9–10 декабря 2015 г. в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН состоялись ежегодные «Михайловские чтения». Тема конференции «А.В. Михайлов – исследователь литературы и культуры» связана с созданием в Отделе теории литературы ИМЛИ РАН коллективного труда «А.В. Михайлов – исследователь литературы и  культуры: идеи, концепции, методы», в котором предполагается осмыслить научное наследие ученого.

В конференции приняли участие  теоретики и историки литературы, искусствоведы, музыковеды из разных научных центров – ИМЛИ РАН, Гос. Института искусствознания Министерства культуры РФ (Москва), Российского Института истории искусств РАН (Санкт-Петербург), МГУ, РГГУ, НИУ «Высшая школа экономики» (Москва),  из Дагестанского гос. университета (г. Махачкала), Московской гос. консерватории им. П.И. Чайковского, Ростовской гос. консерватории им. С.В. Рахманинова, Московского гос. Института музыки им. А.Г. Шнитке, а также из Института искусствоведения, фольклористики и этнологии Национальной Академии наук Украины (Киев).

На четырех заседаниях конференции прочитано 18 докладов, каждый из них сопровождался научной дискуссией.

 

Конференцию открыли доклады известных искусствоведов, основанные на личном опыте общения с А.В. Михайловым, который являлся не только выдающимся германистом, теоретиком  и историком литературы, но также автором глубоких и тонких исследований по искусствознанию и музыковедению.

Иван Дмитриевич Чечот (Российский Институт истории искусств Министерства культуры РФ, Санкт-Петербург) в докладе «Ал.В. Михайлов и пластические искусства» отметил, что  ученый принадлежал поколению 1970-х–80-х годов, которое характеризовалось пафосом высочайшего профессионализма, всем своим обликом он воплощал стиль московского любомудрия. Проанализированные искусствоведческие исследования А.В. Михайлова (в частности, работа, ставшая темой его кандидатской диссертации – «Творчество и реальность в искусстве романтической эпохи (от Фюссли до Вальдмюллера», а также «Природа и пейзаж у Каспара Давида Фридриха», «Вильгельм Генрих Вакенродер и романтический культ Рафаэля», «Судьба вещей и натюрморт», «Проблема характера в искусстве: живопись, скульптура, музыка» и др.) позволили докладчику высказать ряд проницательных суждений и прийти к заключению о том, чтó составляет основные понятия («Grundbegriffe») научного мира А.В. Михайлова: таковы – литературная / художественная эпоха; метаморфозы этой эпохи / стиля / смысла; история смысла / смыслов.

 Задаваясь вопросом, кем был А.В. Михайлов, И.Д. Чечот полагает, что он – историк культуры, определение «литературовед» по отношению к ученому – слишком ограничительная характеристика. Сама жизнь воспринималась Александром Викторовичем как жизнь в истории, в эпохе, как часть большой и древней культурной традиции. Он жил в мире идей, жил в большом историческом времени и  смотрел на все с позиций универсальной всеобщей истории. Идея всеобщей истории идет от Гердера. Пафос гердерианства – основной пафос работ Александра Викторовича. Он уходит во всеобщее и там ищет конкретное, никогда не теряя понимания целостности собственного подхода, – черта, идущая от Гегеля.

Тексты Михайлова притягательны, аттрактивны, они захватывают и читателя, и слушателя. Он обладал особым даром обращения с языком, со словом, со временем  доклада.  А.В. Михайлов умел работать с разными сенсорными системами, его  исследования (например, «Поворачивая взгляд нашего слуха») демонстрируют универсальность самой рецепции: способность видимое слышать, слышимое осязать и видеть, статичное – играть, играемое на сцене представить в виде текста. И.Д. Чечот предложил составить бревиарий афоризмов А.В. Михайлова и провести одно из заседаний конференции «Михайловские чтения» в Санкт-Петербурге, в Российском Институте истории искусств РАН.

 

В докладе «Об Ал. Викт. Михайлове: “неслучайные встречи” в жизни и в науке» Марина Ильинична Свидерская (Гос. Институт искусствознания Министерства культуры РФ) осветила  многочисленные эпизоды личного творческого общения с А.В. Михайловым, начавшегося в 1960-е годы, и рассказала о влиянии ученого на собственные исследования. Среди них: встреча 1-я во ВНИИ искусствознания Мин. культуры СССР, 60-е годы. Аверинцев и Михайлов – «наши» Гёте и Шиллер. Черты гениальности Александра Викторовича. Работа над томом по искусству XVII в. комплексной «Истории искусств стран Западной Европы от Возрождения до начала XX века», глава Ал. Викт. «Драматургия и театр Германии XVII века». Барокко и эмблема. А. Грифиус, К. фон Лоэнштейн. Язык и стиль Михайлова: «ветвящийся контекст», «кружащий, нелинейный ход мыслей» (по выражению С.Г. Бочарова).

