Серж Роле,
профессор университета Лилль 3, Франция

 

Аннотация: Депутат Государственной думы Российской империи II созыва большевик Г.А. Алексинский, эмигрировав в 1907 году в Париж, легко вписался во французское общество. Однако в 1917 году после Февральской революции он возвращается в Россию, а после Октябрьской — вновь эмигрирует. В период второй эмиграции Г.А. Алексинский активно делится соображениями о том, почему СССР, по его мнению, не имеет ничего общего ни с революцией, ни с марксизмом. Читая лекции в научных кругах, приводя наиболее достоверные источники в своих книгах, выходивших у лучших французских издателей, Алексинский стремится объяснить французскому обществу реальные общественные отношения в СССР. При этом он отказывается от привычной линии поведения русских эмигрантов, замкнутых на себе и занятых лишь пестованием своей трагической судьбы. Для Алексинского причиной плачевной общественной ситуации в Советском Союзе послужила ошибка Ленина, состоявшая в попытке установить социализм в стране, находящейся на докапиталистической стадии развития, а следовательно, навязать его силой. Большевистская власть, направленная в действительности против народа, угнетала, по мнению Алексинского, больше, чем буржуазные государства, и никакая политическая программа, даже самая требовательная, например та, которую представил в 1941 году Маленков, не могла ничего изменить.

 

Ключевые слова: русская эмиграция во Франции, Григорий Алексинский, культура, политика.

 

Abstract: G. A. Alexinsky was a Bolshevik Deputy in the Second Duma, who emigrated to Paris in 1907, and became fully integrated in French society. He returned to Russia after the February Revolution of 1917, only to find himself once again in Paris in October of the same year, as a political refugee. At this point, he chose to explain to the French public why the USSR had nothing to do with the Revolution, or with Marxism. In several speeches, delivered in learned circles, and also in a number of particularly well-documented books, issued by leading French publishers, Alexinsky sought to explain to French society the precise nature of social relations in the USSR. In so doing, he was untypical of the self-obsessed Russian abroad, who spends his entire time celebrating his country’s tragic fate. For Alexinsky, the appalling social situation in the Soviet Union was a consequence of the mistake made by Lenin. This mistake consisted in seeking to install socialism in a pre-capitalist state, something which could only be done by violent means. Bolshevik power, which in reality was exercised against the people rather than for it, was, he argued, more oppressive than its bourgeois counterpart. No political programme, Alexinsky believed, even one as hard-line as Malenkov’s in 1941, could change that.

Keywords: Russian emigration in France, Grigori Alexinski, culture, politic.

 

 

Григорий Алексинский (1879-1968) противоречит героическому образу русского эмигранта-интеллектуала. Возможно, поэтому его фигура в Думе II созыва, а позднее большевика «оборонческого» толка, решительного противника советского режима после Октябрьской революции, в памяти русской эмиграции остается маргинальной¹. Вместо того чтобы довольствоваться обвинениями в адрес Советского Союза или отрицанием какого бы то ни было права представлять Россию, Алексинский сразу же, с начала 20-х годов, раскрывает как историк и экономист конкретные последствия фундаментальных противоречий, которые, по его мнению, мешали реализации революционного марксистского проекта в России: Ленин и его последователи совершили ошибку, намереваясь провести революцию в стране, находящейся на докапиталистической стадии развития. Основная задача Алексинского состояла в доказательстве этого тезиса не столько в эмигрантской среде, сколько в западном мире, в первую очередь во Франции, порывая таким образом с преобладающим стремлением русской эмиграции замкнуться на себе. По мнению Катерины Гусефф, «формирование наследия», нацеленного на «увековечение ценностей и образцов старого мира, разоблаченных новым режимом, очертило границы этой бесплотной России, где взаимодействие с внешним миром не считалось существенным»². Вплоть до 50-х годов Алексинский неустанно позиционировал себя как «литературный посредник» между русскими эмигрантами и французами, что привело к тому, что он стал считать свою позицию позицией эксперта и наставника³.

Вот выдержка из «Малого словаря персоналий» русской эмиграции, составленного Никитой Струве. В ней Алексинский не предстает фигурой первого порядка русского зарубежья:

«Алексинский Григорий Алексеевич

1879, Дагестан — 1968, Париж.

