09-12-2024
[ архив новостей ]

Слово и реальность в повести К.С. Льюиса «Письма Баламута»

  • Дата создания : 05.04.2016 13:31:00
  • Автор : Мороз Нина Анатольевна
  • Количество просмотров : 7110

Мороз Нина Анатольевна

Слово и реальность в повести К.С. Льюиса «Письма Баламута»

Сведения об авторе:

МГУ им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, преподаватель

nina.a.moroz@gmail.com

Аннотация

Повесть К.С. Льюиса «Письма Баламута» (1941) рассматривается как созданное профессиональным филологом и преподавателем произведение, в центре которого находится проблема слова. Повесть представляет собой «послания» старшего беса, написанные в ответ на письма «ученика», которые читатель должен реконструировать. Внутренняя реальность искушаемого человека, с которым «работает» младший бес под руководством наставника, также предстает как текст, большинство способов соблазнения связаны со словом. Основное внимание в статье уделяется взаимодействию нравственной и «филологической» проблематики повести.

Ключевые слова

дидактика, манипуляция, проблема ярлыка, образ искусителя, христианство.

Abstract

The article considers “The Screwtape Letters” (1941) by C.S. Lewis, a professional philologist and teacher, as a text focused on the problem of word. The novel comprises the epistles of a senior demon, written in response to his “disciple’s” letters which have to be reconstructed by the readers. The inner world of a man, tempted by the junior demon under the supervision of his “mentor”, is also presented as a text.  Most temptations have “verbal” nature. The main focus of the article is the correlation of moral and “philological” problems in “The Screwtape Letters”.   

Key words

didacticism, manipulation, label problem, tempter image, Christianity.

            «Письма Баламута» (The Screwtape Letters) написаны К.С. Льюисом в 1941г. и опубликованы отдельным изданием в 1942-м. Это 31 послание опытного беса Баламута (Screwtape) его племяннику Гнусику (Wormwood1), касающееся «методики» соблазнения рода человеческого. Эта повесть – едва ли не самое знаменитое сочинение Льюиса после «Хроник Нарнии» (выход первой части которых «Баламут» опередил на 8 лет). Переписка бесов не только принесла Льюису славу на родине, но и сделала его популярным, например, в США: журнал «Тайм» вышел с обложкой, на которой были помещены портреты Льюиса и Баламута.

            История изучения творчества Льюиса в отечественном литературоведении очень коротка – по понятным причинам, произведения, посвященные христианской проблематике, могли существовать в СССР только в «самиздате». «Письма Баламута», опубликованные на русском языке в 1991 году (перевод Т. Шапошниковой, переработанный Н.Л. Трауберг)2, сегодня пользуются неизменным успехом в христианской читательской среде. Научное творчество Льюиса подробно рассматривает в своих работах Н.В. Эппле3. Однако, что касается «Писем Баламута», эта повесть пока не изучалась в отечественном литературоведении как текст, созданный преподавателем и филологом (среди английских литературоведов можно назвать Тома Шиппи)4.

            Начнем с литературной традиции, которую Льюис трансформирует, создавая свой образ беса-искусителя. В 1945 г. Льюис-филолог выпускает одну из лучших своих работ — «Предисловие к “Потерянному раю” Джона Мильтона. Помимо анализа образов поэмы и изучения собственного мильтоновского богословия, Льюис включает в свое «Предисловие» критику позднейших комментаторов Мильтона (в т.ч. Т.С. Элиота и Фрэнка Ливиса), чтобы «освободиться при взгляде на поэму <…> от множества недоразумений, связанных с привнесением читателями в текст позднейших представлений, будь то романтических, эволюцио­нистских и т.д.»5. Одна из целей этой критики – разрушить «романтический» ореол вокруг образа бунтующего Сатаны. Эта трактовка не раз вызывала у некоторых последующих критиков сомнения – не являются ли разрушение романтического контекста и попытка смягчить вольнодумие Мильтона лишь навязыванием тексту новой парадигмы, на этот раз – традиционно-христианской? Однако идея, которая прозвучала некоторой натяжкой в научной работе, тремя годами ранее уже нашла отражение в художественном тексте, причем вполне убедительное.

«Баламут» вырастает из спора со вполне конкретной традицией – спора, который ведет историк литературы, хорошо знакомый с традицией и далеко не все в ней готовый принять. Знаменательно, что Льюиса – специалиста по средневековью – оставляют совершенно равнодушными более ранние тексты о дьяволе и бесах, например, средневековые народные повествования об одураченном черте или такой популярный немецкий жанр XVI в., как Teufelsbucher, целью которого было пошатнуть веру людей во всемогущество Сатаны6.