2. Соседство «по месту жительства», «дружба домами»: интеллектуальная «школа мусорных ведер». Гёте и Леонардо. Понятие «неогуманизма» в культуре на рубеже XVIII–XIX вв. – Гёте, Шиллер, Гойя, Пушкин.

3. «Даниловские среды» в ГМИИ им. А.С.Пушкина, 1970-е годы. «Випперовские чтения». Сообщение А.В. Михайлова  «Барочный роман музыканта – роман о музыканте». О «Музыкальных рассуждениях» Иоганна Бейера, по духу и величине близкого к Гриммельсгаузену. Экзистенциальный кризис в музыке: музыка как ARS – наука  и  как GEHOR – звучание.

4.Продолжение темы – статья А.В.Михайлова «Вольфганг Амадей Моцарт и Карл Филипп Мориц»(1993). Музыка и изобразительное искусство. «Письмо Моцарта»: глубочайшее философское открытие – осмысление музыкального произведения как целого. В развитие этих идей М.И. Свидерская предложила свое истолкование конфликта Моцарта и Сальери культурой XVIII в. и интерпретацию его в «маленькой трагедии» А.С. Пушкина как противоречия старого (ремесла) и нового (гения, вдохновения). Вывод экстраполируется на ситуацию в изобразительном искусстве – на переход от Раннего к Высокому Возрождению. Анализируется природа классического в музыке конца XVIII в. и в живописи XVI в. (М.И. Свидерская, «Моцарт и Сальери: об одной коллизии в истории культуры», 2007).

5. А.В. Михайлов о конце риторической эпохи в литературе XVIII–XIX вв., переходе от «готового» слова к всецело индивидуальному – и концепция Е.И. Ротенберга о возникновении «внестилевого» мышления в изобразительном искусстве как следствие кризиса эпохального стиля на пороге Нового времени (рубеж XVI–XVII вв.). М.И. Свидерская рассказала о сближении этих идей в своей статье «Дидро о Шардене: к вопросу о творческом методе художника» (2003).

6. С идеями А.В. Михайлова о культурной природе бидермейера связана, по словам автора доклада, ее работа: «История, историческое, «историзм» в культуре XIX столетия» – вводная статья к каталогу выставки «Лики истории в европейском искусстве XIX века» (2009).

 

В докладе Джульетты Леоновны Чавчанидзе (МГУ) «А.В.Михайлов о роли традиции в основе эстетического направления» рассмотрен анализ развития немецкой литературы XIX в., проделанный ученым в ряде его трудов. Подготовленные им издания «Приготовительная школа эстетики» Жан Поля и «Эрвин. Четыре диалога о прекрасном и об искусстве» Зольгера, появившиеся – один на первом, другой на завершающем этапе романтической эпохи, определили магистральный путь развития литературы как ответ на постоянно меняющуюся действительность, наметив его по сути как реалистический. Однако в обоих эстетических документах утверждалась необходимость соизмерения реально-жизненного с идеальным началом, вносимым в произведение творческой фантазией, которая вскрывает внутреннее, незримое содержание изображаемого материального мира. А.В. Михайловым неоднократно прокомментировано на примерах, как руководствовался этим принципом немецкий автор на всем протяжении XIX столетия и далее, что проявилось романе ХХ в. «Доктор Фаустус» Т. Манна. Такая традиция и затормозила становление реализма в немецкоязычной литературе по сравнению с литературой английской и французской, и сделала в итоге немецкий реализм своеобразным на фоне общеевропейского литературного процесса.   

 

Светлана Ильинична Пискунова (МГУ) в докладе «А.В. Михайлов о смехе и комическом» предприняла попытку систематизировать и проанализировать взгляды ученого на смех и комическое, запечатлевшиеся в его рукописи 1970-х годов, опубликованной посмертно под названием «Культура комического в  столкновении эпох», а также в других его работах, прежде всего, в предисловии к издании «Школы подготовительной эстетики» Жан Поля. В целом негативное отношение Михайлова-этика к смеху наиболее наглядно отразилось, по мысли докладчика, в его размышлениях о роли комического в «Фаусте» Гете, где смех характеризуется как   «отрицательно-действующее…, “адское” начало, лежащее внизу мира», как «зло», которому « чуждо священное». Одна из главных задач, поставленных А.В. Михайловым, автором исследуемой рукописи, перед самим собой, считает докладчик,  состояла в том, чтобы превратить  «комические романы» Жан-Поля в романы трагические, представив художественный космос немецкого прозаика в «один момент беспрестанного перехода, когда трагическое готово раскрывать себя в изобилии комических, иронических, сатирических пресуществлений и когда гротескный, смешной, и фантастический, и обыденный мир романов Жан-Поля создает – хотя бы на горизонте – образ подлинно трагической и «героической» действительности». Решение этой задачи позволило бы теоретически реабилитировать не только романы Жан-Поля,  но и жанр, который «допускает совмещение разных точек зрения, разных установок, в рамках одного произведения, но и, самое главное… допускает беспрестанный их переход, ироническую уравновешенность разного – разных сторон, переход, который уничтожает всякую категориальную определенность действительности; она, таким образом, одновременно – и действительность комическая, и действительность трагическая, но, главным образом, действительность, переходящая от комического к трагическому, движущаяся или задерживающаяся где-то на полпути от одного к другому…».

