влюбленных и счастливый поворот судьбы героини.  

Анна Альбертовна Арустамова, доктор филологических наук, доцент, профессор, Пермский государственный национальный исследовательский университет, Россия. 

E-mail: aarustamova@gmail.com

Anna A. Arustamova, Doctor Hab. in Philology, Associate Professor, Professor, Perm State National Research University, Perm, Russia. 

E-mail: aarustamova@gmail.com

К.А. Якубовская

Николай Гумилев и Жорж Санд: французские источники стихотворений «Камень» и «Волшебная скрипка»

Ключевые слова: Николай Гумилев, Жорж Санд, русско-французские литературные связи, «Камень», «Волшебная скрипка».

Nikolai Gumilev and George Sand: French sources of the poems “The Stone” and “The Magic Violin”

Keywords: Nikolai Gumilev, George Sand, Russian-French literary connections, “The Stone”, “The Magic Violin”.

В собрании известного археолога Анатолия Николаевича Кирпичникова (Санкт-Петербург) хранится экземпляр сборника стихотворений Николая Гумилева «Жемчуга»¹ с надписью: «Татьяне Викторовне Адамович в память добрую встреч. Н. Гумилёв». Два стихотворения в нем снабжены карандашной пометкой: «Из Ж. Занд». Речь идет о стихотворениях «Камень» и «Волшебная скрипка». До настоящего момента смысл этой пометки был неясен. Так, в комментариях к трехтомному изданию произведений Гумилева Н.А. Богомолов предположил, что источником стихотворения «Камень» послужила сказка Ж. Санд «Великий Иеус»². Это предположение, однако, не получило однозначного одобрения. В частности, С.Л. Слободнюк горячо оспаривал его в нескольких своих работах³. 

Что же касается «Волшебной скрипки», Д. Эльзон выдвигал следующую гипотезу относительно записи, сделанной карандашом: «Возможно, что она отсылает к романам «Консуэло» и «Графиня Рудольштадтская», в которых тема скрипки играет важную смысловую роль»⁴. 

В попытках установить, какие именно произведения Жорж Санд вдохновили Гумилева на создание стихотворений «Камень» и «Волшебная скрипка», автор доклада обратила внимание на два факта: во-первых, оба стихотворения появились на свет почти одновременно, а во-вторых, молодой поэт написал их в Париже⁵. Это позволило выдвинуть гипотезу о том, что Гумилев вдохновлялся не только творчеством одного и того же французского автора, но и одним и тем же источником. Кроме того, в Париже Гумилеву оказались доступны не только литературные произведения Жорж Санд, переведенные на русский язык, но и те книги, которые в России никогда не издавались, или же не были привезены в Россию.

Среди этих произведений особый интерес вызывает сборник «Сельские легенды»⁶- произведение, никогда не переводившееся на русский язык. Сборник составили сказки и легенды, которые были собраны Морисом Сандом, сыном писательницы, в сельской местности Берри, и им же проиллюстрированы. В них отражены поверья и суеверия, сопровождавшие повседневную жизнь французских крестьян этого края в XIX веке.

Проведенный текстологический анализ позволяет утверждать, что в основу стихотворений Николая Гумилева с высокой степенью вероятности лег поэтический пересказ нескольких новелл из сборника. Так, стихотворение «Камень» точно воспроизводит мотивы первого и шестого рассказов – «Каменные глыбы» (LesPierres-Sottes ou Pierres-Caillasses) и «Три каменных человека» (Les trois hommes de pierre). Более того, сравнение русского и французского вариантов стихотворения «Камень»⁷ с «Cельскими легендами» позволяет заметить любопытную особенность: новеллы Жорж Санд соотносятся  именно с русским текстом стихотворения «Камень», и это подтверждает гипотезу, что Гумилев вдохновлялся именно этим сборником. 

Что же касается «Волшебной скрипки», то и для этого стихотворения имеется соответствующий сюжет в «Сельских легендах»: в одной из новелл, озаглавленной «Предводитель волков» (Le meuneu’de loups), ведется речь о церковном звонаре, нашедшем в лесу волшебную волынку. Ее звуки обладали такой чарующей и дьявольски привлекательной силой, что увлекали за собой волков. Несмотря на то, что молодой поэт воспользовался сюжетом новеллы лишь частично (волынка у Гумилева превращается в скрипку, а музыкант, в отличие от произведения Жорж Санд, может лишь погибнуть, но не спастись), интертекстуальность «Волшебной скрипки» и «Предводителя волков» имеет особое значение. 

Во-первых, она в корне меняет то, как может расшифровываться это известнейшее стихотворение Гумилева. Фактически в «Волшебной скрипке» поэт ведет речь не только о значении искусства в жизни творца, но и о цене, которой это искусство должно быть оплачено. Он рассуждает о том, какую природу – божественную или дьявольскую – несет творческий дар, о том, откуда появляется талант. 

Во-вторых, «Предводитель волков» задает тему, к которой Гумилев будет обращаться в своем творчестве неоднократно. Достаточно вспомнить два его прозаических произведения – «Cкрипку Страдивариуса» (написана до мая 1908) и «Гондлу» (июль 1916). Это подтверждает и Анна Ахматова: «Дело в том, что и поэзия, и любовь были для Гумилева всегда трагедией. Оттого и “Волшебная скрипка” перерастает в “Гондлу”»⁸.

В третьих, подобно «Сельским легендам» Жорж Санд, и «Камень», и «Волшебная скрипка» исследуют область потустороннего, мистического, в определенной степени – оккультного. Не случайно в первом автографе «Волшебной скрипки» вторая строка стихотворения звучит следующим образом: «Не проси о недоступном, есть различные миры»⁹.

Примечания 

¹ Гумилев H. Жемчуга. Стихи. М.: Скорпион, 1910.

² Гумилев H. Собр. соч.: В 3 т. М.: Художественная литература, 1991. Т. 1. С. 498.