            В предисловии к «Письмам Баламута» Льюис сам задает систему координат: «…Демоны у Мильтона <…> так величественны и романтичны, что вводят в большой соблазн… (кстати, здесь Льюис ссылается на Джона Рескина – это как бы не сам Мильтон, а взгляд на него с исторической дистанции. – Н.М.). Но самый вредоносный из всех – Мефистофель у Гете. Ту серьезную, неустанную, беспокойную сосредоточенность на себе, которая и есть знак ада, являет совсем не он, а Фауст. Остроумный, разумный, вежливый, легкий Мефистофель помог утвердиться иллюзии, что зло освобождает» (10)7.

            И романтики, и просветители в общем-то смотрят на бесов и их главу с сочувствием. В абсолютном зле, которое Люцифер и его сторонники представляют у Мильтона, можно разглядеть нечто героическое: «Коварный враг, низринутый с высот // Гордыней собственной, вместе с войском // Восставших Ангелов, которых он // Возглавил, с чьей помощью Престол // Всевышнего хотел поколебать // И с Господом сравняться…»8.  Симпатичен и остроумен герой «Политической истории дьявола» Д. Дефо. «…После романтизма <…> в струе либерализма и антиклерикализма, образ Сатаны как вольнолюбивого мятежника может стать однозначно положительным», – писал С.С. Аверинцев9. Люцифер в «Каине» Дж.Г. Байрона считает, что добро и зло – относительные понятия. Бог добр, только потому что он одержал победу над своим извечным противником: «Когда бы мне досталася победа, // Злом был бы Он»10.

            Бесы у Льюиса однозначно злы и сочувствия не вызывают. Однако дело не только в этом. «Письма Баламута» – повесть не только и не столько об отношениях Бога и дьявола, сколько об искусителе и человеке. Однако здесь полностью отсутствует мотив продажи души. Право быть Фаустом надо еще заслужить. Петер Шлемиль сам проявляет выраженный интерес к сделке. Напротив, в повести Льюиса бесы интересуются не теми, кто достоин и готов вступить с ними в соглашение, а всеми людьми. Внимание привлекают не частные и весьма редкие случаи, перед нами четко организованная и отлаженная система. Акцент переносится с самой сделки на ежедневные искушения. Человек здесь, в отличие от своих литературных предшественников, не продан дьяволу за те или иные блага, но к нему приставлен персональный искуситель. Большинство человеческих персонажей и даже главный искушаемый в «Письмах Баламута» не имеют имен.

            В романтической традиции Сатана, глава бесов («отец наш», как почтительно называет его Баламут), олицетворяет индивидуалистический бунт. Люцифер из «Каина» говорит о Боге так: «Он победитель мой — но не владыка, // Весь мир пред ним трепещет, – но не я: // Я с ним в борьбе, как был в борьбе и прежде, // На небесах»11. Бесы Льюиса в восстании не участвуют. Они ведут с Врагом долгую окопную войну и вовсе не чувствуют себя изгнанниками. Они понимают, что противник явно превосходит их в силах, и даже в чем-то завидуют людям: те не могут воспринимать Бога непосредственно, «они никогда не испытывали той ужасающей ясности, того палящего блеска, из-за которого все наше существование – непрерывная мука» (25). При этом бесы не сплачиваются на борьбу с Богом под руководством Сатаны, как это происходит, например, у Мильтона или даже в «Восстании ангелов» А. Франса.  В «Литаниях Сатане» Ш. Бодлера Сатана не только сам отверженный Богом изгнанник, но и духовный ориентир для всех, кто противопоставил себя миру или миром обижен, знамя индивидуализма. Индивидуалистический бунт в «Письмах Баламута» превращается в индивидуализм, доведенный до предела. «”Существовать” – значит “соревноваться”» (66), - мораль льюисовских бесов. В адском обществе процветают внутренние дрязги, подсиживание соперников, доносы. Именитый Баламут пишет письма своему подопечному Гнусику и в конце каждого послания подписывается: «Твой любящий дядя». Бесы действительно испытывают друг к другу некоторое влечение, но оно сопоставимо не с любовью, а с голодом: «Животные поглощают, поедая. У нас сильный поглощает волю и свободу слабого» (66). Все обитатели ада стремятся завладеть друг другом. Каждый работает на себя, и побеждает всегда сильнейший. Даже почтение к своему «отцу» бесы испытывают только потому, что он намного сильнее их.

