На открытии Международной научной конференции с приветственным словом выступили заместитель директора ИМЛИ им. А.М. Горького д.ф.н. В.В. Полонский, вице-президент Российского фонда культуры, главный редактор альманаха «Российский архив» д.ф.н. А.Л. Налепин.

 

На пленарном заседании выступили:

Л. А. Спиридонова

(Москва)

 

Характерная черта творческого почерка И. Шмелева — «русскость» Мечтая быть писателем «родным, национальным в лучшем смысле слова», он запечатлел в своих произведениях подлинную Россию. Созданные им картины русской природы, образы русских людей, изображение  повседневного быта народа и православных обрядов, христианских праздников и  трагических событий истории  вошли в золотой фонд русской литературы ХХ в. Особенно обострилось чувство «родного» у писателя в годы эмиграции. Не пытаясь научить Европу своей вере, он лишь хотел показать  миру Россию со всеми ее достоинствами и недостатками. Именно эту задачу Шмелев поставил перед собой  в произведениях, воскрешающих картины былой жизни на родине: цикле очерков «Сидя на берегу»», сборнике рассказов «Родное», романах «Лето Господне», «Богомолье», «Няня из Москвы» и др.

Для всей эмигрантской  литературы характерен жанр «воспоминательной» прозы. Однако  произведения Шмелева отличаются от «Жизни Арсеньева» И. Бунина или от «Путешествия Глеба» Б. Зайцева тем, что в их центре — не жизнь и судьба  отдельной личности, не воспоминание о  «светлом рае» детства конкретного человека, а жизнь и судьба России. «Знаток и маг златотканного русского слова», Шмелев наполняет  свои произведения колоритными бытовыми деталями, возвращающими ему веру в жизнь. Эта вера не только спасла самого писателя, но и дала ему силы вновь вернуться к творчеству  и  осуществить свою мечту о создании  больших эпических полотен, «спеть в полный голос».

«Светлое царство русское» существует в произведениях Шмелева и как явление материальной жизни со всеми его колоритными бытовыми подробностями, и как идеальный мир, гармо­нически сочетающий в себе традиции предков и живую память потомков, и как высшая духовная субстанция национальной жиз­ни русского народа. Микромир шмелевских героев органически вписан в макромир, выходящий за пределы России. Под кажу­щейся простотой бытовых зарисовок у Шмелева, как правило, скрывается неисчерпаемая глубина общечеловеческих чувств и переживаний. Будучи писателем «самым распрерусским» (слова А.И. Куприна) и всю жизнь воспевая родное, Шмелев вписал  себя в историю мировой литературы, в которой русское неотделимо от вселенского.

 

Е. Г. Руднева

(Москва)

 

Под «перекрестными ассоциациями» Д.С.Лихачев понимал прием создания ассоциаций, связанных одновременно с несколькими авторами или произведениями. Этот прием широко представлен в поэзии и прозе; и в рассказах И.С. Шмелева. В повести «Неупиваемая Чаша» Шмелев ни разу не называет своего героя иконописцем или изографом, но представляет его как «живописного мастера», используя стилистику церковных постановлений. Такая номинация (она соответствует диапазону жанров, в которых работал герой повести) вызывает ассоциации с культурой Возрождения и романтизма. Перекрещение значений религиозной и светской культур имеет в повести принципиальное значение.

Подобно Гоголю, Шмелев насыщает повесть живописными и литературными реминисценциями: римский фрагмент написан в духе итальянских полотен Щедрина, Матвеева, Петрова, Брюллова и гоголевского «Рима». Сосновый бор, одушевленный в стиле фольклора, ассоциируется с полотнами Шишкина; сцены крестного хода и ярмарки — с картинами Репина, Перова, Савицкого, Кустодиева и с «Ярманкой» Некрасова, ярмарочными сценами Левитова. Мотив лебедей как традиционного символа верности, красоты и пророческой песни напоминает об оде Державина «Лебедь» и о «Царскосельском лебеде» Жуковского, о картинах «Два лада» Нестерова, «Царевна-лебедь» Врубеля и др. Стратегия перекрестных ассоциаций определила и ономастические приемы Шмелева.

Перекрестные ассоциации  уводят вглубь общечеловеческой культуры, восстанавливая ее преемственность и непрерывность. Пафос «Неупиваемой Чаши» — в идее возрождения единства национальной культуры, преодоления ее раскола в условиях революционной катастрофы. Память культуры, явленная в перекрестных ассоциациях, создает глубину смысловой перспективы этой повести.