Большевистский член социал-демократической партии, депутат Думы II созыва,

эмигрирует и возвращается в Россию в 1917 году. Противник государственного октябрьского переворота, задержан в 1918 году; отпущен под залог, бежит на Запад и обосновывается в Париже»⁴.

Алексинский появляется скорее в рубрике «Политический мир», чем в «Гуманитарных науках». Эта классификация наводит на мысль, что он оказался в «Малом словаре» именно благодаря своей деятельности до Октябрьской революции, а не публикациям между двумя войнами. Начиная с 1918 года его политическая роль в рамках эмиграции второстепенна: она ограничивается распространением его взглядов о Советском Союзе; Алексинский прежде всего писатель. По-видимому, Никита Струве оценивает его работы либо как незначительные, либо как имеющие ограниченное распространение в эмиграции после революции, чтобы быть упомянутыми, пусть даже в нескольких словах, в словаре.

Каталог Русская эмиграция в Европе подтверждает, что участие Алексинского в жизни русской зарубежной прессы после Красного Октября становится если не незаметным, то по крайней мере весьма эпизодическим. Во время Первой мировой войны в компании с Николаем Авксентьевым, Ильей Бунаковым (Фондаминским), Георгием Плехановым и другими Алексинский руководит Призывом, «объединенным органом социал-демократов и социалистов-революционеров», который выходит в течение полутора лет. В русских периодических изданиях послереволюционных лет его участие крайне ограниченно: в редакции пражской «русской внепартийной газеты» Огни, большей же частью в Париже, где он возглавляет еженедельник Наше дело с ноября 1939 по июнь 1940 года⁵. После Второй мировой войны Алексинский продолжает писать, но в русскоязычной прессе больше не появляется.

Зато на ниве франкоязычных изданий Алексинский играет очень важную роль как до, так и после Оккупации. Уехав в Париж после роспуска Думы в 1907 году, он быстро входит в парижские интеллектуальные круги, вероятно, благодаря своему знанию французского языка и работе в сфере высшего образования. Обращает на себя внимание, в частности, то, с какой легкостью он вписался во французское общество — как популяризатор и как ученый⁶. Из-под его руки вышло множество статей в женевском журнале Анналы прямого управления между 1910 и 1913 годами⁷. Его первые произведения на французском Современная Россия, Россия и война и Россия и Европа, появившиеся в 1912, 1915 и 1917 годах, были вскоре переведены на английский⁸. Эти книги, опубликованные в престижных издательствах (Flammarion, Colin), в авторитетных сериях, были благосклонно приняты французской публикой⁹.

Наш автор публикуется на французском языке до конца 50-х годов во многих научных и литературных журналах, таких, например, как Французский Меркурий, и у различных издателей, качественный уровень которых варьируется в зависимости от изменений политических условий. Он пишет во время правления режима Виши два небольших труда о России; один появился в Тетрадях молодой Франции, другой был издан непосредственно его усилиями¹⁰. После войны он снова работает в издательствах: Colin, Arthaud.

Алексинский цитирует преимущественно французских авторов, но не забывает и русских, работы которых публикуются на европейских языках. Он же, в свою очередь, упоминается французами с первых своих произведений, в частности знаменитым Лебоном¹¹. Намного позже Горькая жизнь Максима Горького заслужит хвалебный отзыв в обозрении Le Monde¹².

Некоторые публичные выступления Алексинского стали предметом отчетов в научных журналах, например его лекция о ситуации в российском обществе в Социальном музее под председательством Поля Думе (1923 г)¹³. Мнения, высказанные им об СССР, возымели определенный резонанс. Наш автор обвиняет Ленина в сговоре с немцами во время Первой мировой войны¹⁴: «Сами немцы его больше не прячут, и генерал Людендорфф говорит в своих военных воспоминаниях (т. 2), что правители имперской Германии “послали Ленина в Россию”, чтобы дезорганизовать русскую армию. Почти без исключения все первые лица Советов: Ленин, Зиновьев, Радек, Троцкий, Раковский и т.д. — были немецкими агентами. А многие среди большевистских руководителей, например австрийский подданный Радек, болгарский подданный Раковский, даже не имеют российского гражданства»¹⁵. Алексинский настаивает на этом в Naše delo во время «странной войны»¹⁶.