³Напр.: Слободнюк С.Л. Литературоведческий и литературный миф в свете принципа достаточного основания. https://cyberleninka.ru/article/n/literaturovedcheskiy-i-literaturnyy-mif-v-svete-printsipa-dostatoc....

⁴ Гумилев Н. Стихотворения и поэмы / Ред. М. Эльзона. Л.: Советский писатель, 1988. С. 554.

⁵ Об этом свидетельствуют письма Николая Гумилева Валерию Брюсову. «Камень» был прислан Брюсову в письме из Парижа от 24 января/6 февраля 1908 г., а «Волшебная скрипка» прилагалась к парижскому письму от 13/26 декабря 1907 г. вместе с автографом стихотворения «Нас было пять… мы были капитаны…».

⁶ Légendes rustiques par George Sand (Aurore Dupin). La Bibliothèque électronique du Québec, Collection À tous les vents. Vol. 73, version 1.01.

⁷ В архиве Г.П. Струве хранится записная книжка Николая Гумилева, приблизительные временные рамкизаполнения которой определяются между июнем 1917 – апрелем 1918 гг. В ней сгруппированы французские тексты стихотворений «Камень», «Китайская девушка» и «Персидская миниатюра». Г.П. Струве опубликовал их в третьем приложении четырехтомного издания собраний сочинений Гумилева, которое увидело свет в Вашингтоне в 1964 г., под заголовком «Французские автопереводы Гумилева». Подробнее об авторстве переводов и истории их создания см.: Якубовская К.А. Французские переводы и прижизненные публикации Николая Гумилева: разговор с французским читателем. Статья первая // Вестник Российского Университета Дружбы Народов. Серия «Литературоведение. Журналистика», 2022, Т. 27. № 2. С. 323–344.

⁸ Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). М.; Турин: Giulio Einaudi Editore, 1996. С. 639.

⁹ Гумилев Н. Полн. собр. соч.: В 10 т. M.: Воскресение, 1998. Т. 1. С. 305.

Ксения Андреевна Якубовская, аспирант Университета «Новая Сорбонна», Париж, Франция. E-mail: ksenia.yakubovskaya@sorbonne-nouvelle.fr

Ksenia A. Yakubovskaya, PhD candidate, New Sorbonne University, Paris, France. E-mail: ksenia.yakubovskaya@sorbonne-nouvelle.fr

К.М. Азадовский

Л. Андреас-Саломе в кругу «Северного вестника»

Ключевые слова: Л. Андреас-Саломе, ницшеанство, А. Браунер, «Северный вестник», Ф. Сологуб, А.Л. Волынский, Рильке.

L. Andreas-Salomé and Severnyj Vestnik

Keywords: L. Andreas-Salomé, Nietzsches’s philosophy, Alexander Brauner, Severnyj Vestnik (Northern Messenger), Fedor Sologub, Akim Volynsky, Rilke. 

О существовании петербургского журнала «Северный вестник» Л. Андреас-Саломе впервые узнала, по-видимому, в 1895 г. от своего венского знакомого Александра Браунера (1871–1937), переводчика произведений Ф. Сологуба на немецкий язык. Браунер был знаком и состоял в переписке с Любовью Гуревич, издательницей «Северного вестника». В ноябрьской и декабрьской книжках этого журнала за 1895 г. была напечатана статья Браунера «Современная “Молодая Германия”».

            В начале 1896 г. редакция «Северного вестника» — по инициативе Акима Волынского (идейного руководителя журнала с начала 1890-х гг.), — приступает к публикации книги Л. Андреас-Саломе «Фридрих Ницше в его произведениях» (1894); перевод, выполненный З.А. Венгеровой, был опубликован в №№ 3, 4 и 5 за 1896 г.  

            Весной 1896 г. З. Венгерова спрашивала свою сестру Изабеллу, учившуюся в Вене. «Правда ли, что госпожа Саломэ едет в Петербург? Если ты имеешь сношения  с ней, попроси ее непременно повидаться со мной или зайти в “Северный Вестник” — там мы ее все увидим. Здесь ею очень интересуются»¹.

            Однако поездка в Петербург состоялась лишь через год. 27 февраля 1897 г. (по старому стилю) А. Браунер писал Ф. Сологубу:

            «Lou Andreas-Salomé, о которой Вы, вероятно, также слыхали, отправляется на днях в Петербург и желает с Вами познакомиться. <...> К сожалению, она известна только как подруга Ницше. Что она русская, что она очень, очень талантливая писательница, об этом не знает даже редакция “Северного вестника”, которая в прошлом году напечатала перевод ее книги о Ницше и не нашла нужным осведомиться о ней.    

            Луиза Густавовна абсолютно редкая женщина. <...> Я еще ни разу не встречал более чистой и светлой натуры, более жизнерадостного человека, чем эта женщина»².

            В Петербурге Лу провела март 1897 г. За этот месяц она трижды встречалась с Сологубом (что отмечено в его «Тетради посещений») и посетила редакцию «Северного вестника», где познакомилась с Л. Гуревич и А. Волынским, – об этом свидетельствуют, в частности, ее сохранившиеся письма к Гуревич (не опубликованы) и недатированная записка к Волынскому, обнаруженная в свое время Л. Чертковым. 

            Кроме того, находясь в Петербурге, Андреас-Саломе встречалась с С.А. Венгеровым (это подтверждает запись в литературном дневнике Ф.Ф. Фидлера от 26 сентября 1897 г.) и, видимо, с писателем А.Н. Тихоновым (Луговым)³. Не удалось, правда,  встретиться с З.А. Венгеровой, находившейся тогда за границей, и Д.С. Мережковским, страстно желавшим, со своей стороны, познакомиться с «подругой Ницше». 

