Е.А. Легенькова

 

Портреты советских деятелей культуры во французских травелогах 1920–1930-х гг.

 

Аннотация: В статье на материале не переведенных в России травелогов французских буржуазных журналистов и писателей рассматриваются особенности изображенных ими «портретов» советских деятелей культуры в 1927–1935 гг. Делается вывод о роли «портрета» во многофункциональном и гибридном жанре травелога.

 

Ключевые слова: французский травелог, портрет, советские деятели культуры, Фабр Люс, Виоллис, Дюамель, Дюртен, Видьдрак. 

Elizaveta A. Legen’kova

Portraits of Soviet cultural figures in French travelogues of the 1920–1930s

Abstract: The article based on the not translated in Russia travelogues of French bourgeois journalists and writers examines the features of the "portraits" of Soviet cultural figures depicted in 1927–1935. A conclusion is made about the role of "portrait" in the multifunctional and hybrid genre of travelogue.

Keywords: French travelogue, portrait, soviet cultural figures, Fabre-Luce, Viollis, Duhamel, Durtain, Vildrac.

 

В 1927 г. СССР посетили известные во Франции, много путешествовавшие по миру журналисты Фабр Люс и Виоллис, писатели-«попутчики» Дюамель, Дюртен, а в 1935 г. – Видьдрак. Встреченные на Западе с большим интересом их травелоги не были переведены на русский язык. 

В СССР гостей интересует: внутренняя и внешняя политика, экономика, культура, наука, образование, взаимодействие слоев общества. В массе представителей власти, интеллигенции и народа они пытаются разглядеть общечеловеческое и национальное. Образ персонажа зависит от цели и обстоятельств формальной или неформальной встречи.

Выбор собеседников и формат встреч определялся профессиональными интересами гостей и быстро менявшейся в стране на рубеже 1920-30-х гг. политической обстановкой. Организацией встреч занимался ВОКС. Фабр-Люс писал: «В Москве есть восхитительная организация интеллектуальных связей с заграницей, которая старается монополизировать путешественника и удовлетворить его малейшие желания. Вы хотите познакомиться с педагогом, естествоиспытателем, арабистом? Через день вам его покажут»1. Встречи с «нежелательными» фигурами под «благовидными» предлогами отменялись, формат интервью исключался. Виоллис пишет, что Чичерин «больше не дает интервью» и ей предложили ограничиться «просто беседой»2. Из «беседы» в травелогах возникают «портреты».

Этот позволяющий не только получить конкретную информацию из первых уст, но и допускающий полемику формат раскрывает идеологические расхождения и характеры собеседников. В «портрете» как одном из средств выразительности наряду с другими формами повествования (репортаж, очерк, зарисовка, публицистическое эссе) акцентируются общественно значимые черты персонажа, его роль в настоящем и будущем мира.

Канонические для литературного портрета описания внешности, одежды, манеры ведения беседы, особенности речи, говорящие о воспитании, образовании, эрудиции и полемическом даре собеседников передают впечатление об их характерах и психологии. Изображение этих характеристик избирательно.

В стране победившего пролетариата рабочие и крестьяне, часть молодежи почти бессловесны. Лишенные прямого общения гости ограничиваются краткими зрительными образами тех, кого видят на улицах, собраниях, в приемных государственных учреждений, музеях, театрах, библиотеках, поездах, и изображают внешние черты толпы (экзотические костюмы азиатов, рабочие робы, красные косынки рабфаковок, черные кожанки чекистов, форма красноармейцев, изношенная одежда учителей и «бывших», контрастирующий с ними шик нэпманов), говорящие о бедности и новом классовом расслоении. Эти плакатные зарисовки передают эмоции, выраженные в мимике и манере поведения, свидетельствуя о настроениях общественного энтузиазма или недовольства. 

«Портреты» представителей советской культурной элиты и интеллектуалов прописаны подробнее. Авторы подчеркивают их знание иностранных языков: «классический» французский, «чистое произношение»3, владение «всеми нюансами французского языка»4 у Чичерина, способность «импровизировать речи на четырех разных языках попеременно»5 у Луначарского, «на чистейшем, совершенном французском языке Иль-де-Франса без малейшего акцента»6 беседует Виктор Серж.

Формальное представление персонажей и их места в социальной иерархии определено необходимостью учитывать ограниченное знакомство французских читателей с советскими реалиями: «Главный редактор "Правды" Ульянова»7, «профессор Луппол <...> в Москве руководит Гослитиздатом»8, «Профессор Коган, директор Академии художественных наук»9, «Кольцов <...> главный редактор "Правды"»10... Также приводятся значимые факты биографии персонажей.

Встречи проходят в государственных учреждениях, реже — неформально (домашний ужин французов у русских хозяев, коммунальная квартира, поездка из Москвы/Ленинграда с сопровождающими советскими писателями), описание обстановки служит фоном для скупого черно-белого рисунка, шаржа, иногда — более живописного изображения портретируемого.