         

В докладах конференции нашла отражение одна из ключевых тем научного творчества А.В. Михайлова – литература и культура барокко. Ей посвящены доклады Л.И. Сазоновой, И.Н. Лагутиной и И.Н. Юдкина-Рипуна.

 

Тема доклада  Лидии Ивановны Сазоновой (ИМЛИ РАН) –– «Эмблематический век: поэма «Орел Российский» Симеона Полоцкого». По словам А.В. Михайлова, «эмблема – целый особый жанр барочного искусства» появилась еще «до наступления этой эпохи» (А.В. Михайлов, «Поэтика барокко: завершение риторической эпохи»).  Эмблема – одна из наиболее плодотворных тем в изучении культуры и литературы барокко. Неслучайно, что характеристике эмблемы А.В. Михайлов посвятил половину названной работы. Под знаком эмблематики развивалась  культура барокко, и европейские литературы более всего были склонны говорить языком символических образов. Эмблема наиболее полно отвечала художественному строю искусства барокко с его тяготением к аллегорико-спиритуалистическому истолкованию мира и культивированием зрительно-интенсивного риторического слова, особым образом сопрягавшего слово и изображение. В XVII в. каждый предмет или мотив мог быть использован эмблематически. Эмблема является, по определению А.В. Михайлова,  инструментом художественного мышления барокко, которому присуще «одно генеральное свойство», удивительным образом согласующееся   «с внутренним устроением барочных произведений, с их прерывистостью, с их обособлением смысловых элементов», эмблема «своей внутренней цельностью словесно-образной сопряженности, какую она устанавливает, – как бы про-образует смысловой объем», она «словно нарочно была придумана для того, чтобы удобно и выразительно заполнять те ячейки, какие предусматривались общим устроением барочного произведения» (А.В. Михайлов, «Поэтика барокко: завершение риторической эпохи»). Свойства эмблемы установлены ученым на анализе немецкой литературы и проиллюстрировал примерами из Эйхендорфа.

Сказанное может быть продемонстрировано и на материале литературы другого региона Европы – русской литературы  раннего Нового времени. Имеется в виду поэма Симеона Полоцкого «Орел Российский» (1667),  написанная по случаю официального объявления наследником престола сына царя Алексея Михайловича 13-летнего царевича Алексея. Эмблематика использована в ней как средство глорификации царя, его семьи и страны. В организации семантического пространства произведения участвуют три ключевые эмблемы, образующие художественное целое: геральдический Двуглавый орел на фоне Солнца в сиянии славы, солнечный Зодиак и стихотворение в форме сердца; каждая из фигур сопровождается девизом и пространной подписью. Мы наблюдаем здесь эмблему как «застывший смысл». И одновременно поэма «Орел Российский» демонстрирует наглядно, что эмблемы живут в ней не только как отдельный, самостоятельный, обособленный элемент, обусловивший характерную для барочного произведения прерывистость и мозаичность. Заметно прорастание одной эмблемы из другой, преодоление свойственной им замкнутости и законченности, что предопределено цельностью авторского замысла.

 

Доклад Ирины Николаевны Лагутиной (НИУ ВШЭ) «К вопросу о немецких источниках понятия А.В. Михайлова “Nachleben des Barock”» продолжает тему, предложенную Л.И. Сазоновой на «Михайловских чтениях» 2014 г. в докладе «Идея А.В. Михайлова о барокко после барокко (“Nachleben des Barock”, “Nachbarock”)».  В статье «Иоганн Беер и И.А.Гончаров. О некоторых поздних отражениях литературы барокко» (1993), анализируя поэтику И.А.Гончарова как особую модель «продолжения» барокко, А.В.Михайлов   в двух местах  для уточнения своей аргументации вводит немецкий термин. Вот эти фрагменты: 1) «…возможно и целесообразно различать: продолжающуюся традицию барокко,   отдельными своими сторонами выходящую  за рамки отведенного ему времени  (это Nachleben des Barock)  и т.д. Затем он эту мысль конкретизирует, замечая, что это — «живые» продолжения барокко, т.е. «жизнь барокко», которая продолжается за положенную ей пору,  «непосредственное существование и постепенное, быстрое или медленное, угасание «осколков» барокко». 2) «рaзнообрaзными могли быть формы переживaния бaрокко, его Nachleben». Таким образом, с одной стороны, А.В. Михайлов, по наблюдениям докладчика, связывает Nachleben  с идеей продолжения традиции как «непосредственного существования»,  с другой –  с формой переживания.