            В июне 1897 г. Волынский, по приглашению Андреас-Саломе, прибывает в Вольфратсхаузен (курорт под Мюнхеном), где проводит месяц. Пользуясь его советами, Лу готовит несколько работ, посвященных русской литературе; одна из них («Russische Dichtung und Kultur»), напечатанная в августе и сентябре 1897 г. в журнале «Сosmopolis», содержит ссылку на книгу Волынского «Русские критики» (1896) как основной источник. К летнему общению с Волынским восходят и другие статьи Андреас-Саломе, появившиеся в январе 1898 г.: «Dierussichen Heiligenbilder und ihr Dichter» (о Лескове), «Russische Philosophie und semitischer Geist»).

            Одновременно с Волынским в Вольфратсхаузене находился в то лето и молодой поэт Рильке, недавно познакомившийся с Андреас-Саломе. В своих поздних (1923) воспоминаниях о встречах с Лу, Волынский напишет:

            «Я прожил целое лето <sic!> у нее <Андреас-Саломе> в гостях на даче в баварских Альпах, дал ей сюжеты для некоторых работ по русской литературе и у нее же на даче набросал первые эскизные штрихи моего “Леонардо да Винчи”. <…> Там же я познакомился и с Райнером Мария Рильке <…> С утонченного облика этого человека в стиле Пинтуриккио я и списал своего Юношу, опекаемого Старым Энтузиастом»⁴.       

            О плодотворном сотрудничестве Андреас-Саломе и Волынского летом 1897 г. свидетельствуют осенние выпуски «Северного вестника». Так, в сентябрьской книжке печатается очерк Волынского «В купэ», навеянный его баварскими впечатлениями; в октябрьской –  совместный (Андреас-Саломе и Волынского) очерк под названием «Amor». Там же помещен и рассказ Рильке «Все в одной» (в переводе) – первая его публикация на русском языке. Кроме того, начиная с сентябрьского номера и до конца 1897 г., Волынский публикует в журнале свои «эскизные штрихи» – беллетризованные очерки о Старом Энтузиасте и «утонченном» Юноше, страстно влюбленном в обольстительную «ницшеанку». В этой «роковой» женщине, отравленной ядами декадентства и олицетворяющей то, что Волынский отвергал в современной культуре: чувственность, болезненность, эстетизм, без труда угадывается Андреас-Саломе⁵. Бурный роман Рильке и Лу, протекавший летом 1897 г. на глазах Волынского, осмысляется им как духовная гибель «чистого» Юноши, как его падение в «пропасть».

            Видимо, этот образ, созданный фантазией Волынского, и оказался причиной разрыва между ним и Андреас-Саломе. Правда, в начале 1898 г. «Северный вестник» еще продолжает публиковать ее статьи, она же посылает в журнал свои новые произведения (повесть «Sklavenglück»). Но уже весной 1898 г. ее сотрудничество с Л. Гуревич и А. Волынским полностью прерывается (а в конце 1898 г. прекращается и сам журнал).      

               Тем не менее, приехав в Петербург в мае 1899 г. (вместе с мужем и Рильке), Андреас-Саломе интересовалась адресом Волынского (встреча, насколько известно, не состоялась) и назвала его в разговоре с Фидлером «ярким человеком». Но ее обида на Волынского все же сохранилась. В своей мемуарной книге, написанной уже в 1930-е гг., Андреас-Саломе упомянула о Волынском и своих «русских занятиях» с ним весьма раздраженно («недоброй памяти») и не назвала его имени⁶.

Примечания

¹ РО ИРЛИ. Ф.39. Ед. хр. 1049/1. Л. 53.

² Русская литература. 2020. № 1. С. 147 (публ. М.М. Павловой).

³ РО ИРЛИ. Ф. 367. Ед. хр. 7315.   

⁴ Волынский А. Русские женщины / Предисл., коммент., публ. Л.А Евстигнеевой // Минувшее. [Вып.] 17. СПб.: Atheneum– Феникс, 1994. С. 272.

⁵ См. об этом в нашей публикации «По следам Старого Энтузиаста» (впервые – в 1998 г. на французском языке); расширенный вариант – в кн.: Asadowski K. Russisch-deutsche Verflechtungen. Ausgewählte Beiträge zur Literatur- und Kulturgeschichte des 19. und 20. Jahrhunderts. Hrsg. von Fedor Poljakov und Natalia Bakshi. Paderborn: Brill/Fink, 2022. S. 239–263. См. также: Толстая Е. Бедный рыцарь. Интеллектуальное странствие Акима Волынского. Иерусалим – Москва: Гешарим – Мосты культуры, 2013. С. 207–2012.

⁶ Andreas-Salomé L. Lebensrückblick. Grundriss einiger Lebenserinnerungen. Frankfurt am Main: Insel Verlag, 1968. S. 114.

Константин Маркович Азадовский, к.ф.н., свободный исследователь, Санкт-Петербургский ПЕН-клуб, Немецкая академия языка и литературы (Дармштадт). 

E-mail: azadovski@mail.ru

Konstantin M. Azadovsky, PhD, free researcher, St. Petersburg PEN-club, German Academy of Language and Literature (Darmstadt). 

E-mail: azadovki@mail.ru  

В.Н. Терехина

Маяковский и Асеев о европейских встречах с Ф.-Т. Маринетти

Ключевые слова: Маяковский, Асеев, Маринетти, футуризм, фашизм.

Mayakovsky and Aseev on European contacts with F.-T. Marinetti

Keywords: Mayakovsky, Aseev, Marinetti, futurism, fascism.

Впервые Владимир Маяковский и Николай Асеев встретились с вождем итальянских футуристов Ф.-Т. Маринетти в Москве в феврале1914 г. Второй раз они увиделись с ним в Европе.

Маяковский приехал в Париж в конце мая 1925 г. в связи с открытием Всемирной выставки декоративного искусства. В первой половине июня он встретился с Маринетти. Беседа шла через переводчицу, сестру Лили Брик, писательницу Эльзу Триоле.  Содержание этого разговора оставалось неизвестным. Триоле вспоминала: «Было это в ресторане Вуазен. Досадно, что мне изменяет память и что я не могу восстановить разговора (шедшего, естественно, через меня) между русским футуристом и футуристом итальянским, между большевиком и фашистом. Помню только попытки Маринетти доказать Маяковскому, что для Италии фашизм является тем же, чем для России коммунизм…»¹.