Огромная затмевающая другие страны карта СССР в кабинете Чичерина позволяет Виоллис охарактеризовать его как продолжателя «традиций царской политики и азиатских амбиций его великого предшественника Потемкина»11, а Фабр-Люсу увидеть в нем «шестеренку, а не двигатель всего механизма», роль которой — «обострять распри капиталистических держав, надзирать за широкой системой шпионажа и развлекать иностранных послов»12. Дюртен сравнивает его с европейскими дипломатами: «Человек такого калибра перед утонченностью и бедными условностями игры в дипломатический покер: какое могущество! Какое влияние могли бы оказать на него эти "карьерные" простаки?<...> На чем остановились эти неумолимые глаза? Может, сквозь толщу земли — на Азии, где разыгрывается жребий всех цивилизаций?»13

Луначарский изображен как старый интеллигент, драматург, «эстет» и «воинствующий атеист»14, «мудрый чиновник», «писатель и человек большой культуры»15, «образованный и тонкий человек», «аристократ», умеющий «наслаждаться красивыми вещами» и «прекрасно управляющий своим департаментом»16. Авторы особо оценили его готовность подать в отставку «из-за ложного слуха о бомбардировке Кремля»17. Только Фабр Люс отмечает «умеренные беседы» наркома, его умение «изобретательно» менять тему и настойчиво повторять пропагандистские лозунги, скрывающими «духовную неудачу» попытки создать новую интеллектуальную элиту18.

В кабинете поразительно похожей на брата Марии Ульяновой Виоллис отмечает «портреты и сувениры диктатора» и рабочую атмосферу редакции «Правды»: «звонят телефоны, стоит стрекот пишущих машинок и мощное, как у парохода, гудение машин и запах типографской краски»19. Профессор Коган непосредственно занимался приемом французов в Москве. У Фабр-Люса это «мягкий, склонивший над столом голову человек», из беседы с которым удалось «извлечь мало пользы»²⁰. Журналист иронизирует по поводу чванливых научных изданий в духе позитивизма XIX в. во вверенной Когану «Академии искусствознания». Дюртен подчеркивает «бесспорный либерализм» персонажа и описывает «лабиринт залов», где «над книгами склоняется множество голов», оставивших у него «самые обнадеживающие воспоминания»²¹. У Дюамеля есть несколько фраз о знакомом по недавним парижским встречам Когане, который опекал их с Дюртеном в Москве, приглашал к себе домой, где вечера «за самоваром и разговором», «были приятными» для засиживающихся до глубокой ночи гостей²². И нет ничего о личности хозяина, его квартире, гостях, содержании бесед. Вильдрак, вспоминая поездку 1929 г. и выданный ему Коганом пропуск на Красную площадь 7 ноября, отмечает его «столь ценное и щедрое гостеприимство»²³. В Гослитиздате он посещает Луппола, с которым встречался в Париже. «Как это принято по русской хлебосольной традиции» за «чаем с впечатляющими пирожными и всевозможными бутербродами в его кабинете, профессор Луппол — сорокалетний высокий блондин» подробно знакомит гостя с издательством²⁴.

Одним из символов нового времени у Вильдрака выступает «самый приветливый и самый жизнерадостный», обладающий «удивительным остроумием» Михаил Кольцов²⁵. Изображенный находящимся под магией его обаяния автором, он предстает в ситуациях своей бурной и переполненной событиями повседневности. Известный журналист — «генерал авиации в запасе», командир гражданской эскадрильи организовал подписку на строительство «гигантского самолета "Максим Горький"» и пропагандирует «культуру по всему Союзу»²⁶ Главная тема встречи — роль «Правды» в советской прессе.

Не все персонажи изображены под собственными именами. Герой Дюамеля, профессиональный революционер и еретик «Владимир Петрович» (франкоязычный писатель Виктор Серж) рассказывает о своем непростом пути от индивидуалиста-анархиста до коммуниста, «критикует просчеты режима» и «едва заметно покраснев», признается, что в своих текстах грешит «коммунистической фразеологией»: «без нее никак нельзя»²⁷. Подобные «Владимиру Петровичу» спасают революции от застоя, но не становятся вождями. «Все, что он говорит, кажется взвешенным и логичным. Ни банальных, ни экстравагантных идей <...> этот человек понимает все и может все понять»²⁸.

Сопровождавшие гостей переводчики редко изображаются в травелогах. Путешествовавшие вместе, Дюамель и Дюртен, описывают помощницу профессора Когана Марию Павловну Кудашеву, будущую супругу Ромена Роллана. Не коммунистке «Марии Павловне» трудно дается роль пропагандиста, ее «голубые глаза выдают внезапную тревогу» и «отчаяние»²⁹, а слабые попытки распропагандировать Дюамеля бесплодны. У Дюртена «Майпа» — стойкая женщина, «мужественно» и «хладнокровно» выжившая в рисках гражданской войны, научилась «хитроумно <...> раз и навсегда пребывать в своих убеждениях, за которые могла бы убить» и «по сто раз в день тщетно пытается подавить в своих ожесточенных чертах» «глубинные страсти»³⁰.