 

            Второй аспект, непосредственно связанный с внелитературной деятельностью Льюиса, – это форма его повести. В предисловии Льюис замечает, что слышал о том, что в XVII в. писались письма от лица дьявола, но сам таких книг не видел (11). Однако «Письма Баламута» это не просто «письма от лица дьявола» и даже не просто богословие «навыворот», увиденное глазами дьявола и развенчивающее его логику. Повесть Льюиса – послания старшего беса младшему, разговор учителя с учеником. Форма явственно напоминает об университетском поприще Льюиса. С 1925 по 1954 гг. он преподает литературу в  колледже Магдалины Оксфордского университета, с 1954 и до смерти в 1963-м – возглавляет кафедру литературы Средневековья и Возрождения в Кембридже (в колледже, посвященном той же святой). В обязанности Льюиса в Оксфорде входило не только чтение лекций, но и исполнение функций тьютора – кропотливая индивидуальная работа со студентами. В военные и особенно первые послевоенные годы его нагрузка как тьютора нередко превосходила 20 часов в неделю12. Индивидуальные консультации предполагали еженедельный разбор эссе, написанных студентами. Известный литературовед Алистер Фаулер, который в 1952 г. начал работу над диссертацией под руководством Льюиса, вспоминает, что профессор согласился на это сотрудничество крайне неохотно, но впоследствии, при встречах со своим подопечным, был к нему очень внимателен – видимо, радуясь возможности отвлечься от рутинной работы с текстами нерадивых младших студентов13. В «Письмах Баламута» персонажей формально связывают родственные отношения (дядя и племянник), но строго говоря, они скорее находятся именно в положении студента и руководителя-тьютора. Гнусик выполняет определенные задания и отчитывается по ним в письменной форме, Баламут комментирует его письма – причем, что интересно, и содержание, и форму изложения. В письмах упоминается Институт искусителей (Training College14) и его глава Гад, педагогические принципы которого Баламут весьма ревниво критикует. Кстати, за «Письмами Баламута» последовала новелла «Баламут предлагает тост», в которой Баламут выступает на выпуском банкете все того же колледжа.

            В последнем письме (когда выясняется, что Гнусик упустил душу своего подопечного), Баламут заявляет, что очень рад его промаху: «Я всегда жаждал тебя, так же как и ты (жалкий дурак!) жаждал меня <…> Полагаю, что теперь они тебя мне отдадут» (105). Идея Льюиса понятна: как мы уже упоминали, бесы в его изображении предстают индивидуалистами до мозга костей и сочувствовать чужим ошибкам не могут. Однако это противоречит самой логике предшествующих писем, в которых Баламут пристально следит за деятельностью Гнусика, внимательно комментирует его сообщения и дает серьезные рекомендации: «Надеюсь, мое последнее письмо убедило тебя в том, что <…> Какие формы примет твоя работа, я сейчас поясню» (39); «Отрадно видеть явный прогресс. Я только опасаюсь, как бы ты, стремясь побыстрее добиться нужных результатов, не пробудил бы подопечного и он не осознал бы своего истинного положения» (48); «А теперь о твоих ошибках…» (51); «Особенно тревожит меня в твоем докладе то, что подопечный больше не принимает… самонадеянных решений… Сейчас я вижу только одно направление действий. Твой подопечный приобрел смирение — заметил ли ты это?» (54). Все, кто имел дело с Льюисом-руководителем, отмечали, что даже при огромной интеллектуальной разнице со своими учениками он умел в известном смысле действовать с ними наравне – когда «оба, и преподаватель, и студент решают, на разных уровнях, одну задачу»15. Баламут неоднократно упоминает, что серьезно обдумывает вопросы, заданные младшим бесом (34, 78). Однако и это не все: он лично консультируется по делу племянника с другими искусителями, пишет им письма (42, 84) и даже просматривает служебную картотеку в поисках досье девушки, которая понравилась подопечному Гнусика (78). Баламута никак нельзя обвинить в недобросовестности или отсутствии интереса к занятиям подопечного, и этот интерес явно выходит за рамки родственной поддержки.