Если среди русских эмигрантов наш автор не пользуется значительной известностью, то это, вероятно, потому, что успех вне этого круга и материальные выгоды, которыми, должно быть, он пользовался, не соответствовали идеальному образу, если не сказать стереотипу русского беженца в период между Первой и Второй мировыми войнами. Он являет собой пример успешного русского беженца на Западе, что в глазах русских эмигрантов сродни предательству.

Алексинский чужд тому, что Леонид Ливак называет «культурной мифологией эмиграции»¹⁷. Его интеллектуальный маршрут не содержит ни одного из трех элементов, необходимых исследователю, описывающему характерный мифический образ русского эмигранта во Франции: «настойчивая изоляция по отношению к французской культурной жизни», «акцент, сделанный на творческом провале молодого поколения эмигрантов» и «значимость, придаваемая физическим и моральным страданиям за это писательское поколение».

Второй элемент (творческий провал) кажется неприменимым к Алексинскому, не писавшему художественных произведений, за исключением Воспоминаний приговоренного к смерти¹⁸. Его личная судьба не становится темой его франкоязычных произведений.

Два других критерия (настойчивая изоляция и страдания) позволяют сразу же уловить ту погрешность, которая отделяет Алексинского от идеального образа русского эмигранта. «Многие мемуаристы-эмигранты, — пишет Леонид Ливак, — описывали свое изгнание как некое отчуждение по отношению к французской культуре, вменяя в вину этой отчужденности повсеместное равнодушие французских интеллектуалов к иностранным культурам, еще более усугубленное просоветской модой, существующей в парижских литературных кругах»¹⁹. Алексинскому же не составляло труда пробудить интерес французских интеллектуалов. Разносторонняя педагогическая и культурная деятельность, широкий отклик на его сочинения во Франции подтверждают это. Он не ждет, как Нина Берберова, чтобы французы заинтересовались им из-за его страданий или проявленного героизма²⁰. Он просто хочет передать объективную информацию, разъясненную экспертным анализом. Эта работа интересует многих, что и защищает ее от пессимизма и фрустрации. С его стороны также нет ни отрицания, ни неприятия эмиграции — есть лишь отказ от ухода в себя, от положения мученика.

Возможно, что признание Воспоминаний приговоренного к смерти (1924) заставило Алексинского сделать основной упор на «объективность». Этот текст появился в том же году, что и От царизма к коммунизму. Одним из тезисов последнего произведения и многих статей автора является невозможность обсуждать «переустройство» России в том же ракурсе, что и во Франции. «Революционный паразитизм набирает силу. Производство катастрофически падает. Единственное растущее производство — это печать бумажных денег»²¹. Демонстрация достигнутых успехов, даже подтвержденная фактическими данными, неубедительна. То, что он взял под сомнение реальность подлинного восстановления страны, рассматривалось как следствие предвзятости, безусловно, понятной по причине личного вовлечения автора в излагаемые события. «Бывший депутат от социал-демократов, франкофил, сторонник Антанты и войны до конца не может простить своим врагам большевикам ни предательства, ни разрушений. Глухой гнев, еще кипящий в нем, не позволяет воздать должное тем усилиям по переустройству государства, которые пытаются предпринять руководители»²². Эмоциональность Воспоминаний, так же как и других текстов нашего автора, наверное, снизила убедительность основной идеи Царизма.

Впоследствии во франкоязычных сочинениях Алексинский старается придать своим тезисам чисто интеллектуальное, обезличенное обоснование. Тогда как в начале 20-х годов в редких газетных статьях на русском языке его высказывания становятся гораздо более резкими. О Марине Цветаевой, для которой, уточняет Никита Струве, «эмигранты являются героическим народом»23, у Алексинского остается в памяти лишь тот факт, что она была «поэтессой ГПУ»²⁴. Полемический пыл проявляется еще и в такого рода формулировках: «Враг — это коммунизм. Французы с нами, а немцы с большевиками»²⁵.