 

В. Т. Захарова

(Н. Новгород)

 

Целью доклада является  выявление  типологических созвучий в представлениях о русском человеке и о России великого русского православного писателя И.С. Шмелева и видных представителей русской религиозной философии С.Н. Дурылина и Н.О. Лосского. В ограниченных рамках материала относительно проблемы сопоставления взглядов Шмелева и Дурылина вопрос был поднят об одном понятии, которым оперируют оба автора: «Лик скрытый» на материале  почти одновременно вышедших  в 1916 г. сборника рассказов  И.С.Шмелева под таким названием и статьи С.Н.Дурылина «Лик России. Великая война и русское призвание». В суровую пору Первой мировой войны  и художник, и мыслитель убеждали своего читателя в светлую предназначенность   человеческой жизни на земле, веры в то, что скрытый смысл Лик бытия прекрасен и России суждена великая миссия в утверждении Добра. В трудах Лосского, особенно в его работе «Характер русского народа» (1957) обнаруживаются многие сходные позиции со взглядами Шмелева, — не случайно Лосский неоднократно ссылается на произведения писателя. Глубоки созвучия писателя и философа в осмыслении таких категорий, связанных с представлением о национальном характере, как религиозность, свободолюбие, чуткое восприятие чужих душевных состояний, доброта, одаренность и других. Авторы дополняют друг друга различными коннотациями смысла этих категорий; в результате  сопоставления возникает эффект глубины и полновесности духовного поиска русской религиозно-философской и художественной мысли ХХ в. 

Стоит отметить, что данная статья является лишь постановочным для полновесного изучения обозначенных проблем.

 

Т. Д. Белова

(Саратов)

 

В докладе, посвященном повести И.С.Шмелёва «Солнце мёртвых», неоднократно прокомментированной критиками и исследователями 1920-1930-х гг. и XXI столетия, предметом рассмотрения стало глубоко лирическое повествование о мире бесподобно богатой крымской природы, сохранившей на фоне безумной человеческой жестокости, духовного и физического распада светлое начало красоты и неиссякаемого равновесия, мудрого жизнестроения. Это свойство стиля Шмелёва-художника, лирика выявляет генетическую линию, роднящую его с традициями как русской классической, так и мировой литературы, а также с христианскими идеями, восходящими к учению Франциска Ассизского и Сергия Радонежского.

 

Н. Н. Примочкина

(Москва)

 

В докладе анализируется рассказ И.С. Шмелева «Забавное приключение», написанный в 1916 г. и опубликованный в сборнике «Слово» в конце февраля — начале марта 1917 г., в те самые дни, когда совершилась Февральская буржуазно-демократическая революция в России. Поэтому не случайно, видимо, писателю удалось в этом небольшом, на первый взгляд всего лишь «забавном» эпизоде из жизни своего героя — поездке спекулянта и денежного воротилы Карасева на автомобиле за город и встрече в доме лесника с представителями простого народа — показать главные причины возникновения русской революции 1917 г. и даже пророчески предугадать ее трагические последствия для дальнейшей судьбы России.

Главная тема шмелевского рассказа — это вопиющее социальное неравенство разных имущественных слоев населения России, грубость и высокомерное хамство сильных мира сего, богачей, нуворишей и крайняя бедность, почти нищета простого народа. Писатель наглядно показывает, как первая мировая война обострила все наболевшие социальные проблемы в стране, еще более усилила разрыв между богатыми и бедняками, довела последних до нежелания терпеть и дальше сложившийся порядок жизни, пробудила в них настоящую классовую ненависть к тем, кто наживается на проклятой бойне, губящей ежедневно тысячи русских жизней.

Таким образом, Шмелев на частном примере сумел показать, что все признаки революционной ситуации были в это время в стране налицо: «верхи не могли», а «низы не хотели» жить по-старому. Хотя прямо о революции в рассказе «Забавное приключение» не было сказано ни слова, но ее грозовое дыхание чувствуется в каждой строчке этого произведения.

 

На тематическом заседании «Национальная мысль в творчестве И.С. Шмелева» выступили:

Т. Р. Гавриш

(Москва)

 

Рассказ И.С. Шмелёва «Свет вечный (Рассказ землемера)» написан в апреле 1937 г. и посвящён И.А. Ильину. Главный герой повествования, персонаж с «говорящей» фамилией Михаил Васильевич Упоров — это верный национальной традиции, конструктивно мыслящий, социально активный человек, «ревнитель к церкви», достойный супруг, отец четверых правильно воспитанных сыновей. Итог первой встречи рассказчика, безымянного землемера, и Упорова в 1910 году — конфликт интеллигента, носителя безрелигиозного сознания, и человека из народа, исповедующего традиционные духовные ценности. Итог второй встречи героев рассказа — «постижение», «прозрение» сущности русского национального характера и будущего страны. Вторая, «знаменательная» встреча происходит в 1922 году: землемер взят большевиками «в подвал» «за обман и ограбление трудящихся», Упоров с младшим сыном Андреем — «за вооружённое восстание при изъятии церковных ценностей». При защите храма от поругания и разорения главный герой рассказа проявляет себя как человек, предпочитающий смерть нравственному падению, и как истинный народный вожак. В преддверии смерти он возлагает надежду на возрождение России на новое поколение — подрастающих детей и умирает как мученик. Имя Господне завершает последнюю реплику Упорова; оно несёт значение итога и таким образом становится смысловым центром высказывания, в котором отражена сущность личности и этики главного героя. Одной из главных в рассказе Шмелёва является мысль об исторической ответственности русской интеллигенции в событиях первых двух десятилетий истории России. В эпизоде первой встречи героев повествования эта мысль лишь обозначена автором; в эпизоде второй встречи она полностью развита и логически завершена им. Опыт осознания рассказчиком исторического итога событий 1905 и 1917 годов в России становится источником его рефлексии о смысле свершившегося в стране и о личной и социальной безответственности как причине этого. Рассказ Шмелёва — это обращение к читателю с вопросом о духовной, истинной сущности нашей родины и несомненное свидетельство о ней.