            Как уже упоминалось, Баламута интересует также форма «донесений» младшего беса. Он постоянно жалуется, что Гнусик «заполняет свои письма всякой ерундой» (86, 96), что он не умеет выстроить свои послания и тратит слишком много бумаги «на изложение совершенно простой истории» (51), что его отчеты «непростительно невнятны» (“miserably inadequate report”) (102). Сам Льюис, по воспоминаниям Фаулера, весьма сурово критиковал работы своих студентов, сталкиваясь с «тупой инертностью <…> ленивым пренебрежением к работе  или отсутствием интереса»16. Что касается посланий Баламута, они всегда логичны и риторически точны: в первом абзаце всегда обрисовывается и оценивается наличная ситуация и переформулируются вопросы Гнусика, которые Баламут рассматривает (или критикует) в основной части письма. Почти каждое письмо завершается максимой-итогом, который Баламут призывает Гнусика «помнить»: «Отец наш надеется тоже в конце концов сказать “мое” обо всем, но по более реалистической причине — потому, что мы победим» (77); «И помни, важен только акт трусости. Страх как таковой — не грех: хотя мы тешимся им, пользы от него нет» (101); «Помни старшего брата из притчи Врага!» (23)                

            Итак, повесть Льюиса о бесах — это сложная филологическая конструкция: текст (письма Баламута) по поводу другого текста, остающегося за кадром и достраиваемого читателем (послания Гнусика). Интересно, что похожую форму Льюис избирает для своего позднего богословского сочинения «Письма к Малькольму» (1963), которые он адресует вымышленному другу-ученику (о параллелях между этими двумя произведениями пишет Дж. Кэссиди17). Более того, в «Письмах Баламута» внутренняя реальность «пациента», с которым работает Гнусик под руководством Баламута, тоже предстает как текст. Как мы помним, Баламут требует от своего ученика предельной логичности изложения; текст же, который бес создает в человеческом сознании, должен быть плох и нелогичен.

            В «Письмах Баламута» бесы не вмешиваются в жизнь человека напрямую, как вмешивается, например, Мефистофель. Напомню, позиция Льюиса противопоставлена литературной традиции. Здесь она совпадает, скорее, с традицией богословской – хоть автор и предупреждает читателей в предисловии, что не изучал специально нравственное и аскетическое богословие. Однако совпадение несомненно: «Каждому из нас надлежит знать о бесах, что они суть тайные враги наши и что они воюют против нас посредством нас же самих», — писал Симеон Новый Богослов18. Гнусик должен создать в сознании своего подопечного искаженную копию реальности – преимущественно из наличных элементов, мыслей и ощущений самого человека, только комбинируя их.

            Из всех отделов адской канцелярии Баламут упоминает в своих письмах только три – Низшее командование (оно занимается такими «мелкими», с точки зрения бесов, мирскими делами, как исход Второй мировой войны), отдел Научных исследований (на промахи которого Баламут жалуется) и филологический отдел, работа которого названа «изумительной» (admirable) (90), а в другом месте сообщается, что он «хорошо потрудился» (59). Действительно, рассмотреть способы соблазнения, которые предлагает Гнусику Баламут, выяснится, что большинство из них связаны со словом.

            Баламут дважды призывает Гнусика полагаться в деле соблазнения «на самоуверенную тарабарщину, а не на разум» (15, 41) — в оригинале “jargon”. Разуму (reason) противопоставлен текст особого рода. Элементы этого «жаргона»  будут формировать в сознании человека картину реальности.

            Главный из этих элементов – «прелестные туманные выражения» (“nice shadowy expressions”), которые искажают процесс логического мышления, а исказив — приостанавливают его.  «Разумеется,  нет  никакой логической связи между утверждением “я теряю к этому интере”" и выводом “значит, это ложно”» (41), — говорит Баламут, рассуждая о том, как доказать подопечному, что его религиозное обращение ничего не значит. Способ связать эти утверждения – использовать слово (“the blessed word”) «период», которое не только меняет точку зрения, но и подменяет собой реальность. Речь идет о ярлыках: «Был у меня такой период…», «Я прошел через это…», «Я взрослый человек» (41). Когда ситуация сведена к ярлыку, она полностью исчерпана и дальнейшие рассуждения неуместны. Перед искусителем стоит сложная педагогическая языковая задача – научить человека пользоваться «жаргоном». Таких ярлыков очень много: концепция станет убедительной, если показать ее «современной» или «смелой», и неубедительной – если назвать ее «устаревшей» или «банальной» (15). Чтобы устыдить подопечного и лишить его радости, Баламут рекомендует применять последнюю разработку Филологического отдела – слово «благодушие» (59), а также предлагает учить людей «грамотно» использовать прилагательное «блестящий» (“brilliant”), выражение «великий человек в современном смысле этого слова» (82), отвращая их от реальности, которая стоит за этими ярлыками. Иногда возникает подозрение, не является ли сам Баламут сотрудником столь любимого им Филологического отдела.     