Краткие и неизбежно политизированные воспоминания Триоле не помогают восстановить содержание этой беседы. Однако встреча не была спонтанной, Маяковский готовился к разговору с Маринетти и составил перечень вопросов к обсуждению. Листок с пронумерованными вопросами Маяковского в переводе на французский язык (предположительно, Э. Триоле), сохранился в его фонде в РГАЛИ в папке документов, связанных с Маринетти². Политические вопросы в списке не обозначены. По-видимому, этим обстоятельством объясняется общий позитивный пафос памятных обращений, сделанных во время этой беседы по-французски в записной книжке Маяковского: «A mon cher Maiakovsky et la grande Russie energique et optimiste touts mes souhaits futurists»; «Au grand esprit novateur qui anime la Russie qu’il ne s’arrete pas! Notre ame futuriste italienne ne s’arretera pas!»³

Однако автографы Маринетти Маяковский не опубликовал. Можно предположить, что причиной тому был весьма аполитичный характер беседы, горячие слова одобрения в адрес новой России, а главное, отсутствие указаний на связь Маринетти с фашизмом. Именно разговор итальянца о фашизме позже настойчиво отмечала Триоле. 

Так же отнесся к итальянскому футуристу спустя два года Н.Н. Асеев, путешествовавший по Италии. Он сообщал Маяковскому в письме из Рима от 22 декабря 1927 г.: «Вчера виделся с Маринетти — был на постановке его новой пьесы “Океан Сердца” — “L’oceano del Cuore” (антреприза Маринетти) в театре Арджентина. Он неплохой малый и вовсе не фашист, как мы думали. Т.е., конечно, он патриотствует, но это для него такая же официальная поза, как галантность для Бурлюка... Говорили мы через переводчика, и он смотрел на меня с завистью и доброжелательством»⁴. Однако в книге «Разгримированная красавица» (1928), написанной по итальянским впечатлениям, Асеев иначе трактовал эту встречу: «Мы мельком знакомимся с Маринетти…официозным выразителем фашистского “возрождения”»⁵. 

Контакты с Маринетти компрометировали участников Левого фронта искусств в политическом отношении. 

Примечания

¹ Триоле Э. Заглянуть в прошлое. Цит. по: Катанян В.В. Маяковский: Хроника жизни и деятельности. Изд. 5-е доп. / Отв. ред. А.Е. Парнис. М.: Сов. писатель, 1985. С.301.

² РГАЛИ. Ф.336. Оп.5. Ед.хр.205. Опубл.: Cesare G. De Michelis // Nuova Rivista Europea. 1979, no. 9.

³ «Дорогому Маяковскому и великой России — энергичной и оптимистичной — мои футуристические пожелания»; «Великому новаторскому духу, который воодушевляет Россию: да не иссякнет он! Наша итальянская футуристическая душа не иссякнет!» (пер. с фр. Э. Триоле).

⁴ Погорельская Е.И. «Вчера виделся с Мринетти…» //  Наше наследие. 2015. № 114. С.82–85.

⁵ Асеев Н. Собр. соч.: В 5 т. Т.5. М.: Худ. лит., 1964. С.346.

Вера Николаевна Терехина, доктор филологических наук, ИМЛИ им. А.М. Горького РАН, Москва, Россия. 

E-mail: veter_47@mail.ru

Vera N. Terekhina, Doctor Hab. of Philology, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia. 

E-mail: veter_47@mail.ru

В.Ю. Попова

Испаноамериканское общество в Ленинграде: к истории становления культурных связей между Латинской Америкой и СССР на рубеже 1920-1930-х гг.

Ключевые слова: испаноамериканское общество в Ленинграде, советская испанистика и латиноамериканистика, Давид Выгодский, ВОКС, Латинская Америка, СССР, архивные документы.

Spanish American Society in Leningrad: More on the History of Formation of Cultural Links Between Latin America and USSR 

Keywords: Spanish American Society in Leningrad, Spanish and Latin American studies in USSR, David Vygodsky, VOKS, Latin America, USSR, archival documents.

В 1929 году в Ленинграде в издательстве «Красная газета» в качестве приложения к журналу «Человек и природа», вышла небольшая книжечка в 40 страниц под названием «Литература Испании и Испанской Америки. 1898–1929»¹. Её автором был советский литературовед, переводчик, поэт Давид Выгодский. Эта работа стала первым советским литературоведческим исследованием испаноязычных литератур, опубликованным отдельным изданием. К этому же времени начинает оформляться и школа перевода с испанского, возрастает количество советских переводов испанских и латиноамериканских авторов. Назревала необходимость более систематического и углубленного изучения литератур Испании и Латинской Америки, и в том же году (ноябрь 1929 г.) в Ленинграде создается Испаноамериканское общество, руководить которым начинает Д. Выгодский.

Общество объединило крупных филологов, переводчиков, исследователей испаноязычной литературы. Помимо Д. Выгодского, его членами стали испанист, преподаватель, цензор Иностранного сектора Леноблгорлита С.М. Шамсонов (секретарь Общества), переводчики и литературоведы Б.А. Кржевский, К.Н. Державин, художник Г.Н. Петров и мн.др. Деятельность Общества реконструируется по документам, сохранившимся в ОР РНБ (главным образом, в фонде Д. Выгодского), а также ГА РФ, РГАЛИ³.

