Ратникова Екатерина Николаевна

Москва Даниила Андреева

Сведения об авторе:

Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН

Аспирант

Аннотация

Многие произведения Д. Андреева посвящены Москве, городу, в котором он прожил почти всю свою жизнь. В статье пойдёт речь о том, какой именно представлялась современная и будущая Москва поэту.

Ключевые слова

город будущего, мистика, Москва, творчество Даниила Андреева, поэзия

Abstract

Daniil Andreev lived in Moscow almost all his life and many of his works devoted to this city. In the article we consider the poet's vision of Moscow in the present and future time.

Key words

city of future, mystic, Moscow, Daniil Andreev, poetry

 

Практически вся жизнь поэта-мистика Даниила Андреева, за исключением его десятилетнего пребывания во Владимирской тюрьме, прошла в Москве. Поэтому неудивительно, что многие его произведения тем или иным образом связаны с Москвой – как древней, так и современной. Поэт пишет о тех местах и зданиях, которые дороги ему с детства, а также о тех, которые вызывают в нем, как человеке, воспитанном на культуре XIX века и рубежа XIX–XX вв., недоумение и отторжение. Практически все тексты Андреева автобиографичны, и по ним очень легко проследить, каким же он видит город, ставший ему родным. Попытаемся в данной статье посмотреть на Москву глазами поэта.

Мать Даниила Андреева умерла после родов в Германии, и младенца забрали от отца, Леонида Андреева, в московскую семью сестры погибшей. Там он рос и воспитывался, там прошли наиболее спокойные, насыщенные человеческим теплом и добротой годы его жизни. Интересно почитать воспоминания современников об этой замечательной семье. Дом доктора Ф.А. Доброва в одном из арбатских переулков (сначала – на углу Арбата и Старопесковского переулка (д. 38), затем и окончательно — Малый Левшинский пер., д. 5) знали и любили многие деятели русской культуры Серебряного века, часто приходившие туда на творческие вечера и интеллектуальные чаепития — Борис Зайцев, Надежда Бутова, Андрей Белый, Марина Цветаева и другие. Старшее поколение беседовало с самим главой семьи, который успевал совмещать со своей сложной работой игру на фортепиано, вдумчивое чтение и даже поэтическое творчество. Молодёжь устраивала свои собственные вечера с обсуждением стихов друг друга и чтением книжных новинок. Об этих встречах — и «старших», и «младших» — вспоминают Андрей Белый в «Начале века», Ольга Бессарабова в личном дневнике и некоторые другие мемуаристы. А.А. Андреева, жена Д. Андреева, в книге «Плаванье к Небесному Кремлю» описывает добровский дом так: «вся эта семья была известна в Москве еще и полным соответствием своей фамилии <…> Дом Добровых был патриархальным московским домом, а значит, хлебосольным и открытым для множества самых разных, порой несовместимых друг с другом людей»¹.

Все мемуаристы (и сам поэт в своих воспоминаниях) отмечают, что в добровском доме присутствовала атмосфера не только любви к людям и к искусству, но и атмосфера повышенной религиозности в широком смысле слова (довольно, впрочем, типичная для домов интеллигентов начала ХХ в.) а также атмосфера благоговейной памяти о старине, продержавшаяся здесь вплоть до смерти большинства членов семьи. Всей семьёй Добровы ходили на церковные службы, отмечали праздники, соблюдали посты, «но не было в них никакой нетерпимости: все, соприкасающиеся с этой семьёй, были свободны в своих убеждениях, высказываниях и даже сомнениях. Одним из близких друзей дома была актриса Художественного театра Надежда Сергеевна Бутова… Вот она и открыла пятнадцатилетнему Даниилу глубину и красоту православной обрядности, что он помнил с благодарностью всю жизнь»². Чуткое, уважительное отношение к православным и общекультурным традициям, к древности, к старинным соборам и другим строениям Москвы навсегда осталось в памяти поэта: «Но степенились ножки прыткие, / Когда, забыв и плач и смех, / Вступал в ворота Боровицкие / Я с няней, седенькой как снег!»³. Конечно, не обошли стороной дом Добровых и «внеконфессиональные» мистические эксперименты. Примерами свидетельств этому могут служить и отдельные строки из дневников Ольги Бессарабовой, например, такие: «Сегодня у Добровых опять будет “спиритическая мистерия”»⁴, и крайне негативный отзыв её брата, Бориса Бессарабова, из письма к сестре: «… они сами слишком дикое впечатление производят со своим до одури рассказом “о спиритизме”, “каких-то духах”»⁵ (выдержки относятся к 1915 и к 1921 годам). Видимо, такая разносторонность религиозного чувства произошла от способности членов семьи уважать все убеждения друзей дома, от широкого духовного кругозора, позволявшего оставаться православными, не отвергая другие типы верований.