            В работе с ярлыками особенно важны эмоциональные оценки – им всегда отдается предпочтение. Рассуждая о том, как привить человеку любовь к идее прогресса, Баламут замечает: «Когда-то они знали, что некоторые изменения — к лучшему, другие — к худшему, а третьи безразличны. Мы сильно это исказили. Описательную характеристику “без изменений” мы заменили эмоциональным словом “застой”» (89). В оригинале  используется более точная лингвистическая терминология – “descriptive adjective” и “emotional adjective”. Дважды Баламут рекомендует Гнусику научить подопечного испытывать нужные чувства, но не выражать их в словах, – например, «какие же все-таки иные мы, верующие!» (85) Однако способ функционирования ярлыка сохраняется и на этом, невербальном уровне.

            Несмотря на рассуждения о чувствах, которые не обязательно облекать в слова, Баламут уделяет вербальной стороне соблазнения гораздо больше внимания. Так, он очень любит игры с многозначными словами-ярлыками, когда одно из значений выпячивается или значения меняются местами. Таково, например, слово «реальность», значение которого выбирается в зависимости от контекста. Или местоимение «мой», за которым, напротив, предлагается закрепить единственное значение: «мы приучаем  людей говорить “мой Бог” в смысле, не совсем отличающемся от “мои сапоги”, то есть имея  в  виду “Бога, к Которому я взываю на богослужениях” или “у Которого я так хорошо устроился”» (77).

            Похожий метод предлагается использовать в работе с текстами Евангелий, которые вовсе не требуется опровергать. Требуется лишь перекомпоновка элементов: внутри текста следует «преуменьшить одни стороны и преувеличить другие» (82).   

            Идея подмены реальности текстом о ней напоминает оруэлловский новояз, не созданный еще к моменту выхода «Писем Баламута». Напоминает не деталями, но главным — уверенностью во власти слова: редукция смыслов в тексте о жизни неизбежно приведет к изменению если не самой реальности, то положения человека в ней19. Герой Льюиса выражает это так: «Он поддержит (сначала молча, а затем и на словах) циничные и скептические мнения, которых он в действительности не разделяет. Но если обращаться с ним умело, то они в конце концов могут стать и его собственными». И главное: «Все смертные становятся теми, кого они из себя строят» (43).

            Человек, по Льюису, тоже верит в действенность слова, но понимает ее превратно – этим Баламут тоже, естественно, предлагает воспользоваться. Человек мыслит слишком прямолинейно: ему кажется, что слова или теории, за которыми стоят все те же слова-ярлыки, могут непосредственно изменять реальность. Такова, например, уже упомянутая идея прогресса, уверовав в которую, человек отвращается от реального мира. Он погружается в размышления о грядущем торжестве призрачной «схемы» (“scheme”, 58), до которого ему все равно не суждено дожить. Такие «схемы» — тексты, замещающие реальность — предлагают человеку политика, евгеника, психология и любые другие теории, разрабатывающие идею рая на земле. На деле же изменяется не мир, а сам человек.     

            Те же сложности (или выгоды – для Баламута) порождает человеческое отношение к молитве, соотнесение слова и Бога. Оно одновременно наивно и непоследовательно. Люди верят в то, что слова просительной молитвы должны порождать немедленный результат, и если этого не происходит, разуверяются в самой действенности обращений к Богу. Если же результат есть, молитва немедленно забывается, и произошедшее приписывается «физическим причинам». Вывод очевиден: «Как видишь, исполнение и неисполнение просительной молитвы в равной степени хорошо доказывает, что молитвы неэффективны» (94), — пишет Баламут. Здесь проявляется главная разница между человеческим отношением к слову и образом Бога, каким рисует его Льюис. Для Бога связь между настоящим и будущим не линейна, но реальна. Реально и слово – недаром  сам Бог (Враг) назван через образ из начала Евангелия от Иоанна. «Сегодняшняя молитва человека — один из бесчисленных компонентов, используемых Врагом при создании завтрашнего бытия» (94). «Завтрашнее бытие» — не текст о будущем, не привлекательный проект, но реальность, и человек может к ней прикоснуться только в том случае, если будет воспринимать мир и свое слово о нем как подлинное настоящее. Точнее, это текст совсем другого рода, лишенный линейности. Это не цепочка событий, порожденных «Словом, бывшим в начале», но целостность творения, которая «действует в каждой точке пространства и времени» (94), всеобъемлющее слово как акт наделения мира смыслом. Задача беса – подменить Слово «жаргоном», смыслы редуцирующим.         