 

Ю. У. Каскина

(Москва)

 

В позднем рассказе «Записки не писателя» И.С. Шмелевым использованы два отрывка из произведений Ф.М. Достоевского. Первый — из романа «Преступление и наказание», повествующий о том, что Раскольников был далек от простого народа, непонятен и даже враждебен ему. Об этом вспоминает рассказчик, слушая говорящего об одиночестве и нигилизме дядю—«революционера из мезонина». Второй — это сон Алеши из «Братьев Карамазовых» о радости всеобщего воскресения. Этот сон трактуется современными исследователями творчества Достоевского как пророчество о будущем единении всех людей. Спустя годы, герой, «читая это место», вспоминает праздничную Пасху, когда дядя спустился со своего «революционного» мезонина, которое стало настоящим возвращением к живительным духовным истокам.

Эти два отрывка помогают главному герою осознать свою укорененность в духовно-нравственной традиции русской классической литературы, а читателю уяснить важную для Шмелева мысль о связи времен и обязательном историческом возвращении России ХХ столетия к православию. 

 

С. М. Демкина

(Москва)

 

О своей картине «Святая Русь» М.В.Нестеров писал, что ее герои, «измученные печалью, страстями и грехом, с наивным упованием ищут забвения в божественной "поэзии христианства"». Эта тема близка И.С.Шмелеву, творчество которого, по определению И.А.Ильина, есть «национальное трактование национального». И писатель, и художник «в поисках своей России» создали «православную» галерею: богомольцев, юродивых, светлых и трагических женских образов, простых людей и мыслителей «по яркости христианского веропонимания примечательных». Знаменитый нестеровский пейзаж и природа у Шмелева передают «…благостную природу русского года, его мерность, его легкое спокойствие, сочетающееся со строгим характером времен и переходов. <…>Это Россия. Это сама Россия. Это вековечный ритм ее молитвы и труда»; а созданные ими произведения — неотъемлемая часть русской культуры, без которых отечественная история ХХ столетия была бы неполной.

 

Д. А. Завельская

(Москва)

В докладе рассмотрена модель времени как основа целостного художественного мира в творчестве Шмелева: дихотомия цикличности и «линейности». Первая воплощает стабильность бытия и человеческих отношений. Вторая связана преимущественно с драматизмом сюжета, катастрофой, необратимостью. Цикличное время наполнено «благой» предметностью (радость, стабильность, взаимная забота). Поставлен вопрос о циклическом времени и циклическом сюжете у Шмелева. Совпадают ли они? В какой мере это влияет на методологический подход к понятию времени в художественном произведении? Использован материал произведений, центральными персонажами которых становятся отец и сын: «Распад»; «Человек из Ресторана»; «Солдаты» (дополнительные главы); «Лето господне». Судьба сына соотносится преимущественно с «катастрофичным» временем или необратимостью (смерть сына в «Распаде» и «Солдатах»); жизнь отца протекает в большей связи с цикличностью. Рассмотрено явление «двойничества» отца и сына. В «Лете господнем» смерть отца не разрушает цикличности; смена душевных состояний в жизни сына обращена к природе и церковным праздникам, образуя «внутренний циклический сюжет». Рассматриваются варианты кумулятивного и хроникального сюжета в произведениях Шмелева. Насколько применимы данные термины к необратимости и катастрофичности в сюжетах исследуемых произведений? Что можно назвать событием в произведениях Шмелева, и как это соотносится с проблемами литературоведческой методологии?

 

Е. Н. Никитин

(Москва)

 

Сотрудничество с петербургским «Издательским товариществом писателей» — малоизученная страница в биографии писателя. Постараемся прояснить ее с помощью впервые вводимых в научный оборот писем Шмелёва к В.В. Муйжелю.

Шмелёв с начала был одним из активных членов товарищества. В выпущенном им «Сборнике первом» поместил рассказ «Пугливая тишина», а также отдал в товарищество рукопись 2-го тома своих «Рассказов». Обе эти книги вышли в феврале 1912 г. Раскупались они медленно. С.С. Кондурушкин на требование Шмелёва о расчете 21 февраля (6 марта) 1913 г. сообщил: «…I сборник продан только наполовину, а издание вашего II т. стоило больше восьми сот рублей и до сих пор расход этот не погашен вполне».

Товарищество находилось на грани краха. Как Шмелёв воспринимал сложившуюся ситуацию, видно из его письма к В.В. Муйжелю от 9 сентября 1912 г.: «Т-во издало мою книгу. По договору я получаю 35 % с каждого проданного экземпляра… я… имел основания думать, что Т-во будет этот договор выполнять… Было ли хоть доброе желание хоть отчасти соблюдать товарищеские отношения?.. Прошу Вас, выскажитесь, чтобы я мог знать, наконец, чего мне ждать» (письмо хранится в РГАЛИ).