В «Розе Мира» описываются первые мистические видения Андреева, связанные с Москвой и, в первую очередь, когда идёт речь о светлых видениях, именно с храмами Москвы: «…мне ещё не исполнилось пятнадцати лет. Это случилось в Москве, на исходе дня, когда я, очень полюбивший к тому времени бесцельно бродить по улицам и беспредметно мечтать, остановился у парапета в одном из скверов, окружавших храм Христа Спасителя и приподнятых над набережной. Московские старожилы ещё помнят, какой чудесный вид открывался оттуда на реку, Кремль и Замоскворечье с его десятками колоколен и разноцветных куполов… Второе событие этого порядка я пережил весной 1928 года в церкви Покрова-в-Левшине, впервые оставшись после пасхальной заутрени на раннюю обедню… В ноябре 1933 года я случайно — именно совершенно случайно — зашёл в одну церковку во Власьевском переулке. Там застал я акафист преподобному Серафиму Саровскому… Мною овладело состояние, о котором мне чрезвычайно трудно говорить…»⁶.

Так, из атмосферы родного дома и окружающей религиозности происходит любовь Андреева к мистике и литературе «преображения мира», хотя, как утверждает Алла Александровна Андреева, «религиозным он был не по воспитанию, не по традиции, а по всему складу своей личности»⁷. Будущий поэт, как и другие члены семьи, с детства интересовался литературой, современной и классической, а также — в первую очередь — философский и мистической, питающей современность и самый рубеж веков. Это произведения и В. Соловьёва (в исследовательской литературе многократно указывалось, что Блок, Белый и другие видные символисты были «соловьёвцами»), и Лермонтова (который был одним из основных ориентиров для художников рубежа веков), и Достоевского, и Гоголя, и некоторых зарубежных писателей и поэтов, например, Гёте. Именно эти авторы вдохновляли более ранних предшественников Андреева (и предшествовали им в мистическом опыте). И его творчество, в основном датируемое 1940–1950-ми гг., нужно воспринимать в контексте Серебряного века в первую очередь именно потому, что общность интересов и тем произведений поэта-мистика с темами, волновавшими, например, символистов, вызвана не столько любовью именно к символистам (тогда стоило бы говорить только о продолжении традиции или о подражании, чего в случае с Д. Андреевым не было), сколько схожестью мировоззрения и обстоятельств воспитания. На это постоянно указывает сам поэт в разных своих произведениях и переписке, а также, что наиболее важно, в свидетельствах о своих мистических видениях: «Великие братья — Михаил, Николай и Фёдор, откройте мне духовный слух!.. Великий брат Владимир, родной брат Александр, явитесь душе, дайте знак»⁸ (имеются в виду Лермонтов, Достоевский, Гоголь, Соловьёв и Блок соответственно; обращает на себя внимание различие эпитетов по отношению к разным именам: «родной брат Александр», остальные — «великие», то есть налицо чувство преклонения поэта перед ними)… «Мой брат, пепелящим огнём опалённый» — обращается Андреев к Блоку и в стихотворении из ансамбля «Русские боги», ему посвящённом. Интересно, что в качестве своих творческих ориентиров он довольно часто упоминает представителей Серебряного века. В 24 года он пишет брату в Париж: «… учителя мои и старинная и нержавеющая любовь — символисты…»⁹ Там же о Вяч. Иванове: «Это один из моих любимейших поэтов, и я по-настоящему страдаю, не имея его постоянно под рукой»¹⁰ (т.е. просит брата прислать книгу стихов Иванова из Парижа). Можно было бы подумать, что поэт позиционирует себя именно как продолжателя дела символизма. Но по его текстам складывается совсем другое впечатление: видно, что он идёт не столько за символистами, сколько в одном с ними русле. Например, как отмечает в своей книге Е.П. Ращевская, «именно в струе его теории (Вяч. Иванова — Е.Р.) “реалистического символизма” Д. Андреев обосновывает метод “сквозящего реализма” — определение, на лексическом и понятийном уровнях перекликающееся с выведенным Вяч. Ивановым. Утверждаемый Д. Андреевым принцип творчества художника “сквозящего реализма” соответствует в теории Вяч. Иванова “ознаменовательному” творческому принципу, который заключается “в наименьшей насильственности и в наибольшей восприимчивости” по отношению к иноприродным реалиям. Художник призван своим творчеством не “преобразовывать” бытие, не “налагать свою волю на поверхность вещей”, а “ознаменовывать” зрелища космических событий и в их свете “преображать” для воспринимающего сознания действительность, “прозревать и благовествовать сокровенную волю вещей” облегчая естественное становление на земле вселенской гармонии»¹¹. Есть и другие многочисленные примеры «совпадений» позиций самых разных авторов рубежа веков с позицией Андреева.