Осмысление чужой страны, актуализация ее политической, социальной, интеллектуальной жизни требуют от путешественника разнообразных наблюдений. Во многофункциональном и гибридном жанре травелога среди различных средств художественной выразительности «портрет», отражая особенности национального характера, вносит дополнительные черты в собирательный образ страны на определенном этапе ее истории и представления об универсальном человеке.

 

Примечания

1 Fabre-Luce A. Russie 1927. Paris: Grasset, 1927. P. 80-81. Здесь и далее переводы цитат из травелогов мои.

2 Viollis A. Seule en Russie. De la Caspienne à la Baltique. Paris: Gallimard, 1927. P. 61-63.

3 Ibid. P. 64.

4 Fabre-Luce A. Russie 1927. P. 51. 

5 Durtain L. L'autre Europe. Moscou et sa foi. Paris: Gallimard. 1928. P.142. 

6 Duhamel G. Voyage de Russie. Paris: Mercure de France, 1927. P.220.

7 Viollis A. Seule en Russie. P. 180-181.  

8 Vildrac Ch. Russie neuve (voyage en URSS). Paris: Editions Emile-Paul frères, 1937. P. 44-45.

9 Fabre-Luce A. Russie 1927. Р. 73

10 Vildrac Сh. Russie neuve. P. 227. 

11 Viollis A. Seule en Russie. P. 64.

12 Fabre-Luce A. Russie 1927. Р. 56. 

13 Durtain L. L'autre Europe. Р. 280.

14 Fabre-Luce A. Russie 1927. Р. 63.

15 Durtain L. L'autre Europe. P. 142. 

16 Duhamel G. Voyage de Russie. P. 172.  

17 Fabre-Luce A. Russie 1927. Р. 62-63; Durtain L. L'autre Europe. P. 142; Duhamel G. Voyage de Russie. P. 171-172.

18 Fabre-Luce A. Russie 1927. Р. 65. 

19 Viollis A. Seule en Russie. P.180. 

²⁰ Fabre-Luce A. Russie 1927. Р.73. 

²¹ Durtain L. L'autre Europe. P. 141. 

²² Duhamel G. Voyage de Russie. P. 213. 

²³ Vildrac Сh. Russie neuve. P.  21-22. 

²⁴ Ibid. P. 44. 

²⁵ Ibid. P. 226.

²⁶ Ibid. P. 228.  

²⁷ Duhamel G. Voyage de Russie. P. 224

²⁸ Ibid. P. 221-222.

²⁹ Ibid. P.147-148. 

³⁰ Durtain L. L'autre Europe. P. 140. 

 

Елизавета Александровна Легенькова, кандидат филологических наук, зав. кафедрой немецкого и романских языков СПбГУП, доцент. Санкт-Петербург, Россия. E-mail: ussrrus133@yahoo.com

Elisaveta A. Legenkova, PhD in Philology, Head. Department of German and Romance Languages, St. Petersburg Humanitarian University of Trade Unions, Associate Professor. Saint-Petersburg, Russia. E-mail: ussrrus133@yahoo.com 

 

 

И.В. Кабанова

 

Дорис Лессинг в СССР

 

Ключевые слова: Дорис Лессинг, автобиография, коммунизм на Западе в 1950-е годы, английские писатели в СССР. 

 

Irina V. Kabanova

 

 

Doris Lessing in the USSR

 

Keywords: Doris Lessing, autobiography, Western communism in the 1950s, English writers in the USSR.

На материале автобиографии Лессинг и недавно введенных в оборот архивных документов восстанавливается динамика ее увлечения коммунистической идеологией и отхода от нее. В прямой зависимости от этой динамики ожидаемо оказывается история публикаций переводов и рецепции Лессинг в СССР/России.

Путь выросшей в Родезии Лессинг к коммунизму прослеживается в первом томе ее автобиографии «В моей шкуре» (Under My Skin, 1994); второй том, «Прогулка в тени» (Walking in the Shadow, 1998), рисует ее взаимоотношения с английскими коммунистами после переезда в Лондон в 1949 г. Автобиография акцентирует усиление сомнений и несогласий Лессинг с политикой КПБ на фоне ее принципиальной веры в правоту коммунистической идеи. Вступление в ряды КПБ в 1952 г. писательница называет «самым невротичным» поступком своей жизни. Доклад сосредоточивается на описании поездки Лессинг в СССР летом того же года в составе первой послевоенной делегации английских писателей. 