Для спасения некоторые писатели предлагали объединиться с «Книгоиздательством писателей в Москве». И.С. Шмелёв сочувствовал идее объединения. Он писал В.В. Муйжелю 27 сентября 1912 г.: «…Я глубоко уверен, что московское, как лучше организованное, окрепнет скорее и не заставит раскаиваться участников. Будет выполнять все условия. И уже выполняет. Этого я от всей души желаю и петерб<ургско>му» (письмо хранится в РГАЛИ).

Из приведенного письма видно: к концу сентября 1912 г. И.С. Шмелёв стал одним из вкладчиков «Книгоиздательства писателей в Москве», а «Издательское товарищество писателей» вскоре перестало существовать.

 

А. Г. Плотникова

(Москва)

Повесть «Человек из ресторана» стала объектом внимания кинопромышленников сразу после публикации.

Фильм «Человек» («Драма наших дней») был снят в 1912 г. кинопроизводством А.А. Ханжонкова. В главных ролях блистали артисты П. Бирюков, А. Громов, Л. Триденская. Фильм прошел в кинотеатрах на волне успеха повести и был тепло принят публикой и кинокритикой. Ему присущи сентиментальность, вольное обращение с первоисточником (в фильме сын Скороходова кончает жизнь самоубийством), акцент на действии и трогательной и драматической истории.

Фильм «Человек из ресторана» был снят в 1916 г. режиссером С. Веселовским. Продюсером выступило «Акционерное общество Г. Либкин и Кº». Среди актеров были С. Гладков, В. Ирлатов, М. Мартова. Картина была благосклонно принята критикой, хотя и не получила широкой известности. В титрах авторы полностью сохранили оригинальный текст Шмелёва.

Подлинным шедевром стал кинофильм режиссера Я. Протазанова «Человек из ресторана» (1927). Сценарист О. Леонидов и режиссер Я. Протазанов существенно изменили сюжет и образный материал повести. Действие было перенесено на начало 1917 года. Главные роли исполнили М. Чехов, В. Малиновская. Фильм вызвал огромное возмущение И.С. Шмелева: не только переработка повести возмутила его, но и игнорирование авторского права. Появление этого фильма на европейских экранах и реакция на него западной прессы стали тяжелым испытанием для писателя.

Судьба экранизаций повести «Человек из ресторана» показательна и следует логике развития кинематографа как искусства: от сентиментального сюжета на потребу публике — к большему вниманию к художественному тексту и далее — к глобальному переосмыслению ткани произведения. От типажей — к ярким индивидуальным актерских характерам. От производства — к искусству.

 

А. С. Глушенкова

(Москва)

 

Мотив радости в повести И.С.Шмелева играет не только важную духовную составляющую произведения. Понятие «радости» во всей своей полноте и многогранности выступает в повести, как главный, сюжетообразующий, и наравне с этим, эстетический, религиозно-философский элемент. Именно познание радости духовной, божественного откровения через радость творчества и любовь, а за ней и постижения самого Бога, полное обращение к нему, становится для героя смыслом его жизненного пути.  В докладе рассмотрен этот мотив (один из главных мотивов повести!) как в социальном, так и духовном аспектах; проанализировано, как одно из самых важных понятий христианства, столь полно осмысленное в святоотеческой литературе, понимается автором и главным героем повести. Святитель Тихон Задонский писал, что не бывает духовной радости без любви: «Радость без любви не бывает, и где любовь там и радость». Таким образом, обретение героем радости познания Спасителя через любовь: от человека — к Богу, через любовь земную — к вечной любви в царстве Горнем, на наш взгляд, является одной из главных тем-символов повести «Неупиваемая чаша».

 

 

На тематическом заседании «И.С. Шмелев и русское зарубежье» выступили:

А. В. Науменко-Порохина

(Москва)

И.С. Шмелёв, по точному определению К.Бальмонта: «…среди зарубежных писателей самый русский. Ни на минуту в своём душевном горении не переставал думать о России и мучиться её несчастьями». В одной из статей 1924 г. «Крушение кумиров», он обращается к русской молодёжи, побуждая её «найти Россию и направить её пути», поскольку убеждён в том,  что именно молодые, ищущие путей, не успели плениться идолопоклонством и душу свою  не заразили «общественным императивом», а, значит, в силах проложить «новые путевые столбы, новые дороги, ибо старые привели к могилам. Пробудить в сознании молодых интерес к великому историческому и культурному прошлому России и сформировать у них убеждение в том, что всё это необходимо возрождать и развивать, - вот цели и задачи, которые ставит автор в своих статьях 1920-х гг.