От роли участника политической жизни оратор и пылкий полемист быстро переходит к роли свидетеля, аналитика. Он не уточняет личных политических убеждений. Верит ли он еще в революцию, в передовую роль рабочего класса? К каким практическим выводам приводит его восхищение Плехановым? Эти вопросы не затрагиваются; можно предположить, что они крайне мало повлияли на его работы. Главенствует объективность — даже если предлагаемый им материал построен на основе четко идентифицируемой, неизменной теоретической позиции.

Для Алексинского настоящего социального прогресса в СССР нет. Перед Второй мировой войной эта мысль может основываться на статистических данных и заявлениях лидеров, которые позволяют заключить, что материальная ситуация в стране очень плоха²⁶.

Алексинский не считает НЭП ни периодом восстановления продовольственного обеспечения и роста некоторых видов производства, ни периодом смягчения принудительных государственных мер²⁷. По его мнению, и Великий перелом в свою очередь тоже не указывает на решающие изменения в работе советской системы, но является их логическим продолжением. Наш автор полагает, что все вытекает из мудреной, по его мнению, стратегии, которую Ленин определил в Государстве и революции и применил в 1917 году, вызвав несогласие Плеханова, а позже и Бухарина: материальная база превращения царистской России в коммунистическое государство была слишком ограниченной. Революция, совершенная в стране, находящейся на доиндустриальной стадии развития, принятые большевиками решения не могли привести к ожидаемым результатам. В действительности, совершить революцию, которая чужда народу, глубоко пронизанному крестьянским мировосприятием, невозможно²⁸. Новой власти пришлось навязать себя силой и, таким образом, совершить неизбежную ошибку. Изначальное противоречие (совершить революцию против народа) превращает СССР в систему, обратную социалистическому проекту руководства страны. Ошибки, на которые указывают руководители партии, таковыми не являются, потому что являются следствиями режима. Никакая инициатива, какой бы энергичной и жестокой она ни была, не может привести к успеху. Все прилагаемые усилия иллюзорны. Волюнтаризм руководителей — это из области «бегства от себя в развлечении» по Паскалю. Народу навязываются непосильные, недостижимые задачи, но они лишь отвлекают внимание от главного: «Государство-господин», «Государство-хозяин», террор существовали в форме зародыша уже в Октябрьской революции²⁹.

Для Алексинского развитие Советского Союза не более чем следствие фундаментальной ошибки, совершенной Лениным. Глобальный, системный, принципиально не исторический характер такого подхода отрицает какую бы то ни было обусловленность массовых репрессий. Таким образом, «сталинизм» как режим для Алексинского не существует.

Будучи непримиримым противником Советского Союза по принципиальным вопросам, наш автор, однако, пересматривает свои позиции после Второй мировой войны. В Революционной России, появившейся в 1947 году, он, судя по всему, близок к точке зрения Ю. Мартова: в конце концов он принимает большевистское государство как факт. Необходимо, предлагает он, понять Советский Союз и действовать по отношению к нему прагматично, не впадая в крайности. В свете такой умеренности роль Красной армии в победе союзников над нацистской Германии признается явно решающей: Алексинский больше не может противопоставлять свои оборонческие позиции сталинскому режиму. Что касается Ленина, то в своих последних текстах Алексинский высказывается о нем со снисходительностью и уважением и даже берется за перевод одной из его статей³⁰.

 Перевод с французского Кристины Дахиной

 

Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ №11-24-17001а/Fra «Отношение к иностранной культуре в советской литературе, искусстве и теории.1917-1941 гг.». Номер программы с французской стороны — ETRANSOV PICS N 6027

 

¹ Об «оборончестве», его противоположности — «интернационализме», их многочисленных нюансах, а также о распределении этих позиций в кругах русской социал-демократической эмиграции см.: Annie Kriegel, «Le dossier de Trotski à la Préfecture de Police de Paris», Cahiers du monde russe et soviétique, vol. 4, n° 3, Paris, 1963, pp. 267-273. Об истории слова «пораженец» (poraženec), употреблявшегося сначала в русском контексте как синоним «интернационалиста» см.: Catherine Slater, Defeatists and Their Enemies : Political Invective in France 1914-1918, Oxford, Oxford University Press, 1981. О претензии Г. Алексинского на авторство этого слова см.: C. Slater, «Note critique sur l’origine de “défaitisme” et «“défaitiste”», Mots, n° 1, Paris, octobre 1980, pp. 213-217.