          Немецкое слово «Nachleben»,  которое на первый взгляд излишне, поскольку Михайлов свою мысль выражает вполне ясно,  явно отсылает к той немецкой  философской традиции, в которой  понятие Nachleben  играет ключевую роль. Прежде всего, речь идет о «философии жизни» В. Дильтея – философа, чрезвычайно высоко ценимого Михайловым. Как пишет Ж. Даррида в работе «Письмо и различие» (1967) акт дильтеевсккого «понимания», противопоставленный  «разъяснению», связан  с «повторным прочувствованием», «пере-живанием» (Nach-leben). Именно такое пере-живание пробуждает «активное проживание» уже завершенного намерения другого сознания и пробуждает смыслопорождение. В этом концептуальном для Дильтея термине  обозначается момент герменевтической «реанимации» культурного переживания.

          Вторым важнейшим источником для научных интуиций Михайлова была эстетическая теория Аби Вартбурга (а затем В. Беньямина), где формируется  не только новое понимание произведения искусства как «переживания», но и  «жизнь» классической традиции как культурной памяти; вводятся термины «Nachleben der Antike» (продолжение-переживание античности), «Nachlebender Bilder» («переживание» художественных образов): настоящее  соткано из множества «пере-житков» прошлого, из совокупности прежних образов. Только так  — в интуитивном переживании-Nachleben – открывается «живая», а не препарированная нашим сознанием реальность, осуществляется возможность культурной памяти, культурной традиции  как бесконечных символических трансформаций. В  частности, Беньямин  изучает  «существование» (Nachleben) в немецком барокко  античных  образов и правил поэтики, эмблематических репрезентаций античных богов, рассматривает Париж XIX в. как барочный город.

        Если вновь обратиться к  вышеприведенным фрагментам Михайлова, то становится очевидно, что немецкий термин Nachleben, перенесенный ученым из сферы философии и искусствознания  в область литературоведения, и также связанный в немецкой эстетике с эпохой барокко, включает методологию Михайлова в контекст тех научных парадигм, в которых литературная  традиция изучается прежде всего как  одна из форм культурной памяти.

      

Игорь Николаевич Юдкин-Рипун (Ин-т искусствоведения, фольклористики и этнологии Национальной АН Украины, Киев) выступил с развернутым анализом темы: «Гоголевская проблематика у А.В. Михайлова: характерность, низовое барокко, маньеризм».

1. Специфическая для гоголевского творчества проблема отсутствия так называемого положительного героя рассматривалась А.В. Михайловым в связи с понятием карикатуры, понимавшимся в кантианском духе как гиперболизированной, доведенной до предела характерности. Такая творческая тенденция  имеет прямое отношение к проблеме барочной преемственности и его пережитков. Н.В. Гоголь (как и его современник Т.Г. Шевченко) создавал инфернальную картину мира, где социальное бытие представлялось как поле действия сатанинских сил и в которой представляется уместным искать ключ к «карикатурности». Эта инфернальная картина представлена в двух вариантах – в смеховом варианте у Гоголя и как агеластика – воздержание от смеха – у Шевченко.

2. В низовом барокко наиболее существенным оказываются разрозненные манеры (отсюда – используемое докладчиком понятие маньеризм), а не цельность, что засвидетельствовано опытом украинского фольклора, явившегося своеобразным транзитным проводником барочных манер в литературу уже иной, романтической эпохи. Сказанное согласуется, по мнению докладчика, и с опытом европейских литератур, где манеры как разрозненные элементы стиля предстают, согласно А.В. Михайлову, у барочных последователей эпохи романтизма (в частности, у Жан-Поля) в виде курьезов. От маньеризма гоголевский стиль резко отличается именно своей цельностью, по А.В. Михайлову, в сравнении со Стерном (также опиравшимся на барокко): можно добавить, цельностью инфернального мифотворчества.

3. Развивавшиеся А.В. Михайловым идеи о маске как прообразе характера в качестве выявления внутренней сути человека (что уместно дополнить противоположностью маски кукле, не противопоставленной нутру) и как истоке осознания лица в качестве носителя характера (в противоположность телу) могут быть продемонстрированы на примере диалогов Г. Сковороды, где характер есть результат персонификации общих идей, превращения их в наглядные пособия в назидание учащимся, а также  сочинениями Г.Ф. Квитка – Основьяненко, основоположника новоукраинской прозы, у которого персонажи выступают не только как амплуа театра масок, но именно как значимые отклонения от общих идей в духе казуистики.

Тема ключевых слов науки о литературе – одна из ведущих в научном творчестве А.В. Михайлова – развивалась в докладах И.Л.Поповой и М.Ф.Надъярных.