Именно поэтому свою следующую статью он называет «Пути мёртвые и живые» и начинает её с оптимистического утверждения: «Кто сомневается в праве и долге нашем думать об устроении будущей России! Время придёт, и будет Россия новая. Будем верить. И, веря, будем готовиться. Не все мыслящие погибли. Духовно мертвы лишь те, кого не научил страшный рок России». Рассуждая о мёртвых путях социализма-коммунизма, Шмелёв обнажает и обличает их антинародную сущность и мораль волчьей стаи. Противопоставляет же этому «возрождение жизни на основе высоко-нравственной, - Евангельское учение деятельной любви». Ибо, по мнению писателя,  всё, что не освящено Божественной волей и Христовым словом, обречено на угасание. И чтоб возрождение в России состоялось, необходимо после разгрома долго очищать почву и приводить всё в порядок. Именно такой видится писателю миссия русской молодёжи, которая должна себя готовить для деятельной любви и воли и быть покорной Богу-Слову как Высшей воле, а также учиться понимать духовные недра русского народа. Только выполнив эти условия, можно будет осуществить, по мнению писателя, «путь религиозного обновления жизни — истинный путь духовного демократизма. Иных путей возрождения не будет. Или — не будет и возрождения».

В статье «Глаза открываются» Шмелёв остро публицистично говорит как о патриотах, испытывающих чувство любви к своему народу и чувство боли за его судьбу, так и о социалистах-утопистах, предавших свой народ, «горевших прекрасными чувствами к человечеству», провозглашавших антинародные лозунги о самоопределении племён России, сеявших смуту в сознании всего народа. Но не только призывами наполнены статьи И.Шмелёва 1920-х гг. В них немало анализа существующего положения дел в Советской России, аналогий, сопоставлений настоящего с прошлым, апелляций к здравому смыслу и, главное, - поиск путей и средств для борьбы с явными и скрытыми врагами Отечества.

Знание особенностей русского характера позволяет писателю высказать в конце статьи очень важную мысль о том, что борьба русского народа за своё «самостоянье» только началась и горе тому, кто не почувствует её силы! По мнению Шмелёва, сохранение культурного наследия, в первую очередь, родного языка, глубочайшее знание своей истории, литературы позволит молодому поколению стать убеждёнными патриотами родной земли, борцами за её светлое будущее. И опорой в этом им будут А.Пушкин, Н.Гоголь, А.Хомяков, К.Леонтьев, Ф.Достоевский: «И первый над всеми — Пушкин». В статьях «Верный идеал» (1936) и «Заветная встреча» (1937), посвящённых годовщине гибели первого поэта России, Шмелёв высказывает убеждение в том, что любовь в Отечеству и служение ему, то есть патриотизм и верность, вера Православию, деятельное добро, выражающееся в созидании, а не в разрушении, - вот составляющие русского национального характера, а, значит, и русской  идеи, лаконично и точно выраженной Пушкиным в понятии «верный идеал».

 

Н. В. Летаева

(Москва)

 

Журнал «Числа» относится к изданиям младшего поколения русских писателей первой волны эмиграции. Одним из направлений деятельности журнала был опрос мнений писателей и художников русского зарубежья. Среди респондентов «Чисел» оказался и И.С. Шмелёв.

Шмелёв откликнулся на просьбу редакции «Чисел» ответить на вопросы, касающиеся творчества Пруста. На вопрос «Считаете ли Вы Пруста крупнейшим выразителем нашей эпохи?» Шмелёв ответил отрицательно, объясняя своё мнение тем, что Пруст изображает «утончённо порочный “свет”», далёкий от современного Шмелёву «века демократии». Шмелёв верно и точно подметил неблаготворное влияние творчества Пруста на читателей и писателей и определил читателя Пруста как человека, душа которого не требует «наполнения».

На второй вопрос, связанный с текстом «В поисках утраченного времени», «Видите ли в современной жизни героев и атмосферу его эпопеи?» Шмелёв ответил, что пороков во все времена достаточно много, но для «полноты изображения надо брать всё», в том числе и ценности, что подвластно только цельным художникам, к коим, судя по ответам, Шмелёв Пруста не причислял. Основным препятствием на пути к цельности таланта Шмелёв считает отсутствие конструктивного начала в творчестве Пруста, ценностей как фундамента любого вида искусства.

На последний вопрос «Считаете ли, что особенности прустовского мира, его метод наблюдения, его духовный опыт и его стиль должны оказать решающее влияние на мировую литературу ближайшего будущего, в частности, на русскую?» Шмелёв ответил категорическим отказом, поскольку Пруст не может «насытить» взыскательного читателя. Увлечение Прустом Шмелёв считает в лучшем случае случайным, «модным», в худшем — знамением «оскудения духа». Шмелёв уверен, что у  «русских есть <...> насытители», светом которых (Шмелёв имеет в виду  Толстого) пользовался и сам Пруст. Влиять на литературу, по мнению Шмелёва, значит вести её, для чего надо иметь «великую тревогу, великое душевное богатство», чего у Пруста, с точки зрения Шмелёва, нет. В целом Шмелёв выразил неодобрительную оценку творчества Пруста, противопоставляя «писаниям» французского писателя «сложность» и «избранность» русской литературы и выделяясь своим мнением в ряду общего славословия и восхищения в адрес Пруста.