Состав делегации из шести человек был тщательно подобран таким образом, чтобы предотвратить обвинения в возможных просоветских симпатиях – ради чего формальное вручение партбилета Лессинг было отложено до ее возвращения из СССР. В автобиографии практически нет элементов путевого дневника, автор занят прежде всего осмыслением своих воспоминаний об этом поворотном, по ее характеристике, эпизоде жизни. Лессинг дает портреты советских писателей, официально представлявших принимающую сторону (А. Сурков, Б. Полевой, С. Маршак); портреты своих спутников (Н. Митчисон, А. Коппард, А. Кеттл, Д. Янг и Р. Мейсон); описывает нарастание напряжения в группе англичан, которым было рекомендовано при любых обстоятельствах выступать единым фронтом. С первой дискуссии ей становится очевидна разница культур, обрекающая на неуспех миссию «наведения мостов» между народами. Лессинг опускает содержание этих давних дискуссий, давно утративших важность для мемуаристки, однако стенограммы этих дискуссий, отчасти уже доступные, дают любопытный материал для размышлений о свойствах автобиографической памяти. В описании поездки в СССР выделяются три ярких эпизода, которые в эмоциональной памяти писательницы остались как моменты внезапного обнажения истины: встреча с М. Зощенко; призыв старика-колхозника не верить ничему из увиденного; сбитый их автомобилем пьяный, помощь которому оказывают только по настоянию англичан. 

Личное знакомство с СССР укрепило Лессинг в ее сомнениях до такой степени, что получение партбилета она восприняла как издевку судьбы; начался ее внутренний дрейф от марксизма в сторону анархотроцкизма, в поддержку движения за ядерное разоружение. Несмотря на то, что с Б. Полевым она еще несколько лет обменивалась теплыми письмами и виделась с С. Маршаком во время его последующих визитов в Лондон, Лессинг ощущала свою принадлежность к компартии как сковывающую и ложную; ее формальный выход из КПБ состоялся уже после венгерских событий 1956 г.  По инерции ее «антиколониальные» ранние произведения издавались в СССР массовыми тиражами  в 1957-58 гг., после чего последовал долгий запрет на публикации «отступницы», так что отечественная англистика «пропустила» интереснейшее зрелое творчество нобелевского лауреата 2007 г. Это пробел, который еще предстоит восполнить. 

 

Ирина Валерьевна Кабанова, доктор филологических наук, профессор Саратовского госуниверситета им. Н.Г. Чернышевского, Саратов, Россия. E-mail: ivk77@hotmail.com.

 

Irina V. Kabanova, Doctor hab. in Philology, Professor, N.G. Chernyshevsky State University, Saratov, Russia. E-mail: ivk77@hotmail.com.

 

 

Кети Траини

 

Россия глазами итальянских писателей: рассказ Альберто Моравиа и Энцо Беттиза о Советской России 1950-1960-х гг.

 

Аннотация: Материалом для статьи стали письменные свидетельства итальянских писателей-путешественников 1950-1960-х гг.– газетные статьи, дневники и архивные материалы. В частности, речь идет о двух фигурах, Альберто Моравиа и Энцо Беттиза. В истории культурных связей между Западной Европой и Россией Италия всегда играла привилегированную роль, и как реальная и идеальная цель для русских путешественников, и как исходная точка для итальянских путешественников. В этом смысле путевая проза является убедительным свидетельством диалогических отношений между Италией и Россией, способствуя созданию русского нарратива об Италии и итальянского нарратива о России на разных этапах исторического развития двух стран.

 

Ключевые слова: итальянские писатели, итальянские читатели 1950-1960-х гг., рецепция, читательские отзывы, ГИХЛ, путевые репортажи, статьи, дневники. 

 

Cheti Traini

 

Italian writers' Russia: the view and narrative of Alberto Moravia and Enzo Bettiza on Soviet Russia in the 1950s-1960s

 

Abstract: The paper concentrates on the written evidence – travelogues by Italian writers of the 1950s and 1960s: newspaper articles, diaries and archival materials, particularly on the texts by  Alberto Moravia and Enzo Bettisa. In the history of cultural relations between Western Europe and Russia, Italy has always played a privileged role, both as a real and ideal destination for Russian travelers, and as a starting point for Italian travelers. In this sense, travel prose is a convincing evidence of the dialogical relationship between Italy and Russia, contributing to the creation of a Russian narrative about Italy and an Italian narrative about Russia at different stages of the historical development of the two countries.

 

Keywords: Italian writers, Italian readers of the 1950s-1960s, reception, readers’ feedback, travel reports, articles, diaries.

 

Материалом для статьи стали письменные свидетельства итальянских писателей-путешественников 1950-1960-х гг.– газетные статьи, дневники и архивные материалы. В частности, речь идет о двух фигурах, Альберто Моравиа и Энцо Беттиза.