Ирина Львовна Попова (ИМЛИ РАН) в докладе «Ключевое слово ʻлитератураʼ» рассмотрела историю данного понятия и формирование идеи литературы как всего словесного творчества в русском языке и культуре в сравнительно-историческом контексте с западной идеей литературы и семантическим ореолом понятия ʻлитератураʼ в европейских национальных традициях. Кодификация национального языка в России конца XVIII в. происходила под знаком языка словесного творчества, преследуя в большей степени цели культурной и цивилизационной идентичности, нежели государственно-правовой, социальной и/или политической инженерии. Разумеется, эта установка не оставалась неизменной, но в короткий период конца XVIII – начала XIX вв. кодификация языка литературы была тождественна кодификации национального языка. Этот лингвистический казус, совпавший с периодом формирования социальных и культурных институтов, предопределил особое положение литературы в России и российском социуме, названное двести лет спустя «литературоцентричностью». Систематизация языка и словесного творчества в России конца XVIII – начала XIX вв. осознавалась и осуществлялась как единая взаимообусловленная задача: создание словаря, грамматики, риторики и поэтики не случайно было записано в «Кратком начертании имп. Российской Академии» (1783) одной строкой. В докладе показано, как складывались основные парадигмы исследования литературы: литература как институт, требующий контекстуального – философского, психологического, социального и др. – осмысления vs. литература как имманентная структура (текст как документ vs. текст как факт языка).

В докладе Марии Федоровны Надъярных (ИМЛИ РАН) «“Обратный перевод”, или Проблема современного историзма, согласно А.В. Михайлову» проблема «ключевых слов» науки о культуре рассматривалась в соотношении с герменевтической действенностью метода «обратного перевода», именуемого А.В. Михайловым «главным методом» современной «истории культуры как науки»: «Вся история заключается в том, что разные культурные явления беспрестанно переводятся на иные, первоначально чуждые им культурные языки, часто с предельным переосмыслением их содержания, – писал А.В.Михайлов, – надо учиться переводить назад и ставить вещи на свои первоначальные места». Идея «обратного перевода» А.В. Михайлова постоянно актуализируется в гуманитарном знании (докладчица напомнила о работах Г.И. Данилиной, А.И. Жеребина, В.П. Визгина, В.Б. Земскова), напряженно осмысляющем собственную историчность в условиях т.н. «кризиса историзма». У А.В. Михайлова историзм особым образом соотносится с разумной «заботой» о слове (во всей ее онотологической и экзистенциальной сложности идеи «заботы»), а особость современного положения всех «наук» вообще ученый видел в том, что науки стали «историей для самих себя», а потому они должны заново осваивать свое собственное предназначение изнутри истории, заново познавать себя, «выведывать» себя как «неизведанное». Само словосочетание «выведывание неизведанного» («Терминологические исследования А. Ф. Лосева и историзация нашего знания») можно рассматривать как особый пример «обратного перевода»: идея «истории» заново оформляется во внутренних формах и смыслах русского языка, но выводит к античным первоистокам, к изначальной динамике «исторического». На месте понятия «история», нивелированного, автоматизированного, опустошенного механическим словоупотреблением возникает «ключевое слово» науки, глубинно озабоченной собственной историчностью.

В докладе Михаила Николаевича Дарвина (РГГУ) «”Открытое множество”: взгляд А.В. Михайлова на процессы художественной циклизации в лирике» речь шла о статье А.В. Михайлова, посвященной анализу «Западно-восточного дивана» Гёте. Анализируя состав и порядок расположения стихотворений в этом произведении во всех его двенадцати поэтических книгах, А.В. Михайлов определяет контекст сборника как «открытое множество», в котором объединяется случайность и необходимость, однако всегда при этом  присутствует продуманный способ выражения авторского сознания, с одной стороны, а, с другой – способ организации нашего читательского восприятия. Актуальным в построении теории лирического цикла А.В.Михайлова выглядит стремление соединить область взаимодействия эстетики и герменевтики, художественного произведения и раскрытия его смысла.