² Catherine Gousseff, L’exil russe. La fabrique du réfugié apatride (1920-1939), Paris, Éditions du CNRS, 2008, p. 13

³ Grégoire Alexinsky, Isba de l’oncle Ivan, Vichy, édition de l’auteur, 1943, p. 118.

⁴ Nikita Struve, Soixante-dix ans d’émigration russe (1919-1989), Fayard, 1996, p. 167. Словарь более чем в сто страниц (стр. 167-277) насчитывает 8 рубрик и включает более 500 имен.

⁵ Призыв выходит с 1 октября 1915 года по 31 марта 1917 года (60 номеров), Наше дело закрыто со вступлением немцев в Париж (29 номеров). См.: L’émigration russe en Europe. Catalogue collectif des périodiques russes (1855-1940), составленный Татьяной Осоргиной-Бакуниной, Paris, Institut d’études slaves, 1976, pp. 80, 215, et 228. Перед самым Призывом Г. Алексинский возглавлял весьма недолго просуществовавшее издание (4 номера) Россия и свобода, Paris, 29 août — 26 septembre 1915 (см.: L’émigration russe en Europe…, op. cit., p. 88).

⁶ Алексинский не без удовольствия намекает на наличие французских родственников по восходящей линии и на свою двойную культуру. Тем не менее его работы переводились с русского, а его рукопись «выправлялась» франкоговорящим М. Е. Клееманном (Россия и Европа, стр. 1). В противовес распространенному мнению, согласно которому русские эмигранты бегло изъяснялись по-французски, К. Гусефф отмечает, что в 20-х годах только 3,5 % из них знали какой-то другой язык, кроме русского (L’exil russe, op. cit., p. 45). Приблизительно такой же ситуация была перед началом Первой мировой войны. См.: Michel Lesure. Les réfugiés révolutionnaires russes à Paris, Cahiers du monde russe et soviétique, vol. 6, n° 3, Juillet — septembre 1965, p. 422).

⁷ См.: G. Alexinsky, «Les conditions de travail des ouvriers municipaux en Russie», переведенное с русского A. Святловски, Les Annales de la régie directe. Revue internationale des services économiques publics, n° 16, Genève, août 1910, pp. 297-303; в том же журнале, «La régie directe et le funiculaire de Belleville», n° 37-39, mai-juillet 1912, pp. 251-256, et «La régie directe et les finances municipales», n° 49-51, mai-juin 1913, pp. 201-204.

⁸ См.: Grégoire Alexinsky, La Russie moderne, Paris, Ernest Flammarion, 1912 ; tr. angl. Modern Russia, par Bernard Miall, London-Leipsic, 1913. Переведенный текст — это текст второго издания, исправленный и дополненный (Flammarion, 1915); G. Alexinsky, La Russie et la guerre, Paris, Armand Colin (второе, дополненное издание появилось в 1916 году у того же издателя) ; tr. angl. Russia and the Great War, par B. Miall, New York, Charles Scribner’s Sons, 1915 ; La Russie et l’Europe, Paris, Ernest Flammarion, 1917 ; tr. angl. Russia and Europe, par B. Miall, New York, Charles Scribner’s Sons, 1917.

⁹ В богатой «Библиотеке научной философии», которой возглавлял д-р Гюстав Лебон, выходили труды таких известных авторов, как Эмиль Бутру, Уильям Джеймс, д-р Пьер Жане, а также академик Эмиль Оливье.

¹⁰ См.: Grégoire Alexinsky, Bilan d’une expérience. Un quart de siècle de régime communiste, Clermont-Ferrand, Cahiers de la jeune France, 1941 ; Isba de l’oncle Ivan, op. cit. В последнем из главных произведений, Горькая жизнь Максима Горького (Arthaud, 1950), Алексинский не указывает в рубрике «Того же автора» своих публикаций времен правления Виши, среди которых От Толстого к Петэну, появившееся также в Тетрадях молодой Франции.