В истории культурных связей между Западной Европой и Россией Италия всегда играла привилегированную роль, и как реальная и идеальная цель для русских путешественников в «Бельпаэзе»¹, и как исходная точка для итальянских путешественников, которые по разным причинам отправлялись сначала в страну царей, а затем в страну Советов. В этом смысле репортажи о путешествиях являются убедительным свидетельством диалогических отношений между Италией и Россией, способствуя созданию русского нарратива об Италии и итальянского нарратива о России на разных этапах исторического развития двух стран.

Репортажи о путешествиях, не являясь семантически едиными и целостными текстами, согласно известной концепции, разработанной В.Н. Топоровым², все же не только свидетельствуют о плодотворном взаимодействии двух разных культурных пространств, итальянского и русского, но и представляют собой литературный жанр, поджанр или текстовую типологию³, в которой повторяющиеся мотивы и образы «чужой» страны могут быть прослежены в ряду категорий, характеризующих мышление путешественника как субъекта, принадлежащего к данной культуре. На самом деле контакт с новой, чужой реальностью и ее расшифровка происходят с помощью тех когнитивных и герменевтических инструментов, которые неизбежно берет с собой путешественник и которые позволяют ему проецировать на «чужого» свои собственные убеждения и ожидания. Таким образом, репрезентация новой реальности становится тем более идеальной, чем выше способность путешественника к ее интериоризации⁴. Этот двойственный, казалось бы, антитетический процесс позволяет глубоко понять взаимное восприятие западного и русского/советского мира, проблемы взаимоотношений этих двух культурных пространств, способы определения и самоопределения одного из них по отношению к другому⁵.

В течение XX века значительное число итальянских писателей путешествовали по Советскому Союзу и писали репортажи, которые сначала публиковались в газетах и журналах, а затем нередко издавались отдельными книгами. Будь то политическое паломничество (в терминологии П. Холландера)⁶, как у Итало Кальвино (путешествовавшего по СССР в 1951 г.) и Карло Леви (1955 г.), или «путешествие поэта по России»⁷ (название эссе Винченцо Кардарелли 1954 г., которое также подходит для книги Анны Марии Ортезе)⁸, советское путешествие можно считать опытом, которому суждено было сыграть важную роль в интеллектуальной биографии этих писателей. Несвободные от культурных стереотипов и политических идеологий, первые писатели-путешественники взяли на себя ответственность за интерпретацию и представление «нового советского мира» простому итальянскому читателю. Многие из этих авторов придерживались лишь внешне схожего стиля: все они стремились представить детали повседневной жизни (русский быт), с самого начала отказавшись от обусловленности политическими предрассудками (о чем большинство из них заявляло в начале своих репортажей). Некоторые думали, что сразу смогут понять советский мир, как Коррадо Альваро, который представлял, что «читает» повседневную советскую жизнь на лицах прохожих. В действительности Советская Россия представала перед ними в своих многогранных и противоречивых формах, то приветствуя, то отталкивая западного путешественника, но в любом случае не оставляя его равнодушным перед своими бескрайними территориями, разными народами, революционными событиями. В период с 1920-х до начала 1990-х гг. не менее сорока писателей, из числа наиболее известных, отправились в свое путешествие на Восток, чтобы собрать образы, информацию, эмоции — словом, проверить свое представление о Советской России.

Альберто Моравиа и Энцо Беттиза – двое из этих писателей. Они путешествовали и жили в России в 1950–1960-х гг., в период, когда число западных путешественников по СССР в целом, и итальянцев, в частности, значительно возросло, что объяснялось новым политическим климатом в стране, порожденным хрущевскими разоблачениями. 

Когда в 1956 г. Моравиа совершил свою первую поездку в СССР, за его плечами уже был богатый опыт путешествий (Париж и Лондон, Греция, а также Нью-Йорк и Китай). В 1958 г. он опубликовал «Месяц в СССР» – свою первую монографию о путешествиях. Книга появилась в ином обличье, чем другие репортажи о Советской России, уже опубликованные другими итальянскими писателями и журналистами. Фактически это была подборка статей, опубликованных в газете «Corriere sella sera» и написанных после советского путешествия Моравиа в 1956 г., за исключением первой статьи «Маркс и Достоевский», открывающей книгу «Месяц в СССР», которая была опубликована в «Corriere d’informazione» в 1958 г. В книгу Моравиа не включил еще одну статью, посвященную путешествию по СССР и озаглавленную «Визит к Пастернаку», опубликованную 11 января 1958 г. в «Corrieredella sera» и рассказывающую о встрече с автором романа «Доктор Живаго»⁹. 