У ИСПАМО был официальный устав, в котором определялись основные задачи и цели общества: всестороннее изучение социально-экономической, политической и культурной жизни стран Пиренейского полуострова и Латинской Америки, укрепление связей с общественными организациями, установление постоянного контакта с МОПР, Интерклубом и Союзом Эсперантистов, подготовка выездных тематических докладов, выпуск стенгазеты, организация групп по изучению испанского языка, создание библиотеки и составление сводного каталога испанских, португальских, каталонских, баскских и латиноамериканских изданий в книгохранилищах Ленинграда, выписывание книг из-за границы, ведение переписки с  зарубежными писателями и др.⁴ Особенный акцент в уставе делался на идеологии: необходимо было «порвать с буржуазно-экзотическим и утилитарно-колониальным подходом к изучению данных стран, разоблачая псевдонаучные методы и вскрывая их социально-политические установки»⁵.

В обществе проводились собрания, посвященные разным латиноамериканским странам, которые открывались докладами о политическо-экономическом положении и культурной жизни выбранной страны, затем шла художественная часть и демонстрация выставки.

Ленинградские испанисты стремились объединить усилия с их московскими коллегами: в апреле 1930 г. Д. Выгодский познакомился с литературоведом, специалистом по западноевропейскому театру, испанистом С. Игнатовым, который в 1926–1929 гг. возглавлял иберо-американскую группу при Литературной секции в Государственной академии художественных наук (ГАХН). С. Игнатов планировал провести выставку иберо-американской книги и обсуждал этот проект и другие общие планы с Выгодским⁶.

Несмотря на то, что уже к 1933 г. в связи с перестройкой деятельности литературных и культурных организаций общество практически перестало существовать, оно  становится практически первой  организацией в СССР, деятельность которой была посвящена странам Испании и Латинской Америки. В ходе работы общества велась переписка с зарубежными авторами (О. Пас, А. Мачадо, Р.Х. Сендер, Ж. Амаду, Э. Кастельнуово и мн.др.), переводились с испанского языка на русский современные проза и поэзия, Ленинград посещали испанские и латиноамериканские литераторы. Участники ИСПАМО внесли существенный вклад в отечественную науку, заложив основы советской испанистики и латиноамериканистики.

Примечания

¹ Выгодский Д.И. Литература Испании и Испанской Америки. 1898–1929. Л.: Красная газета, 1929. 41 с. (Прилож. к журн. «Человек и природа».)

² Испанская литература в русских переводах и критике: Библиография / Сост. К.С. Корконосенко. СПб.: Нестор-История, 2019. С. 30.

³ Обзор деятельности Испаноамериканского общества был также опубликован в журнале «Латинская Америка»: Лукин Б.В. Испаноамериканское общество – детище послереволюционной эпохи // Латинская Америка. 1977. № 5. С. 193–203.

⁴ См. РНБ. Ф. 1169. Оп. 1. Д. 752.

⁵ Там же. Л. 1.

⁶ См. РНБ. Ф. 1169. Оп. 1. Д. 408. Л. 1.

Виктория Юрьевна Попова, старший научный сотрудник, Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук, Москва, Россия.  

E-mail: victoria_124@mail.ru

Victoria Yu. Popova, Senior Researcher, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia.

E-mail: victoria_124@mail.ru

С.И. Панов, О.Ю. Панова

«Это не наш писатель»: 

читательская рецепция американских авторов в СССР 1930-х гг.

Ключевые слова: американские писатели, советские читатели 1930-х гг., рецепция, читательские отзывы, ГИХЛ, архивные материалы. 

“This is Not Our Writer”:

Readers’ Reception of American Writers in the USSR, 1930s

Keywords: American writers, Soviet readers of the 1930s, reception, readers’ feedback, GIKHL (State Publishing Hlouse for Literary Works), archival materials.

Материалом для доклада стали читательские отклики 1930-х гг. на разных американских писателей, сохранившиеся в фонде массового сектора ГИХЛ (РГАЛИ). Американская литература занимала особое место в литературной жизни СССР 1920-1930-х гг. В мае 1923 г. Луи Фишер, советский корреспондент нью-йоркской «Evening Post» , писал: 

Американские писатели страшно популярны в России. На их произведения – огромный спрос. Книга «Джимми Хигггинс» Синклера разошлась в количестве 10 тыс. экз. за 3 месяца. 25 тыс. его «Джунглей» распродано, а «100%» расходятся в безграничном числе. Жажда русских к знакомству с американскими произведениями граничит почти со страстью, и выход каждой новой книги американского писателя ожидается с нетерпением.

(Evening Post. 1923. 18.05)¹

Среди самых популярных в СССР американских авторов Л. Фишер называет Джека Лондона, Э. Синклера, О. Генри. 29 октября 1932 г. В.Я. Кирпотин, зав. сектором художественной литературы агитпропа ЦК ВКП(б) и секретарь оргкомитета Союза советских писателей говорил в своем пленарном докладе на I Пленуме оргкомитета ССП :

Ведь не случайно, что большой расцвет, который переживает сейчас американская литература впервые за всю свою историю, связан с протестом против капитализма, с критикой капитализма, пусть этот процесс еще недостаточно осознан, пусть он подчас мелкобуржуазен, недостаточно еще социалистичен… но все же он направлен против капитализма. Именно это и вызвало в Америке такую блестящую большую литературу, одну из лучших, если не самую лучшую лит в сегодняшнем капиталистическом мире².

Материал читательских отзывов, направлявшихся в массовый сектор ГИХЛ в 1930-е гг., позволяет увидеть, что для советских читателей американские писатели делятся на три категории – «наши», «свои» (или почти свои); «не наши», чуждые; и читатели «не наши», но не чуждые, полезные для советской аудитории, хотя и не лишенные недостатков.

Советский читатель идет нога в ногу с установками Агитпропа и советской литературной критики, признавая «своими» тех американских писателей, которые наиболее «социалистичны», близки пролетариату. Такие писатели с правильных позиций, верно и глубоко критикуют американское общество, с ними советский читатель чувствует классовую солидарность. Среди них –знакомый советской публике еще с 1920-х Эптон Синклер, Эрскин Колдуэлл, Джек Конрой, Майкл Голд и др.