В постсимволистской Москве поэт сформировался именно так — не как продолжатель идей представителей Серебряного века, но как полноправный участник диалога его представителей. В этом состоит своеобразие его одарённости. Но, как уже говорилось выше, и атмосфера его окружения была такой, какой она была в кружках и сообществах рубежа веков. Вот ещё один из наиболее замечательных фрагментов воспоминаний Ольги Бессарабовой о добровском доме: «Дом Добровых кажется мне прекрасным, волшебным резонатором, в котором не только отзываются, но и живут:

Музыка — самая хорошая (Бетховен, Глюк, Бах, Моцарт, Лист, Берлиоз, Шопен, Григ, Вагнер). Русские и иностранные, разные, но все хорошо выбранные вкусы играющих и слушающих.

Стихи на всех языках, всех веков и народов, и конечно же лучшие, самые драгоценные, а плохим в этот дом и хода, и дороги, и углей нет. События. Мысли. Книги. Отзвуки на всё, что бывает в мире, в жизни… Добровский дом  — Москва!»¹².

Родной дом и — шире — Москва остались для поэта духовными ориентирами на протяжении всей жизни. «Мой дом стал моей совестью — понимаешь? И даже, кажется, я не могу без него долго существовать. Даже за две недели житья в Питере — начал мучиться», — признаётся он в одном из писем брату¹³. Дому Добровых посвящены и некоторые его стихотворения, например, «Дома»: «Этот двор, эти входы, / Этот блик, что упал на скамью, / В роды, роды и роды / Помнят добрую нашу семью… Драгоценные лица, / Спор концепций и диспуты вер — / Всё, что жаждется, снится, / Что творится, — от правд до химер… До далёких Басманных, / До Хамовников, хмурых Грузин / Свет годов нерасстанных / Мне — вот здесь: он — певуч, он — один»¹⁴. Образ дома напрямую связан в творчестве поэта с образом Москвы, родного города, сердца России, которое и в дальнейшем, согласно концепции «Розы Мира», будет оставаться центром России Небесной.

Что касается других конкретных адресов, связанных с жизнью и творчеством поэта, то можно выделить одну закономерность. Он, как мы уже убедились, подробно и помногу описывает церкви города (цитировать строки на эту тему можно очень долго, чего объём данной статьи не позволяет); отдельные стихотворения его посвящены местам сохранения культуры, таким, как Большой театр или Третьяковская галерея. Целый цикл стихотворений – воспоминание о доме Добровых. С любовью пишет он о своём выпускном вечере в гимназии Е.А. Репман (Никитский бульвар, д. 9/10, двор нынешнего Дома полярников): «Всё отступило: удачи и промахи… / Жизнь! Тайники отмыкай! / Веет, смеётся метелью черёмухи / Благоухающий май. // Старая школа, родная и душна, / Ульем запела… и вот — / Вальсов качающих трели воздушные / Зал ослепительный льёт»¹⁵... Как отмечает в одной из своих работ Б.Н. Романов, может быть, именно из системы обучения в этой гимназии, где  преподаватели стремились не научить всех одному и тому же «по шаблону», а развить индивидуальные особенности и склонности каждого ученика, берёт свой исток система воспитания «человека облагороженного образа», подробно описанная в «Розе Мира». Но ни одного «позитивного» стихотворения (как и негативного) не написано о других местах жизни или пребывания поэта. Их было, особенно после возвращения из тюрьмы, довольно много, а в памяти большинства ценителей стихов Андреева останутся два: съёмная квартира в Ащеуловом переулке на Чистых прудах (Ащеулов пер., д. 14/1, кв. 4) и данная А.А. Андреевой государством комната в коммуналке на Ленинском проспекте (Ленинский проспект, дом № 82, кв. 165). В первой Андреев жил совсем недолго, во второй умирал. Но было бы странно, если бы эти два адреса упоминались где-то в его творчестве: Москва для поэта в первую очередь место мифологическое, сакральное, и первостепенное значение в ней имеют родной дом (разумеется, как совершенно особое сакральное пространство), а также все здания, хранящие старинную культуру или готовые воспринять в себя культуру новую. Отсюда — стихи о художественной галерее, Большом театре, Консерватории… Ничем не примечательным бытовым адресам в подобном мировосприятии места не находится — как, впрочем, и в случае с многими другими поэтами.