С появлением книги Моравиа жанр репортажа изменил свою форму: публикуемые статьи приблизились к литературной корреспонденции, а собранные в монографию, оформленную непосредственно писателем, не отражали никаких хронологических критериев, связанных с этапами путешествия или публикацией статей в ежедневной газете. Книга «Месяц в СССР» в основном имела вид эссеистического произведения¹⁰. Само путешествие не только представляется Моравиа поводом для обстоятельного и глубокого анализа различных сторон жизни советского общества, но и дает возможность раскрыть многие темы, которые он уже затрагивал, в основном, в посвященных вопросам культуры рубриках газет или журналов и которые можно было бы резюмировать в названии сборника эссе «Человек как цель» (1963). В центре всех глав, составляющих «Месяц в СССР», находится человек, причем не только понимаемый как «homo sovieticus», но и та концепция человечества, которая для Моравиа все больше связывается с защитой гуманизма от соблазнов современного мира, чтобы снова пойти в направлении «желания или, скорее, ностальгии по смерти, разрушению, распаду, которые могли бы стать последним возрождением великой самоубийственной оргии двух мировых войн»¹¹. Для писателя эта защита гуманизма может начаться и реализоваться только через литературу. «Реальность литературы предлагает неизбывную определенность сознания и знания»¹², в то время как история находит свою ограниченность в медлительности и абсолютности, обусловленных длительным течением времени. «У человека нет времени на то, чтобы иметь историю, он должен обязательно иметь совесть»¹³. Источником совести, по Моравиа, служит, прежде всего, литература.

            Поездка Моравиа в СССР разворачивалась по привычному сюжету: писатель посетил страну по приглашению советских властей в составе делегации с обширной программой, включавшей, помимо Москвы и Ленинграда, окрестности советской столицы, Загорск, древнюю столицу Киев, кавказские государства – Грузию и Армению, а также Узбекистан.  Последний этап путешествия - Переделкино, где он встретился с Пастернаком и снова отправился в путь. Впоследствии он возвращался в СССР в 1972, 1976 и, наконец, в 1988 годах, когда весь «советский континент» встал на путь перестройки, которую уже называли «последней идеологией <…>, этой ‘бескровной революцией’»¹⁴. «Месяц в СССР» характеризуется выраженным рационалистическим духом, который проявляется еще на этапе составления плана произведения: «надлежащее ядро травелога»¹⁵ он оставляет для центральной части, сосредоточенной в главах, посвященных посещению кавказских столиц Тбилиси и Еревана, столицы Узбекистана Ташкента и города Самарканду. Первые три главы («Маркс и Достоевский», «Мавзолей Ленина и Сталина», «Троицкий монастырь») также носят преимущественно описательный характер, но в них нет недостатка в размышлениях, которые вписываются в контекст исторических реконструкций. Впрочем, и в них преобладает взгляд Моравиа, направленный в основном на фиксацию деталей интерьеров зданий, своего рода объектив, который фокусируется на деталях мест (дом Достоевского в Ленинграде, Троице-Сергиева лавра) и лиц (лица Ленина и Сталина в мавзолее на Красной площади, но также и лица людей, стоящих в очереди у входа). Литературе посвящена глава «Антигерой русской литературы», которую Моравиа опубликовал еще в 1954 г. и, следовательно, до своей поездки в Россию; но она же лежит в основе главы «Бесплодность боли», поскольку для писателя любое историческое понимание боли необъяснимо без Достоевского и его героев, особенно в такой стране, как России, испытавшей огромную дозу боли, «во сто крат умноженную историческими событиями в этой стране»¹⁶. Наконец, преимущественно «рефлексивный характер»¹⁷ отличает главы «Провинциализм и механическая цивилизация в СССР» и «Истинная десталинизация», в которых мысль писателя развивается и движется в рамках дискурса, отличающегося логической строгостью и построенного с использованием убедительных аргументов. В подведении итогов, которые он не преминул изложить в последней главе и которые хронологически соответствуют завершению его советского путешествия, диалектика Моравиа достигает своего апогея: писатель остроумно анализирует различные точки зрения, с которых можно смотреть на советский мир, — коммунистическую, антикоммунистическую и, наконец, точку зрения тех, кто не принадлежит ни к тому, ни к другому лагерю. Помимо оценки СССР, в книге представлена вся итальянская полемика по наиболее актуальным вопросам политической, культурной и социальной жизни страны в первое послевоенное десятилетие, которая находит свой фундаментальный и почти естественный контрапункт в образе Советского Союза, находящегося на перепутье между близким прошлым, которое нужно переосмыслить и усвоить, и туманным будущим, которое предстоит построить.

<...> СССР похож на огромную стройплощадку, где возводится колоссальный дворец. Можно увидеть массивные фундаменты, высокие стальные и бетонные конструкции, можно сосчитать тысячи и тысячи рабочих, занятых на строительстве, можно даже подсчитать количество комнат и людей, которые будут в них жить, стоимость и доходность, но нельзя представить, в каком стиле будет построен дворец, барокко или функционализм, модерн или XX век, и все это по той веской причине, что фасад еще не построен, а архитектор еще не занял место инженера¹⁸.