В отличие от писателей «наших», пролетарских или революционных, другая категория авторов – буржуазные критики буржуазного общества. Их полагалось в равной степени и ценить, и критиковать. Многие из них в 1930-е пребывают в статусе современных классиков, как, например, нобелевские лауреаты Синклер Льюис (1930) и Перл Бак (1938).

В оценке двух первых категорий американских писателей читательская аудитория в целом следует направляющей и руководящей линии советской литературной критики, солидаризируясь с ней во всем. Привычно думать, что так было во всем и всегда, однако в реальности процесс формовки советского читателя был не столь линейным. Это особенно заметно в ситуации с третьей категорией американских писателей. Амбивалентные оценки, которые давала критика модернистам (Эрнест Хемингуэй, Джон Дос Пассос, Шервуд Андерсон), показывая их как крупное и важное литературное явление и, в то же время, критикуя их приверженность к формализму или ошибочные идейные установки, просто не считывались и не усваивались читательской аудиторией. Резкие, «ругательные» отзывы читателей в адрес Хемингуэя или Андерсона свидетельствуют о резком отторжении этих писателей. Одна из причин такого неприятия этих произведений – их сложность, непривычность для читателя, который не может одолеть такую книгу, несмотря на все попытки критиков растолковать смысл написанного, объяснить особенности стиля, манеры письма. Другая причина – амбивалентность критических оценок, отсутствие привычных контрастных красок, черно-белых тонов, сложность и многоуровневость критических построений. Читатель чувствовал себя сбитым с толку, не понимал, как относиться к этому странному, необычному тексту. 

Главные претензия читателей к этим авторам состоит в том, что они «пишут непонятно»; присутствует и идейная критика: Хемингуэя клеймят как «пессимиста», «мещанина», «декадента», «аполитичного нытика» и индивидуалиста. Андерсон и Хемингуэй разрушают ожидания читателя, воспитанного на социальном романе, с традиционным сюжетом и системой персонажей. Тем самым налицо интересный феномен: в случае с модернистами советская литературная критика середины 1930-х не смогла повести за собой широкого читателя, хотя и усердствовала в объяснениях (число критических статей о Хемингуэе, например, в 1934-1938 гг. заметно растет каждый год по сравнению с предыдущим). 

В своем отторжении модернистов советские читатели единодушны. Как демонстрируют отзывы, разрыв между рецепцией модернистов в критике и читательском восприятии не связан ни с социальным положением, ни с возрастом, ни с образовательным цензом читателей. Советский читатель был приучен к социальной литературе, традиционной по форме и критической по отношению к буржуазному строю. Выработанная односторонность восприятия стала препятствием для понимания и приятия литературы другого типа. «Наш» американский писатель для советской публики 1930-х – тот, кто «пишет понятно» и критикует свое общество, и он тем более «наш», чем эта критика более ясная, определенная, бескомпромиссная и тотальная. Экспериментальная проза Андерсона или Хемингуэя стала для читателя знаком «чуждости» этих писателей, «не нужных», «бесполезных» для нового общества. 

Примечания

¹ Культура и власть от Сталина до Горбачева. М.: РОССПЭН, 2009. С. 367. 

² Советская литература на новом этапе. Стенограмма I Пленума Оргкомитета ССП. М., 1933. С. 35.

Сергей Игоревич Панов, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник, ИМЛИ им.А.М. Горького РАН, Москва, Россия. 

E-mail: sergeipanov@mail.ru.

Ольга Юрьевна Панова, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник, ИМЛИ им.А.М. Горького РАН; профессор МГУ им. М.В. Ломоносова, Москва, Россия. 

E-mail: olgapanova65@mail.ru.

Sergei I. Panov, PhD in Philology, Senior Researcher, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia. E-mail: sergeipanov@mail.ru.

Olga Yu. Panova, Doctor hab. in Philology, Leading Researcher, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences; Professor, M.V. Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia. E-mail: olgapanova65@mail.ru.

Д.М. Цыганов

Мировая социалистическая культура: 

О советской политике трансформации «внешнего» во «внутреннее»

Ключевые слова: поздний сталинизм, холодная война, институциональная история, культурная политика, социалистический реализм, культурный колониализм.

World Socialist Culture:

On the Soviet policy of transforming the “external” into the “internal”

Keywords: Late Stalinism, Cold War, Institutional History, Cultural Politics, Socialist Realism, Cultural Colonialism.

Четырехлетнее противостояние завершилась победой над гитлеровской Германией. Однако милитаризм не перестал быть частью идентичности советского человека. Уже в начале 1944 г. некогда оборонительная война стала войной «освободительной». «Избавление» Восточной Европы от «призрака фашизма» для СССР означало возможность осуществить как территориальное приращение, так и укрепление собственного символического статуса. 

После «безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил» началось формирование сферы влияния СССР в европейских государствах, позднее названных «странами народной демократии». Такая фокусировка на внешнеполитических проблемах и их постепенное включение во внутригосударственную политику влияли на характер общественной и культурной жизни, создавая ощущение перемены в идеологическом курсе. Советский Союз разомкнул свои границы и стал до некоторой степени «открытой» политической системой, заинтересованной в межгосударственном дипломатическом взаимодействии. Ожидавшаяся в тот период либерализация «извне» была бы закономерным следствием такого положения СССР: многие предполагали, что крушение военной диктатуры Великогерманского рейха подкрепит привнесенный импульс к преодолению тоталитаризма¹. Отчасти так и произошло. Если социальная политика во многом ориентировалась на скорейшее восстановление и переход к «мирному строительству», то культурная жизнь первого послевоенного года действительно ненадолго ощутила на себе благоприятное влияние деинструментализации искусства. Впервые за долгое время авторитет СССР не нуждался в дополнительном подкреплении, так как статус «страны-победителя» легитимировал всякую политическую инициативу, исходившую от советского руководства.