В докладе Фариды Хабибовны Исраповой (Дагестанский гос. ун-т, Махачкала) «Разговор как писательство и вслушивание: опровержение риторической традиции “готового слова”» речь шла о внутреннем разговоре как основе создания художественного произведения, о чем Гете писал в своей автобиографии «Поэзия и правда». При таком способе изложения автор «превращает даже разговор с самим собою в диалог». Объясняя форму своего романа «Страдания юного Вертера», Гете говорит: «Ясно, как близок такой духовный разговор к обмену письмами». Представление о том, что из подобных «идеальных диалогов» возникли письма Вертера, задает вектор изучения целого ряда произведений русской прозы XIX в. («Бедные люди» Ф.М. Достоевского, «Переписка» И.С. Тургенева). Своей идеей «духовного разговора», в котором автор мог бы «обсудить предмет своих размышлений», Гёте выявляет в рамках эпистолярного жанра дискурс диалога. Тем самым им опровергается установка на готовое слово, которое А.В. Михайлов определяет как характеристику самой сути риторической культуры, и роман «Страдания юного Вертера» подключается к начавшейся в XIX в. «культуре свободного Я». Если готовое слово есть «в самую первую очередь надличное слово, то есть такое, которое, собственно, не принадлежит авторскому Я», то слово «духовного разговора», о котором пишет Гете, означает присутствие такого Я, для которого «в мире нет ничего готового», «и все слова принадлежат теперь ему и только ему как личное достояние» (А.В. Михайлов). В свете представлений В.И. Тюпы о взаимосвязи терминов «жанр» и «дискурс» жанр повести/романа в письмах соответствует культуре готового слова, а дискурс «духовного разговора» – культуре свободного Я.

Иная традиция понимания «духовного разговора» обозначается в поэтическом фрагменте Гёльдерлина: «Много познал человек. / Небожителей многих назвал, / С тех пор как мы — разговор / И можем услышать друг друга…». М. Хайдеггер так комментирует этот фрагмент: «Возможность услышать – это не только некое следствие говорения друг с другом, но, скорее, наоборот, его предпосылка». В традиции «вслушивания» человека в природу оказываются стихотворения Ф. Шлегеля, Йозефа фон Эйхендорфа, Ф.И. Тютчева. Только вслушиваясь в звучание природы, свидетельствует поэзия немецкого и русского романтизма, человек становится поэтом. В начале XX в. в этом вслушивании участвуют поэт и его произведение, формируя лирический дискурс, который для читателя превращается в перформанс поэзии (В.И. Тюпа). Н. Гумилев: «Зов один от края до края, / Шире, все шире и чудесней, / Угадали ли вы, дорогая, / В этой бессвязной и бедной песне?» («Канцоны». 1.) О. Мандельштам: «И гораздо глубже бреда / Воспаленной головы /Звезды, трезвая беседа, / Ветер западный с Невы» («Дев полуночных отвага…»). А. Ахматова: «Между кленов шепот осенний / Попросил: “Со мною умри! / Я обманут моей унылой / Переменчивой злой судьбой”. / Я ответила: “Милый, милый – / И я тоже. Умру с тобой!”» («Песня последней встречи»).

 

Значительное место в докладах конференции было отведено анализу музыковедческих работ А.В. Михайлова. Таковы доклады Е.И. Чигаревой, К.В. Зенкина, К.А. Жабинского, Э.Г. Панаитиоди, Е.М. Шабшаевич.

 

Доклад «Размышления Александра Викторовича Михайлова о смысле в музыке» Евгения Ивановна Чигарева (Московская гос. консерватория) назвала размышлением, имея в виду, что затронутая тема весьма сложна, ведь, как известно, смысл искусства неуловим. И все-таки смысл, хотя и неуловимый, есть. Доклад построен как комментарий к высказываниям А.В. Михайлова в его программном докладе «Слово и музыка. Музыка как событие в истории Слова». Отталкиваясь от  суждения ученого – «Вот мы знаем, что настоящий смысл музыки непереводим на слова. И это все же не освобождает нас от необходимости  все снова и снова подходить и подбираться к музыке со словами… Музыка окружена многими слоями слов, причем встает проблема изучения устройства этих слоев в историко-культурном разрезе. Музыка внутри себя установлена, или уставлена на слово и в направлении его», – автор доклада пытается понять, что имел в виду в данном случае Александр Викторович. Какую роль в  музыке играет слово? Самую разнообразную: это и программа, выраженная словесно, и название произведения, и эпиграф, если он есть (например, Фантазия до-мажор Шумана – стихотворение Ф. Шлегеля), и даже ремарки: ведь все это слово в музыке, которое, если не создает смысл, то  способствует возможному его пониманию и истолкованиям. Что означает, по выражению А.В. Михайлова, «Музыка  как  событие в истории Слова»? Вот  как объясняет сам Александр Викторович: «Слово тоже уставлено, или установлено на музыку… оно изнутри самого себя, если рассматривать дело в историко-культурном разрезе, имеет в виду музыку как свою же, слова, конечную запечатленность внутри созидаемого им смысла». И в связи с этим Михайлов говорит о музыкальности литературы. Связь между литературой и музыкой на глубинном уровне оказывается неуловимо тонкой и проходит через «сердцевину  смысла, отпущенную из слова как  слова в свое закрытое (до известной степени) от слова бытие». Находя такие смысловые связи между музыкой и литературой, Михайлов указывает и на принципиальное отличие этих двух видов искусств. В докладе приведены примеры зашифрованного смысла в музыке, «умолчанной музыки» (пьеса Кэйджа «4минуты, 33 секунды»), в связи с чем в докладе затронут вопрос об отношении Михайлова к современной музыке, оно отнюдь не было негативным. В тех экспериментах, которые так были характерны для второй половины – конца ХХ в., он всегда видел глубокие  онтологические основания, особую логику и целостность.