¹¹ См.: G. Le Bon, Premières conséquences de la guerre. Transformation mentale des peuples, Paris, Ernest Flammarion, 1916, p. 222. Лебон ссылается на Россия и война.

¹² André Pierre, «Maxime Gorki et le bolchevisme», Le Monde, 18 juillet 1950.

¹³ См.: G. Alexinsky, «Un ancien député de la Douma expose la situation de la Russie», France et monde. Revue de documentation économique et sociale, 9^e année, n° 90, nouvelle série n° 24, Paris, 20 janvier 1923, p. 72. Текст лекции перепечатывается под названием «Последние аспекты социальной регрессии в России», в Социальном музее, n° 3, Paris, 1923, pp. 65-82.

¹⁴ Коммунистический бюллетень вызывает значительный резонанс, связывая имена Алексинского и Бурцева, известного обличителя русских «пораженцев» (Amédée Dunois, «Deux manifestes de l’exécutif», Le bulletin Communiste, n°34, Paris, 18 août 1921, p. 1).

¹⁵ G. Alexinsky, «Les derniers aspects de la régression sociale en Russie», article cité, p. 80-82.

¹⁶ См. : G. Aleksinskij, «Рождественнская ночь Ленина», Наше дело, n° 5, 23 décembre1939, p. 2. Наш автор старается напомнить о связях с патриотами и представляет письмо 1921 года, в котором Врангель поручает ему важную миссию (idem, p. 1).

¹⁷ Leonid Livak, «Nina Berberova et la mythologie culturelle de l’émigration russe en France», Cahiers du monde russe, Paris, 2002, n° 43, fascicule 2-3, p. 463.

¹⁸ См.: G. Alexinsky, Souvenirs d’un condamné à mort, Paris, Armand Colin, 1923; см.: анализ этого произведения, проделанный Журналом политических наук и подписанный «P. Ch.»: «Этот роман из реальной жизни более странен, чем любая выдумка, где комедия чередуется с драмой» (Tome 47, Paris, 1924, p. 318).

¹⁹ L. Livak, «Nina Berberova…», article cité, p. 464.

²⁰ См.: Нина Берберова, по мнению которой «писатели эмигранты пытались сделать все возможное, чтобы голос, идущий из России, был услышан. Но никто их не слушал, их нигде не принимали» (Курсив мой. М., Согласие, 1996, p. 277, loc. cit. par L. Livak, «Nina Berberova…», article cité, p. 465).

²¹ G. Alexinsky, Du tsarisme au communisme, Paris, Armand Colin, 1923, p. 51.

²² См. : Wilfrid Lerat, «Grégoire Alexinsky, Du tsarisme au communisme. Souvenirs d’un condamné à mort», chronique bibliographique, Revue d’histoire de la guerre mondiale, Paris, 1924, n. 4, p. 257.

²³ N. Struve, Soixante-dix ans d’émigration russe…, op. cit., p. 19.

²⁴ G. Aleksinskij, «Poètessa iz GPU», Naše delo, n° 3, 5 décembre 1939, p. 4.

²⁵ Naše delo, n°5, 23 décembre 1939, p. 1.

²⁶ Большая часть Итогов эксперимента состоит из комментариев к отрывкам доклада Маленкова на XVIII конференции Коммунистической партии большевиков СССР, цитируемых согласно стенографическому отчету в газете Правда от 16 мая 1941 года.

²⁷ G. Aleksinsky, «Les derniers aspects de la régression sociale en Russie», article cité, p. 71.

²⁸ Во многих своих книгах, а также некоторых статьях, ограниченный объем которых неизбежно заставляет придерживаться одной тематики, Алексинский неизменно уделяет внимание истории России, начиная с Петра Великого.

²⁹ G. Alexinsky, Bilan d’une expérience, op. cit., p. 49-50 et p. 79-87.

³⁰ Речь идет о «Большевизме и меньшевизме», La NEF, n°62, février 1950.