Чаще всего Андреев воспринимает город (тоже особенность: не столько конкретный город современной реальности, сколько возможный город-сад будущего) в рамках мифологем начала века — очевидны переклички его стихотворений и философских размышлений  с творчеством зарубежных утопистов и авторов русского Серебряного века, особенно символистов, а также философов, определяемых в исследовательской литературе словом «космисты». Постоянная отсылка к последним связана в первую очередь с идеей преображения мира всеобщими силами и преображения самого человека. Но при этом хочется подчеркнуть ещё раз: творчество Андреева ни в коем случае не подражательно, оно - не что иное, как диалог поэта с теми художниками и философами, чьё мировоззрение оказалось наиболее созвучно с его собственным.

Что же такое город будущего в представлении поэта? Согласно концепции «Розы Мира», прежде всего, в том, как будут выглядеть места проживания человечества в XXI веке, отразится совместное стремление людей к развитию и преобразованию мира и природы в лучшую сторону. К этому стремлению, рано или поздно, придут все потомки нынешнего человечества. Творческому единению личностей в городских пределах (и в природных) уделено в трактате Андреева немало места: «Небесная Россия, или Святая Россия, связана с географией трёхмерного слоя, приблизительно совпадая с очертаниями нашей страны. Некоторым нашим городам соответствуют её великие средоточия; между ними — области просветлённо прекрасной природы. Крупнейшее из средоточий — Небесный Кремль, надстоящий над Москвою <…> Те <…> кто был гениями и вестниками на земле, продолжают после искуплений, просветлений и трансформ своё творчество здесь, в затомисах (затомисы — высшие слои всех метакультур человечества — прим. Д. Андреева)… Но среди просветлённых Небесной России лишь ничтожное меньшинство известно нам, знакомым с историей нашей Родины. Имена остальных ничего не скажут нашей памяти»¹⁶. Основным способом расширения и преображения городской территории поэту представляется возведение городов-садов вокруг основного жилого массива — так в будущем, считает он, станет возможным превратить всю планету в сад. Интересно, что концепция города-сада, в принципе, довольно популярная в начале XX в., воплощалась в 1920-е гг. и в Москве, в виде посёлка художников «Сокол» (район у нынешней одноимённой станции метро)… Даниил Андреев, думается, мог об этом знать, хотя доказать это наверняка вряд ли возможно. Но вернёмся к тому идеальному городу, который описывается в «Розе Мира».

Центром каждого жилого архитектурного ансамбля, пишет поэт, должен быть верград — «очаг и источник новой религиозной культуры… Составляя единое целое с системою парков, водоёмов, улиц, рощ и площадей, неотъемлемыми составными частями каждого верграда, особенно в крупных городах, станут мистериалы, медитории, театры, музеи, религиозно-философские академии и университеты, галереи, философиаты, храмы Синклитов, храмы стихиалей и стадионы; в верграды включится также некоторое количество жилых домов»¹⁷. Неотъемлемой частью города, в том числе и Москвы, в следующие столетия станут парки и «зелёные полосы», каждая — со своим предназначением. Здесь, как признаётся сам Андреев, один из немногих случаев, когда он даёт себе волю не точно предсказать, а просто предположить, как могли бы выглядеть и называться эти обширные зелёные массивы, «потому что именно подробности наверное не совпадут с её штрихами, когда эта картина из будущего станет настоящим»¹⁸. Например, зелёный архитектурно-парковый ансамбль с условным именем «Триумфальные сады», украшенный скульптурами, отражающими историческое прошлое России,  соединит исторический центр Москвы с районом Филей. Другой тип зелёного массива, круглой формы, будет посвящён деятелям русской культуры, третий – деятелям культур зарубежных стран. Четвёртый–проспект–парк с условным названием «Золотой Путь» - образное воплощение великих сверхкультур человечества.