С осторожностью Моравиа предпочитает занимать реалистическую позицию «упрямого и неподкупного» ¹⁹наблюдателя, который не выходит за пределы опыта и не проецирует реальность на футуристические домыслы о судьбе СССР. С другой стороны, достаточно рассмотреть монографию об СССР в целом, чтобы понять, как с помощью Моравиа можно выйти за рамки простого импрессионистического наблюдения за Россией, и как он опирается на такие обширные и универсальные категории, как литература, история и философия, а также антропологии и социальная психология, что позволяет ему наблюдать феномен России во всей его сложности и непостижимости. Моравиа в своих коротких очерках не осмеливается выносить исчерпывающие суждения о советском мире, он пытливо исследует реальность, но его отношение к существующему всегда связано с тщательной исторической оценкой, учитывающей все аспекты той или иной культуры и цивилизации, а также ее взаимоотношений с другими цивилизациями.

В случае с СССР такая оценка может основываться только на сравнении с западным миром, в силу не только исторических и географических обстоятельств, определивших судьбы западных обществ, которые уже давно достигли предела капиталистического развития, в отличие от советского и восточного мира, который еще не завершил свою капиталистическую эпоху развитием легкой промышленности; но прежде всего, в силу той пропасти, все еще разделяющей Запад и Восток (в который Моравиа по праву включает русский мир), поскольку на Востоке не сформировалась финальная «надстройка», выражающая «творческий дух народа», – несмотря на путь десталинизации²⁰. Для Моравиа характер и гений русского народа уже нашли свое воплощение в великой русской литературе XIX века, у великих писателей этого столетия: Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова, Тургенева, Гончарова, Федора Сологуба. Когда к искусству относятся в соответствии с экономическими и социальными теориями или когда оно руководствуется лишь образовательными или идеологическими целями, оно становится максимально далеким от поэзии, «принимая грубую и упрощенную эстетику», определяющую его конформизм и декадентство (те монстры, победить которых, напротив, стремилось само искусство, пропагандируемое социалистическим реализмом)²¹. Неприятие Достоевским советского мира подчеркивает эту черту регламентации искусства и, соответственно, проблему бюрократизации всего советского общества и напоминает о необходимости вернуть, наконец, русскому народу его творческий потенциал. Русскому народу, который, как «всякий народ, отражается в своей литературе»²², остается только вернуться к Достоевскому, чтобы восстановить это видение человека как цели, а не как средства — единственный, по мнению римского писателя, путь восстановления способности к творчеству и изобретению, того «избытка сока», который позволяет индивиду быть таковым, а не просто массой²³.

Менее известный, чем Моравиа, Энцо Беттиза, журналист, писатель, политик, родился в Сплите (нынешняя Хорватия) в 1927 году. С 1957 по 1964 г. он работал сначала в Вене, а затем в Москве корреспондентом газеты «La Stampa», в которой также был видным политическим и культурным комментатором. В течение десяти лет был корреспондентом газеты «Corriere della sera». В 1961–1964 гг. он три года прожил в Москве и на основе этого опыта в 1970 г. опубликовал в издательстве Лонганези книгу «Московский дневник». Как и Моравиа, Беттиза писал свой дневник после возвращения в Италию, но большинство страниц этого произведения можно проследить по статьям, которые он посылал в Италию и которые были опубликованы в «La Stampa» и в журнале «Tempo presente».

Во введении к «Московскому дневнику» Беттизa подчеркивает «литературный характер» своего произведения²⁴, обращая внимание на то, что оно не обладает чертами дневника, поскольку в нем отсутствует непосредственность повседневного наблюдения. Таким образом, для писателя форма дневника — это лишь литературный прием, который он выбрал для первой попытки написать «особую книгу: одновременно фрагментарную и компактную, построенную как эссе и то тут, то там переходящую в роман»²⁵. У Беттизы, как и у Моравиа, хроника долгого путешествия по СССР представляет собой повод предложить итальянскому читателю еще точку зрения на Советскую Россию, хотя в данном случае хронологический порядок изложения задается формой дневника, тогда как у Моравиа рефлексивная форма освобождена от каких-либо временных ориентиров и воплощается скорее в эссеистическом виде. Беттиза писал о своем повествовании о Советской России:

Автобиографический пласт, конечно, всегда присутствует на заднем плане, но в процессе написания автобиография вмешивалась только в нужный момент, когда я чувствовал необходимость лучше зафиксировать отношения между моим взглядом и объектом наблюдения, между моей очень личной писательской идеологией с ее неотъемлемой культурной цивилизацией и нравственной ориентацией и той богатой и сложной российской действительностью, в которой я оказался заключен на четыре года. Все эти соотношения между характером России и моей личностью, между моим настоящим и моим прошлым, которым Россия постоянно противостояла в непрерывной череде таинственных соприкосновений, приняли активное участие в формировании произведения, которое является чем-то большим, чем дневник, и чем-то меньшим, чем законченное эссе²⁶.