 

О. В. Резник

(Симферополь)

 

В докладе подчеркивается мысль, что в изгнании, в творчестве русской эмиграции актуализируется концепт «дом», а не «родина». В пограничных условиях топос «Родина» деполитизируется, меняя концептуальное поле. Его заменяет концепт «дом», который в эмигрантском творчестве представляет собой универсальное понятие. Он объединяет тех, кто был далек от политики, и тех, кто ставил интересы государства выше личных.

В качестве примера исследуется автобиографическое произведение И. Шмелева «Солнце мертвых». В статье анализируется (в сопоставлении с автобиографической прозой Н. Тэффи, И. Бунина) восприятие И. Шмелевым «Дома» как убежища от внешних сил, последнего приюта. Четкая локализация в топосе позволяет отнести эту модель концепта к синхрон-картинам. В облике дома автор отражает настоящее ощущение человека, который не проезжает по пространствам гражданской войны (как Н.А. Тэффи), а в ней живет.

В условиях террора и голода И. Шмелев воспринимает «дом» как убежище от внешних сил, а «анти-дом» связывает с грязью, опасностью, страхом. В то же время концепт «дом», часто встречающийся в мемуарной литературе, трансформируется во временное жилище, убежище. На историко-социальном уровне «дом» становится одним из ядерных концептов, так как позволяет оценить интерференцию и дифференциацию авторского чувства ностальгии.

 

Е.А. Осьминина

(Москва)

 

В заявленном докладе сопоставляются произведения о русском православном детстве, созданные писателями, соответственно во Франции в 1920-1940-х и в Эстонии в 1930-х годах. Выделяются общие и отличительные черты «Праздников», «Радостей» Шмелева и циклов «Детство», «Из воспоминаний детства» Никифорова-Волгина.

Общее: причины обращения к  теме (ситуация эмиграции, личные мотивы), предмет изображения (годовой круг церковного богослужения),  история создания (из газетных публикаций под определенный праздник), выбор ребенка-повествователя (чистота детского восприятия и обращение  к определенному читателю, Иву Жантийому и Толичке фон Штубендорф соответственно), наличие героев-наставников (объясняющих церковные службы, показывающих примеры христианского поведения), внимание к языку.

Отличия: выбор различных праздников и памятных дней (внимание Никифорова-Волгина к великопостным богослужениям), особенности композиции (центром рассказа Никифорова-Волгина является церковная служба), изображение героев (более «функциональное» у Никифорова-Волгина), лексические различия (передача живой разговорной речи Шмелевым и церковно-славянский пласт языка у Никифорова-Волгина).

Эти отличия говорит о развитии традиций Шмелева в творчестве  Никифорова-Волгина,  о большем тяготении последнего  к «духовной прозе», преобладании научения (объяснения церковного богослужения) над чистой изобразительностью; что, однако, не уменьшает художественности рассказа).

 

На тематическом заседании «Творчество И.С. Шмелева, Проблемы поэтики и текстологии» выступили:

С. В. Шешунова

(Дубна)

 

Доклад посвящен проблеме национального характера в названном произведении. Изображенное Шмелевым столкновение русской и немецкой ментальности рассматривалось в контексте традиций отечественной классики; в частности, в докладе были выявлены параллели между диалогами Ивана и Брауна в данном рассказе и диалогом «мальчика в штанах» и «мальчика без штанов» в книге очерков М.Е. Салтыкова-Щедрина «За рубежом». Образ гвардейского солдата Ивана сравнивался в докладе с образами Преображенского солдата и Всемоги из одноименных сатирических сказок Шмелева, осмысляющих причины и следствия вовлеченности русского народа в революцию (в рассказе «Чужой крови» революция не упоминается, но его кульминация и развязка приходятся на весну 1917 года, что, по мнению докладчика, не случайно). При этом был особо выделен мотив метафизической скуки главного героя, объединяющей его с персонажами не только упомянутых выше сказок Шмелева, но и поэмы А.А. Блока «Двенадцать», а также проанализировано употребление в тексте рассказа некоторых слов, характерных для русской языковой картины мира (в частности, глагола «гулять»). Обратившись к историческому контексту произведения, С.В. Шешунова интерпретировала рассказ «Чужой крови» как воплощение русского мифа о безбедно живущем Западе (у Шмелева этот миф реализуется также в эпопее «Солнце мертвых» и романе «Няня из Москвы»); созданная в данном рассказе идиллическая картина немецкой жизни времен Первой мировой войны была по контрасту сопоставлена в докладе с изображением той же эпохи в романе Э.-М. Ремарка «На Западном фронте без перемен».

 

Л. Ю. Суровова

(Москва)

 

После «Человека из ресторана» и рассказов, составивших шесть томов собрания сочинений, за Шмелевым прочно закрепилась репутация «жизнерадостного здорового реалиста».  Критика причислила его к эмпирикам, не способным на «мистические переживания». Тем не менее, даже в ранних произведениях писателя метафизика присутствует.  Но по-настоящему освоить тему сверхъестественного писателю удается только под влиянием произошедших в России событий 1917-го года: в повести «Это было» он изображает русскую революцию как сумасшествие.