            Это проявляется и на более простом уровне. Так, Бог, в отличие от бесов, всегда точно следует значению слов, претворяя их в реальность. Баламут сетует на то, что, называя людей «сыновьями», Бог действительно любит их. Более того, разумные аргументы и логика – «территория Врага» (16); пробуждение разума неминуемо приводит к Богу. Бесам остается только «пропаганда» (16), в которой, впрочем, как говорит Баламут, они весьма преуспели.  

 

1 Одно из обозначений дьявола. В Библии Короля Иакова имя “Wormwood” встречается в Откровении Иоанна Богослова, ему соответствует русское «звезда Полынь» (Откр. 8:10–11).

2 Льюис К.С. Письма Баламута; Баламут предлагает тост  / Пер. с англ. Т. Шапошниковой, Н. Трауберг. М.: Гнозис; Прогресс, 1991. 171 с.

3 См. его недавнюю обобщающую статью: Эппле Н. Танцующий динозавр: К.С. Льюис как историк литературы // Льюис К.С. Избранные работы по истории культуры / Сост., пер. с англ. и коммент. Н. Эппле. М.: НЛО, 2015. С. 840–895.   

4 См.: Shippey T. Screwtape and the Philological Arm: Lewis on Verbicide // Truths Breathed Through Silver: The Inklings' Moral and Mythopoeic Legacy / Ed. by Jonathan B. Himes, Joe R. Christopher, Salwa Khoddam. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2008. P. 110–122.

5 Эппле Н.В. К.С. Льюис: Между академизмом и проповедью // http://www.nlobooks.ru/node/2490

6 См., например: Мюшембле Р. Истории дьявола. М.: НЛО, 2005. 632 c.

7 Здесь и далее русский текст повести «Письма Баламута» в пер. Н. Трауберг (при участии Т. Шапошниковой) с указанием соответствующих страниц в скобках цит. по изд.: Льюис К.С. Письма Баламута; Баламут предлагает тост; Расторжение брака. М.: Дом надежды, 2005. С. 7–107.

8 Мильтон Дж. Потерянный рай. Возвращенный рай: Поэмы / Пер. А Штейнберга. М.: Эксмо, 2010. С. 29.

9 Аверинцев С.С. София-Логос. Словарь. Киев: ДУХ I ЛIТЕРА, 2006. С. 383–384.

10 Байрон Дж.Г. Каин: Мистерия / Пер. И. Бунина // http://lib.ru/POEZIQ/BAJRON/byron4_4.txt

11  Там же.

12 Brewer D.C.S. Lewis: Sixty Years On // C.S. Lewis Remembered: Collected reflections of students, friends and colleagues / Ed.by H.L. Poe and R.W. Poe. Zondervan: Great Rapids, Michigan, 2006. P. 53.

13 Fowler A.C.S. Lewis: Supervisor // Ibid. P. 101.

14 Здесь и далее английский текст повести цит. по: Lewis C.S.  The Screwtape Letters // http://www.truechristianity.info/en/the_screwtape_letters.php#22

15 Brewer D.C.S. Lewis: Sixty Years On // C.S. Lewis Remembered: Collected reflections of students, friends and colleagues / Ed.by H.L. Poe and R.W. Poe. Zondervan: Great Rapids, Michigan, 2006. P. 54.

16 Fowler A.C.S. Lewis: Supervisor // Ibid. P. 100.

17 Cassidy J.P. On discernment // The Cambridge Companion to C. S. Lewis. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. P. 132–145.

18 Цит. по: Аверинцев С.С. София-Логос. Словарь. Киев: ДУХ I ЛIТЕРА, 2006. С. 89.

19 Другие параллели с литературой 1930-40-х годов можно обнаружить в работе: Bonwit M. Babel in Modern Fiction // Comparative Literature. Vol. 2. No. 3 (Summer, 1950). P. 236–247. Автор анализирует специфический образ мира, в котором главной функцией дьявола является разрушение коммуникации и «смешение языков».

  

(Голосов: 5, Рейтинг: 3.68)
Версия для печати

Возврат к списку