Сталин понимал, что попытки наладить «экспорт» советского политико-идеологического режима и соцреалистической культуры² в освобожденные страны в первые послевоенные месяцы обречены на неудачу, поэтому, следуя логике партийцев, дипломатическая работа должна была предварить пропагандистский натиск. С мая 1945 г. СССР начинает активно участвовать в деле организации нового миропорядка, перенося различные вопросы геополитического толка в сугубо советское проблемное поле. Эта трансгрессия означала для homosoveticus’a принципиальную перенастройку «оптики»: задача поиска «внутренних врагов» как бы отошла на задний план, уступив место необходимости постоянного наблюдения за переменами во взаимодействии Советского Союза — «вдохновителя Европы» (И. Эренбург) — с другими государствами.

При этом после победы в войне надобность в оправдании сталинского режима исчезла, а каждый советский человек, будучи принадлежностью этого режима, до некоторой степени становился арбитром, дающим оценку внешнеполитической обстановке. Тем самым две политические сферы — внутригосударственная и дипломатическая — объединялись, многократно расширяя зону компетенции и, как следствие, сферу влияния советской власти. Именно поэтому оккупационная практика не вызвала даже малейшего идейного противления в обществе, которое само лишь недавно одолело жаждавшего территориальных приращений противника. Всякий человек, подверженный влиянию государственной пропаганды (т. е. подавляющее большинство советских людей), оценивал эти вмешательства в жизнь других государств как правомерную и абсолютно заслуженную привилегию Страны Советов.

В связи с актуализацией колонизаторских настроений по-новому встал вопрос о национальных литературах. Тенденция к присвоению стала одной из центральных и в связи с оформлением единого поля советской литературы.

Примечания

¹ Позднее Б. Пастернак напишет об этом времени: «…предвестие свободы носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание» (цит. по: Пастернак Б. Л. Доктор Живаго. Милан: Г. Фелтринелли, 1958. С. 599).

² О насаждении соцреализма в национальных культурах стран «народной демократии» см.: Socialist Realism in Central andEastern European Literatures under Stalin: Institutions, Dynamics, Discourses / Eds E. Dobrenko, N. Jonsson-Skradol. London; New York: Anthem Press, 2018.

Дмитрий Михайлович Цыганов, магистрант, МГУ им. М.В. Ломоносова, Москва, Россия. 

E-mail: tzyganoff.mitia@yandex.ru

Dmitry M. Tsyganov, graduate student, Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia. 

E-mail: tzyganoff.mitia@yandex.ru

О.М. Ушакова

Русские авторы журнала Criterion

Ключевые слова: журнал «Criterion», модернистский космополитизм, русская и советская культура в Британии, С.С. Котелянский, Д.П. Святополк-Мирский, Джон Курнос.

Russian Authors of The Criterion

Keywords: “The Criterion”, modernist cosmopolitanism, Russian and Soviet culture in Britain, S.S. Kotelyansky, D.P. Svyatopolk-Mirsky, John Cournos.

15 октября 1922 г. вышел первый номер британского журнала «Criterion», просуществовавшего до января 1939 г., создателем и бессменным главным редактором которого был выдающийся поэт, драматург и литературный критик Т. С. Элиот. Журнал «Criterion» стал одним из самых влиятельных периодических изданий Британии и на протяжении почти двух десятилетий играл значительную роль в ее культурной жизни. «Criterion» задумывался и публиковался Элиотом как журнал общеевропейский, представляющий и популяризирующий культуру разных стран: «Целью “Criterion” было установление тесных отношений с другими аналогичными литературными журналами на континенте и в Америке, а также создание в Лондоне собственного международного интеллектуального форума»¹. Criterion стал не только практическим воплощением модернистского универсализма и космополитизма, но и реализацией элиотовской концепции «европейского сознания» (“the mind of Europe”).

Социально-политические события первых десятилетий ХХ в. обусловили то, что Элиот, как и другие его современники, оказался в сфере русского влияния. Россия/СССР и русская/советская культура заняли важное место на страницах «Criterion». Русские (советские) темы фигурировали на протяжении всего существования журнала, начиная с первого номера (публикация плана романа «Житие великого грешника» Ф.М. Достоевского в переводе В. Вулф и С.С. Котелянского) до самого последнего номера, в котором предлагалась рецензия на книгу 1937 г. «Премудрость Божия, краткое изложение софиологии» Сергия Булгакова. Основными темами русских материалов стали русская классическая и современная литература, искусство и философия, а также политическая ситуация в СССР и дебаты о коммунизме и социализме. Темы и содержание публикаций, круг имен и сюжетов менялись в соответствии с историческими и социальными изменениями эпохи. 

Большую роль в поиске, создании, редактировании материалов, посвященных России, сыграли три «русских» автора журнала, русские «криты»: С.С. Котелянский, Д.П. Святополк-Мирский и Джон Курнос. Каждый занимал свою нишу в журнале: публикации Котелянского в первых выпусках журнала были в основном посвящены классической русской литературе; диапазон тем, связанных с «Д.С.» Мирским, был довольно широк (это публикации как самого Мирского, так и рецензии на его работы), что объяснялось широтой натуры и интересов самого князя-коммуниста; обзоры советской периодики (“Russian Periodicals”) Курноса начались в 1926 г. и печатались в специальном разделе журнала «Обзоры зарубежной периодики» (“Foreign Reviews”) до января 1938 г. 

Самым активным русским «критом» был Джон Курнос (еврейский эмигрант из Украины, Иван Григорьевич Коршун, как он представился в своей «Автобиографии»). Курнос был автором многочисленных обзоров русских периодических изданий, аналитических очерков и т. д. В частности, большой интерес представляет его эссе «Сотворение мифа» (“Myth in Making”) в январском номере за 1934 г., посвященное складыванию и бурному развитию культа Ленина в СССР. Писатель, переводчик (переводил Андрея Белого, Ф. Соллогуба, А. Ремизова, И. Бабеля, рассказы советских писателей и др.), публицист, культурный и общественный деятель, Курнос («J.C.») сыграл значительную роль в популяризации русской и советской литературы в англоязычном мире. Курнос делал подробнейшие обзоры таких советских периодических изданий, как «Новый мир», «Красная новь», «Октябрь», «Литературный критик», «Прожектор», «Литературная газета»» и т.д. Курнос демонстрировал определенную последовательность, стараясь быть объективным и ставить литературу выше политики, сосредоточившись на вопросах литературной ценности, а не политической и художественной идеологии.