Шмелев в своей повести осмысливает новую реальность. Это осмысление проходило несколько этапов, что фиксирует череда редакций «Это было».

Существенным приобретением промежуточного этапа работы над повестью стала фигура рассказчика, пока безымянного, но с характерным языком и запасом словечек, из которых складывается его определенный портрет. Перед нами военный человек, наделенный трезвым умом и простосердечный; он не чувствует психологические оттенки и способен реагировать только однозначно. Сумасшедшие не вызывают у него жалости, раз они заперли в чулан и загнали в яму здоровых людей, смотревших за ними. Совсем иначе воспринимает мир рассказчик, явившийся по воле автора в окончательной редакции. Шмелев наделил его хрупкой душевной организацией. В конце повести объясняется, что до войны он ассистировал П.Н. Лебедеву, как подающий надежды ученый-физик. Но физика не превратила его в отрицателя, в нигилиста, скорее наука раздвинула для него горизонты физических законов, направив к высотам философии, к гениальным, в своем роде, умозаключениям, на которые способны лишь мечтатели.

 

М. Н. Коннова

(Калининград)

 

Доклад посвящен когно-лингвистическому исследованию  ценностных смыслов, выраженных структурой хронотопа в начальной главе повести И.С. Шмелева «Старый Валаам» (1935). Повесть открывается «введением», начальные слова которого — «В поминальном очерке “У старца Варнавы”» — вводят в смысловую ткань текста вневременной мотив памяти-поминовения, помещающий всё дальнейшее повествование в чрезвычайно широкий темпоральный контекст. Указание на Коневецкий монастырь как собственно начало пути «к Валааму» и его своеобразное преддверие имплицитно свидетельствует о «выделенности» путешествия из прежнего, знакомого, городского пространства родной для героев повести Москвы или столичного Петербурга. Характеризующее этот путь обстоятельственное сочетание цели — «по священному делу» — сообщает описанию путешествия особый аксиологический смысл. Кульминацией пути становится явление Валаама. Энергоцентричный характер возвратных глаголов «показался», «открылся», подчеркивающих неожиданность явления Валаамских островов, имплицитно указывает и на чудесную — неотмирную — сущность впервые созерцаемой героями обители. Эта её «явленность» раскрывается самим значением глаголов «показаться», «открыться», содержащих в своей семантической структуре указание на «данное», «даруемое» видение того, что прежде было «заказано», «сокрыто» от глаз. Образы Коневецкой обители и «светлого Валаама», в целостном бытии которых неразрывно соединяются мир дольний — природа и человек, и мир горний («для Господа, “во Имя”»), становятся явлением иных — преображенных светом надмирной благодати — пространства и времени. Анализ лексико-грамматических средств выражения пространственно-временной семантики свидетельствует о слиянии двух планов темпоральности: времени и вечности.

 

Л. В. Суматохина

(Москва)

 

В докладе рассмотрена творческая история рассказа И.С.Шмелева «Кровавый грех» в свете соотношения публицистического и художественного начал в творчестве писателя. Проведен сопоставительный анализ четырех произведений Шмелева, написанных на материале его поездки в Сибирь весной 1917 г.: цикла «В Сибирь за освобожденными» (1917), статьи «Убийство» (1924), очерка «Черная Пасха» (1930) и рассказа «Кровавый грех» (1937). Показана контрастно противоположная оценка событий в цикле «В Сибирь за освобожденными» и статье «Убийство»; проанализирован принцип отбора и художественной обработки фрагментов «Убийства» в процессе создания очерка «Черная Пасха». Раскрыта образно-смысловая функция цитаты из трагедии А.С.Пушкина «Борис Годунов» в заглавии, эпиграфе и тексте рассказа Шмелева. Прокомментирован выбор рассказчицы — сестры милосердия. Приведены примеры синтеза в рассказе образов и идей из идейно противоположных публицистических текстов.

Сопоставительный анализ позволил полно воссоздать творческую историю рассказа «Кровавый грех» и прийти к выводу: художественный синтез делает рассказ «Кровавый грех» более правдивым, объективным, органичным, емким, нежели любой из предшествующих ему текстов.

В заключение поставлена текстологическая проблема, которая неизбежно встанет в процессе подготовки научного собрания сочинений И.С.Шмелева. Какие из этих четырех текстов являются законченными самостоятельными произведениями, а какие следует отнести в раздел «Другие редакции и варианты»? Предложен возможный вариант ее решения.

 

А. В. Мартынов

(Москва)

 

Роман «Солдаты» создавался Иваном Сергеевичем Шмелевым на протяжении ряда лет. Писатель, то возвращался к произведению, то откладывал его. Начало работы приходится на 1925 г., а основной корпус книги был завершен в 1929 г.