Беттиза представляет свою книгу как работу «in fieri». Именно незавершенная форма устраняет из дневника, как подчеркивает Беттизa, претензию на тотальное объяснение России. Он рассматривает Россию как «континентальную вселенную»²⁷, сравнивая ее с «огромным и непостижимым гигантом» (как Пиовене в тот же период сравнивал Россию с огромным доисторическим животным). С самого начала Беттизa отказывается от какого-либо «космического полета» вокруг планеты Россия (cp. травелог Э. Эмануэлли «Планета Россия», 1952). Для него дневник представляет собой, по сути, «попытку причаститься изнутри [...авантюрное и личное отождествление с феноменом России]»²⁸. Отталкиваясь от этой декларации о намерениях и констатации того факта, что Россия – это мир, открывающийся иностранному наблюдателю лишь частично, Беттиза излагает свою оригинальную точку зрения на «свою Россию», представляя собственную книгу как своего рода эксперимент, подготовку к будущему произведению, которое он намерен написать (этот план позже будет реализован в «Московском призраке»), – «тотальному роману или тотальному эссе», и добавляя, что :

Тотальный роман, или, если угодно, тотальное эссе, не может быть оторван от глобального видения европейского общества в этом веке; во многих отношениях он должен быть противоположностью, фактически отрицанием той домашней, диалектической эстетики, которая рекомендует произведению искусства подниматься от частного к универсальному, от деревни к граду Божьему²⁹.

Беттиза предлагает новую литературную форму, которая из частного состояния писателя выводит к возможности тотальности и точности, еще не предполагавшейся в его дневнике, что позволяет лучше объяснить русский феномен.

Примечания

1 Deotto P. L’immagine della Russia degli anni Venti e Trenta nei reportages di alcuni scrittori italiani // ACME – Annali della Facoltà di Lettere e Filosofia dell’Università degli Studi di Milano, 1989. Т. 42. P. 9-36.

2 Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М.: Прогресс-Культура, 1995.

3 Pellegrino A. Verso Oriente. Viaggi e letteratura degli scrittori italiani nei paesi orientali (1912-1982). Roma: Istituto della Enciclopedia italiana, 1985. P. 1-16.

4 Лотман Ю.М. К построению теории взаимодействия культур (семиотический аспект) // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 1 «Статьи по семиотике и топологии культуры». Таллинн: Александра, 1992. С. 117.

5 Pieralli C., Delaunay C., Priadko E. Russia. Oriente Slavo e Occidente europeo. Fratture e integrazioni nella storia e nella civiltà letteraria. Firenze: Firenze University Press, 2017.

6 Hollander P. Political Pilgrims: Western Intellectuals in the Soviet Union, China and Cuba, 1928–1978. New York: Oxford University Press, 1981. 

7 Cardarelli V. Viaggio d’un poeta in Russia. Milano: Mondadori, 1954.

8 Ortese A.M. Il treno russo. Catania: Pellicanolibri, 1983.

9 Ариас-Вихиль М.А. Итальянские писатели в гостях у Пастернака // Путешествие в Италию – Путешествие в Россию. М.: Типография ВП-принт, 2014. С. 203-212.

10 Moravia A. Viaggi. Articoli 1930-1990. Milano: Bompiani, 1994. P. 1801.

11 Moravia A. L’uomo come fine e altri saggi. Milano: Bompiani, 1964. P. 5.

12 Moravia A. Diario europeo. Pensieri, persone, fatti, libri, 1984-1990. Milano: Bompiani, 1993. P. 13.

13 Ibid. P. 13.

14 Ibid. P. 229.

15 Moravia A. Un mese in Urss. Milano: Bompiani, 2013. P. XI. 

16 Ibid. P. 46.

17 Ibid. P. XI.

18 Ibid. P 121.

19 Moravia A. Diario europeo. P. 14.

20 Moravia A. Un mese in Urss. P. 117-124.

21 Moravia A. L’uomo come fine e altri saggi. P. 159-186.

22 Ibid. P. 115.

23 Ibid. P. 193-248.

24 Bettiza E. Il diario di Mosca. Milano: Longanesi, 1970. P. 9. 

25 Ibid. P. 9.

26 Ibid.  P. 10-11.

27 Ibid.  P. 12.

28 Ibid.  P. 13.

29 Ibid.  P. 16.

 

Кети Траини, кандидат филологических наук, профессор по контракту ДИСКУИ, Государственный университет им. Карло Бо, Урбино, Италия. E-mail: cheti.traini@uniurb.it

 

Cheti Traini, Ph. D., Teaching Fellow, Department of Communication Sciences, Humanities and International Studies, Carlo Bo State University, Urbino, Italy. E-mail: cheti.traini@uniurb.it