«Русские» материалы «Criterion» представляют собой большую ценность для исследователей русско-английских культурных связей в качестве объективной, реальной и репрезентативной платформы рецепции русской (советской) культуры на Западе в 20-30-е гг.  ХХ в.

Примечания

¹ Eliot T.S. The Last Words. The Criterion. The Collected Edition. Vol. XVIII. No. 71. January 1939. London: Faber and Faber Ltd, 1967. P. 269–275.

Ольга Михайловка Ушакова, д.ф.н., профессор, Тюменский государственный университет, Тюмень, Россия. E-mail: olmiva@rambler.ru

Olga M. Ushakova, Doctor Hab. in Philology, Professor, Tyumen State University, Tyumen, Russia. E-mail: olmiva@rambler.ru

О.Б. Карасик-Апдайк

Филип Рот и Исаак Бабель: о «фамильном сходстве»

Ключевые слова: Исаак Бабель, Филип Рот, еврейская идентичность, автобиография. 

Philip Roth and Isaac Babel: on “Family Resemblance”

Keywords: Philip Roth, Isaac Babel, Jewish identity, autobiography.

Жизнь Исаака Бабеля, советского еврея, офицера Красной Армии, поддерживавшего советскую власть и расстрелянного ею же в возрасте 45 лет, – пример страшной трагедии советского писателя. Жизнь Филипа Рота, выдающегося американского автора второй половины ХХ века, заслужившего мировую славу, – пример истинно американского успеха, воплощения «американской мечты». Что же связывает таких разных писателей, помимо еврейского происхождения? 

В романе Рота «Призрак писателя» (The Ghost Writer, 1979) есть эпизод, в котором главный герой и alter ego автора начинающий литератор Натан Цукерман, мечтающий стать истинно еврейским писателем, беседует со своим литературным наставником и кумиром знаменитым американским еврейским писателем Лоноффом. Преодолевая смущение, он говорит о «фамильном сходстве» (в оригинале family resemblance) вымышленного Лоноффа и Бабеля, как будто один является американским кузеном другого. Герой подчеркивает, что это не влияние одного писателя на другого и не столько литературная связь, сколько нечто генетическое, родственное. Очевидно, что устами молодого персонажа говорит сам Филип Рот: именно «фамильным сходством» мы вслед за ним можем назвать то, что выходит за рамки сугубо творческих аспектов и связывает двух очень разных писателей.

 Бабель и Рот близки друг другу в вопросе идентичности. Знающий еврейские традиции, идиш и основы иврита как языка религии и несомненно ощущающий себя евреем и всегда придававший еврейское своеобразие своим произведениям, Бабель отошел от иудаизма и всякой веры, приняв идеи коммунизма и став красным офицером. Его еврейская идентичность — это то, что впоследствии стало типичным для Советского Союза: считать себя евреем, но не иудеем, разделяя этническое и религиозное. Еврей-коммунист и атеист – обычное явление в истории СССР, и у отечественных читателей это не вызывает удивления. 

Рот открыто заявил о своем атеизме, при этом признавая себя евреем и еврейским писателем, и этим вызвал шок у американской публики. Еврей-атеист в США – явление и сегодня нетипичное и весьма странное. Считая Бабеля образцом еврейского писателя, Рот понимал его отношение к еврейской идентичности без веры в бога. Его несомненно привлекала противоречивая личность советского писателя. Этому не мешала даже почти органическая ненависть, которую на протяжении всей своей жизни Рот питал ко всему, что было связано с коммунизмом и советской системой.

Рот еще в начале своей литературной карьеры видел в Бабеле образец еврейского писателя, которым он сам хотел бы быть. Еще одним эталоном для него всегда являлся Кафка, и Рот видел много сходства между этими авторами, в первую очередь в отношении сложной идентичности.

Читая Бабеля еще в юности, а впоследствии содействуя изданию собрания его сочинений в США, Рот, в первую очередь, восхищался им как талантливейшим писателем и превозносил неповторимый бабелевский стиль, хотя и читал произведения только в английском переводе. В «Призраке писателя» герой цитирует фразу из рассказа «Чесники» из «Конармии» как пример блестящего стиля. Он способен оценить это даже в английском переводе и в контексте рассказов о Красной Армии – темы очень далекой от жизни американского молодого человека 60-х годов. В романе «Моя мужская правда» (My Life As a Man, 1974) протагонист Натан Цукерман говорит о Бабеле как о примере для подражания, когда мечтает об учебе в школе полиции и одновременно о литературной карьере. Он стремится к реализации и еврейской идентичности, и американской, ему важно быть американским евреем и американским еврейским писателем, а для этого он считает необходимым разрушить стереотип о слабости и физической немощи евреев, их нежелании или неспособности воевать, применять физическую силу. В то же время он хочет остаться интеллигентом и интеллектуалом. Здесь ролевой моделью становятся и сам Бабель, и его персонаж Лютов – оба еврея-интеллектуала в очках, сражающиеся в рядах Красной конницы.  

Таким образом, Бабель был для Рота предметом восхищения как личность и эталоном писателя в целом и еврейского писателя в частности. Для его автобиографического героя Натана Цукермана, который появляется в ряде романов, примером настоящей сильной личности и талантливого автора становится протагонист и рассказчик «Конармии», тоже автобиографический герой, Лютов. 

Ольга Борисовна Карасик-Апдайк, доктор филологических наук, независимый исследователь, США. 

E-mail: karassik1@yandex.ru.

Olga B. Karasik-Updike, Doctor hab. in Philology, independent scholar, USA. 

E-mail: karassik1@yandex.ru.