«Солдаты» относятся к началу последнего периода творчества Шмелева, в котором преобладает историко-мемориальная тематика. Если проза первых лет эмигрантского периода характеризовалась апокалиптическими тонами, воссозданием картин революционной и пост-революционной России («Солнце мертвых», «Каменный век»), а затем описанием современного прозаику Русского зарубежья («Марево», «Сидя на берегу»), то в последующем автор возвращается к дореволюционному (а точнее, предреволюционному) прошлому.

К сожалению, роман не был завершен. Сказался целый ряд причин, как объективного, так и субъективного характера. По свидетельству самого Шмелева (см. его письма к философу Ивану Ильину), в конце 20-х годов у него ухудшилось состояние  здоровья. Психологически тяжело действовала на писателя критика Русского зарубежья, в которой опубликованные главы романа, оценивались не с эстетических позиций, а в контексте неприятия политических взглядов автора («реакционность»). Кроме того, у прозаика были многочисленные обязательства перед редакциями и издателями («Богомолье», «Лето Господне»), а также другие замыслы, часть из которых также осталась неоконченной («Спас Черный»). Необходимо учитывать, что, как и в случае с другим его неоконченным романом «Иностранец» Шмелев искренне опасался, что не сможет художественно объективно осуществить замысел.

Несмотря на свою незавершенность и некоторое стилистическое несовершенство роман остается значительным явлением в картине мира Шмелева. Он конкретизирует историю смены тем в творчестве писателя. Также помогает лучше понять механизмы работы над текстом. Наконец, «Солдаты» приоткрывают завесу над нереализованными замыслами Ивана Шмелева

 

Е. В. Войнлович

(Новосибирск)

 

Роман И.С. Шмелёва «Няня из Москвы», написанный в форме сказа, представляет собой стилизацию народной речи. Имитация разговорной речи народа происходит на всех уровнях языка, писатель воспроизводит лексический, морфологический, синтаксический строй речи рассказчицы. Кроме этого, передаётся и фонетико-интонационная структура монолога няни, что создаёт эффект спонтанности. Завершает полный речевой портрет сказительницы использование графической стилизации.

Особенность графики в целом обуславливается двумя факторами: передачей лексико-морфологической структуры речи и трансляцией разговорной просодики.

Наиболее ярко стилизованность народной речи проявляется в обильном употреблении писателем всевозможных вариантов лексем: мужчина / мущина, жизнь / жисть / жись. При создании разговорных вариантов писателем активно используются метаплазматические средства (антистекон, синкопа, синицеза, ламбдаизм и др.): бутенбротъ, юлирный, ламбалаторiя.

Другой способ создания графического облика текста — употребление дефиса. Особенно интересна специализированная функция дефисного написания — составление композитов. В романе представлено четыре типа композитов: синонимы (бугорочѣкъ-могилка), повторы (поѣдомъ-ѣсть), репрезентативы (котлеты-биштексы), композиты с обстоятельственной зависимостью количества и цели (хлѣбецъ-другой, сходить-купить). Благодаря композитам более эффектно передаются экспрессивные смыслы: интенсивность; эмоциональность; оценочность. Также дефис может передавать протяжённость фрагмента речи: натерпѣ-лись, прожо-ры-ы; акцентировать синтаксическую рему: А ужъ онъ въ генералы вышелъ, и ему высокое мѣсто, въ Эн-дiю.

Таким образом, графическая стилизация помогает правильно расставить акценты в речи няни, передаёт народный просторечный характер монолога, формирует эффект спонтанности произнесения монолога няни.

 

О. В. Быстрова

(Москва)

 

В докладе предложен анализ романа "Пути Небесные", который в творчестве И.С. Шмелева, равно как и в истории русской литературы, занимает особое место. Новаторство писателя проявилось в новом типе русской книги, основанном на православном мировоззрении. Специфика его романного повествования отличается тем, что художественность и документальность сливаются в действии воедино. Одним из ярчайших приемов, которые использует Шмелев в своем романе и для оформления сюжета (как некую эмоциональную насыщенность ситуации), и своеобразную подсказку читателю-соавтору, стал художественный прием умолчания. В первую очередь, умолчание для писателя, — выразительное средство, обозначаемое многоточием, при котором речь автора (равно как и героя) прерывается с целью активизации воображения читателя, призванного восполнить пропущенное; это фигура мысли, которая заставляет читателя потрудиться над текстом.

В романе умолчание как прием стилистический нередко перерастает в ситуативный прием умолчания; примером может служить история взаимоотношений Дариньки и барона Ритлингера (от знакомства к страшному видению смерти барона).

Шмелев в романе анализировал ситуацию, при которой происходит «чудо перерождения» человека, открывающего для себя новый мир отношений и знаний. Этот таинственный процесс преображения души человека показан в романе через призму аллюзий и намеков, в использовании которых присутствует как обязательный прием умолчания.

Элементы умолчания, как смысловой фигуры, находят свое отражение во временном контексте романного повествования; хотя в определенных случаях при анализе романа предстает видоизмененный вариант умолчания — недоговоренность. Шмелев блестяще использует ее возможности при описании временных пространств в романе. Именно она позволяет создавать впечатление об одновременном присутствии двух пластов времени: реального и вневременного.