 «Размышления над размышлениями» А.В. Михайлова о смысле музыки Е.И. Чигарева завершила заключительными словами его доклада «Слово и музыка»: «Музыка всякий раз может разуметься как прорывающаяся немота. А смысл, который утверждает себя в музыке, –  это тогда смысл, прорывающийся через “не могу” своего молчания. Смысл утверждается – тот, который долго накапливается и настаивается в своей невысказанности и даже более того – в своей невысказываемости» («Слово и музыка»).

 

В докладе Константина Владимировича Зенкина (Московская гос. консерватория им. П.И. Чайковского) «О смысловом пространстве понятия “интонация” в музыковедческих и литературоведческих текстах» рассмотрено понятие «интонация», предложенное и обоснованное Б.В. Асафьевым, и до сих пор вызывающее дискуссии музыковедов. Проанализированы истоки асафьевского понятия: 1. Понятие, применяемое в григорианском пении, а позже – применительно к чистоте звукоизвлечения (в данном случае корень «тон» понимается в его  конкретном музыкально-теоретическом смысле; 2. Понятие из филологии, применяющееся к словесной речи (где под «тоном» понимается совсем иное значение, близкое бытовому); 3. Ближайший для Асафьева исток – музыкально-теоретическое понятие, введенное Б.Л. Яворским. Докладчиком подчеркнуто, что  использование термина «интонация» в работах А.В. Михайлова ставит ряд особых проблем, напрямую затрагивающих ключевую для искусствознания категорию художественного стиля.

 

Константин Анатольевич Жабинский (Ростовская гос. консерватория) выступил с докладом «А.В. Михайлов как музыкальный критик». Автором доклада характеризуется «периферийная» область в наследии А. В. Михайлова – музыкально-критические работы, не утратившие своей актуальности и сегодня. Акцентируется стремление А.В. Михайлова к преодолению утвердившихся «номенклатурных» стереотипов музыкальной критики, гибкому взаимодействию и синтезу элементов, присущих различным жанрам последней. Особое внимание уделено плодотворным сопряжениям традиционных интенций музыкально-критической деятельности с масштабными историко-культурными и эстетико-философскими обобщениями, которые присущи А.В. Михайлову-исследователю (наглядное тому подтверждение – михайловские отклики на концерты из произведений А. Шнитке). Таким образом, представляется вполне уместной параллель с традициями русской философской эссеистики Серебряного века – прежде всего, ранними работами о музыке А. Ф. Лосева. Однако выявляется и своеобразие музыкально-критического наследия А. В. Михайлова – непосредственное ощущение «потока времени», неразрывной связи многочисленных фактов музыкальной культуры с фундаментальными проблемами исполнительского искусства, художественными тенденциями различных эпох и глубинными истоками национальных культур. В докладе подчеркивается, что указанная сфера михайловского наследия заслуживает целенаправленного изучения в контексте современных процессов развития отечественной музыкальной критики.

 

В докладе «Александр Михайлов как интерпретатор трактата Ганслика “О музыкально-прекрасном”» Эльвира Георгиевна Панаиотиди  (г. Владикавказ) привлекла внимание слушателей к исследованию А.В. Михайловым трактата Эдуарда Ганслика  «О музыкально-прекрасном» (1854). В западных дискуссиях, традиционно фокусировавшихся при оценке духовных истоков данного сочинения на влиянии гегелевской традиции и формалистической эстетики Гербарта, а также воззрений Ганса Георга Негели, Канта и ранних романтиков, мысль об укорененности гансликовского сочинения в исконно австрийской духовной традиции формулируется не ранее 1990-х годов и находит своего главного пропонента в лице австрийского исследователя Кристофа Ландерера. Впервые высказанная в 1993 г., эта идея была обстоятельно развита автором в монографии 2004 г., в которой эстетическая    концепция Ганслика рассматривается в контексте истории австрийского философско-эстетического объективизма, берущего свое начало в философии Бернарда Больцано. В отечественной науке идея позицирования Ганслика в австрийской культуре была выдвинута Александром Михайловым в двухтомной антологии «Музыкальная эстетика Германии XIX века», изданной в 1981–1982 гг., и двух статьях, опубликованных в 1991 г.: «Эдуард Ганслик и австрийская культурная традиция» (сб. статей «Музыка. Культура. Человек». – Свердловск) и представляющей собой ее сокращенный вариант «Эдуард Ганслик – к истокам его эстетики» (Советская музыка. № 3). В докладе, посвященном выявлению сущности, новаторства и значимости предложенной А.В. Михайловым интерпретации «О музыкально-прекрасном», последняя рассматривается в контексте дебатов, предшествовавших и сопутствовавших ее появлению, с одной стороны, и исследований последних лет, перекликающихся с ней в понимании ключевых положений гансликовского трактата, – с другой.