Таким хотел бы видеть город своего детства и юности поэт. Но присутствует в стихах Андреева и другой облик того же города — Москва суетная, зловещая, «красная». Например, в «Симфонии городского дня», вошедшей в ансамбль «Русские боги», описывается современная поэту жизнь и её ритмы, пародируются некоторые советские лозунги и сама ритмика «официально» распространяемой поэзии, похожей отчасти на частушку, отчасти на выкрик: «А уж в домах огромных / хватают из постелей / Змеящиеся, цепкие / щупальцы гудка. / Упорной, / хроматическою, / крепнущею гаммой / Он прядает, врывается, шарахается вниз / От “Шарикоподшипника”, / с “Трёхгорного”, / с “Динамо”, / От “Фрезера”, с “Компрессора”, / с чудовищного “ЗИС”. / К бессонному труду! / В восторженном чаду / Долбить, переподковываться, / строить на ходу»¹⁹. Даже по этой небольшой цитате хорошо видно, насколько отличается для поэта образ Москвы древней, патриархальной, от современной, в которой каждый человек обезличивается вопреки своей «инаковости», только благодаря которой, согласно концепции Андреева, возможно гармоничное строительство общества. Люди превращаются в бездушные автоматы, «Чтоб верным роем, / несметной стаей / Они спускались — в любые рвы, / Громаду алчную ублажая / Ометалличивающейся / Москвы… И каждый белый и красный шарик / Спешит к заданьям по руслу жил, / В безмерных зданьях кружит и шарит, / Где накануне / другой кружил»²⁰. Так, образ Москвы в поэзии, драматургии и «Розе Мира» Андреева чётко делится на две составляющих: Царство Московское, историческое, которое можно преобразовать в будущем в город-сад, бережно сохраняя лучшие достижения старой культуры, и та Москва, которую застал поэт: обездушенная, «красная». Но и в ней, несмотря на все современные преобразования, сохранились ещё старинные здания и храмы (то есть, опять-таки, приметы Московского Царства). Стало быть, современная Москва, несмотря на внешнюю шумную и яркую оболочку, по-прежнему хранит глубоко внутри себя строгий облик древнего города, который при первом же благоприятном случае проявится и засияет с новой силой. «Как не любить мне колыбели / Всех песен, скорби, торжества, / Огни твои, мосты, панели, / Тысячешумная Москва // От игр в песке, в реке, в газонах, / Войдя мне в душу, в кровь и плоть, / Всегда со мной ты в снах бессонных, / И уз твоих — не побороть»²¹. Об этом — последние главы «Розы Мира», окончание «Железной мистерии» и другие отдельные произведения поэта-мистика — воспринимаемые, по замыслу автора, как единый текст, дополняющие и комментирующие друг друга.

 

¹Андреева А.А. Жизнь Даниила Андреева, рассказанная его женой // Андреев Д.Л. Собр. соч. В 4 тт. М.: Русский путь, 2006. Т. 1. С. 6–7.

²Там же. С. 8.

³Там же. С. 29. Здесь и далее произведения и письма Даниила Андреева цитируются по этому изданию, если не указано иное.

⁴Цит. по: Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой (1915–1925). М.: Эллис Лак, 2010. С. 96.

⁵Там же. С. 40.

⁶Андреев Д.Л. Т. 3. С. 57–58.

⁷Андреева А.А. Жизнь Даниила Андреева, рассказанная его женой // Андреев Д.Л. Указ. изд. Т. 1. С. 8.

⁸Андреев Д.Л. Т. 4. С. 14.

⁹Цит. по: Вадим и Даниил Андреевы: продолжение знакомства: письма 1927–1946 гг. // Звезда. 2000. № 3. С. 136.

¹⁰Там же.

¹¹См.: Ращевская Е.П. Космогонический миф Даниила Андреева и культура Серебряного века. Кострома: Изд-во Костром. гос. ун-та, 2012. С. 25.

¹²Цит. по: Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Указ. изд. С. 194.

¹³Андреев Д.Л. Указ. изд. Т. 4. С. 169.

¹⁴Андреев Д.Л. Указ. изд. Т. 1. С. 128–129.

¹⁵Андреев Д.Л. Указ. изд. Т. 2. С. 468.

¹⁶Андреев Д.Л. Указ. изд. Т. 3. С. 120–123.

¹⁷Там же. С. 485–486.

¹⁸Там же. С. 486.

¹⁹Андреев Д.Л. Указ. изд. Т. 1. С. 50.

²⁰Там же. С. 57.

²¹Андреев Д.Л. Указ. изд. Т. 2. С. 479.