 

Проблема «обратного перевода» затронута также в докладе Елены Марковны Шабшаевич (Московский гос. ин-т музыки им. А.Г. Шнитке) «Рецепция сюжетов русской литературной классики современным музыкальным искусством Запада». В докладе приведен обзор написанных в последние десятилетия XX и в начале XXI в. музыкально-театральных произведений зарубежных композиторов, которые используют в качестве сюжетной основы сочинения русских классиков — Толстого, Чехова, Гоголя. Это оперы «Анна Каренина» Йена Хэмильтона (Великобритания) и Дэвида Карлсона (США), «Три сестры» Петера Этвоша (Венгрия), «Роман с контрабасом» Джеральда Мэннинга (Великобритания), «Инспектор» (по «Ревизору» Гоголя) Джона Масто (США), а также мультижанровый проект «История Сони» (по «Дяде Ване» Чехова) Ниала Торнтона (США). Большинство музыкальных реализаций русских литературных сюжетов композиторов англоязычной традиции представляют ведущее направление в современном музыкальном театре: мелодичную, основанную на классических достижениях, но в то же время актуальную музыку, использующую элементы той музыкальной культуры, которую мы привыкли называть популярной. Введение этих сочинений в научный обиход вызывает ряд задач, которые можно объединить под эгидой поставленной А.В. Михайловым проблемы «обратного перевода». Прежде всего — это адаптация западным музыкальным миром произведений русской литературы. Как правило, для либреттистов и композиторов, обращающихся к этим произведениям, не важен социально-исторический контекст, в котором существуют герои. Их интересует преимущественно фабула как таковая и характер как таковой. Очевидно также, что иностранные авторы расставляют свои акценты, во многом смещая фокусировку и даже подчас кардинально меняя суть того или иного образа. Они выдвигают на первый план те проблемы, которые волнуют современных им соотечественников. В то же время в европейских и американских музыкальных воплощениях явно акцентированы общечеловеческие ценности, вопрос о которых так остро поставили русские классики: гуманизм, трагичность существования человека, обреченность подлинных чувств в полном жестокости мире.

 

На конференции были представлены также стендовые доклады молодых исследователей; они объединены общей – декабристской – темой.

В докладе «История и вымысел в исторической прозе» Валентина Сергеевна Сергеева (ИМЛИ РАН) отметила заметный интерес на рубеже XIX–XX вв., в эпоху символизма, и в советской литературе к истории декабристского восстания. На основании анализа романов «Александр I» Д.С. Мережковского и «Северное сияние» М. Марич, повестей «Черниговцы» А. Слонимского и «Никогда никого не забуду» С. Рассадина, автор доклада приходит к заключению о том, что изображая то или иное историческое событие, писатель может преследовать различные цели: сопоставлять его с хронологически более близким ему явлением, задавать нужный ракурс для читателей, анализировать происходящее с точки зрения персонажей. Исследование исторического романа позволяет наблюдать, как историческое событие преломляется сквозь призму памяти, как современников, так и  поколений последующих эпох.

Анна Леонидовна Гумерова (ИМЛИ РАН)  в докладе «История и современность в бардовской поэзии на примере обращения поэтов к теме декабристов» продемонстрировала существование в бардовской поэзии особого, личностного отношения к истории, а именно к определенным ее моментам, в частности, к первой трети XIX в. В докладе  рассмотрены «Петербургский романс» А. Галича, «Подражание Высоцкому» Ю. Кима и стихотворения А. Городницкого, посвященные теме декабристов. В область внимания названных поэтов попадают «переломные» моменты истории, связанные тем или иным образом с идеей свободомыслия и свободы личности. Важной чертой их поэзии является, несомненно, ролевое восприятие истории: поэты не только отождествляют свое время с историческими событиями, но и эмоционально проживают то, что пережил персонаж, и именно благодаря эмоционально-личностному восприятию исторические события, значимые для автора и читателей/слушателей, оказываются им близкими и воспринимаются как реально происходящие.

 

В заключительной дискуссии были подведены итоги работы конференции, доклады которой призваны способствовать дальнейшей разработке   коллективного труда «А.В. Михайлов – исследователь  литературы и культуры: Идеи, концепции, методы». Авторы его ставят перед собой задачу открыть А.В. Михайлова как  выдающегося исследователя литературы и культуры широкой гуманитарной аудитории.

 

Сазонова Лидия Ивановна,

    научный руководитель проекта,

доктор филологических наук,

главный научный сотрудник

Институт мировой литературы

им. А.М. Горького РАН (Москва)

E-mail.: Lsazonova@mail.ru