О.Ю.Артемова

Судьбы людей и биографии народов

Статья  написана по материалам, собиравшимся и анализировавшимся в 2005-2021 гг. в соответствии с программами исследований Института этнологии и антропологии РАН, а также по материалам 2021 г., собранным в рамках проекта РНФ «На фронтире культур: от индивидуальных биографий к историческим судьбам этнических сообществ (эвенки Сибири и коренные австралийцы в условиях модернизации)».

Аннотация: В статье анализируются сравнительные данные по биографиям коренных австралийцев полуострова Кейп-Йорк, а также эвенков Восточной Сибири и Дальнего Востока, переживших серию культурных и социально-экономических трансформаций в инокультурном окружении и под властью мощных государственных структур, неоднократно менявших политические курсы.

 

Ключевые слова: традиционные культуры, охотники, собиратели, рыболовы, оленеводы, модернизация, аккультурация, биографический метод, полевые исследования, австралийские аборигены, эвенки Восточной Сибири и Дальнего Востока, мощные государственные структуры

 

Abstract: The article aims at the analysis of the comparative data on the personal biographies of the Australian Aborigines of Cape York Peninsula and the Evenki people of East Siberia and Far East of Russia who had experienced series of cultural and socio-economical transformations being encapsulated by alien societies and stressed by powerful state authorities which many times cardinally changed their policies towards indigenous communities.

 

Key words: traditional cultures, hunters, gatherers, fishers, reindeer herders, modernisation, acculturation, biographical method, Australian Aborigines, Evenki of East Siberia and Far East of Russia, powerful state authorities.

 

Пролог

            Мне уже не раз приходилось писать о том, как нить судьбы, протянувшаяся еще от студенческой скамьи, привела меня через тридцать лет в Австралию, в поселки аборигенов Аурукун и Пормпурау (полуостров Кейп-Йорк, этнокультурные общности вик-мункан, тайоре и ряд других) и Милингимби (одноименный остров к северу от полуострова Арнемленд, этнокультурная общность йолнгу). Оба поселка находятся в тропиках с влажным и жарким климатом. В каждом живет примерно по 1000 с небольшим коренных австралийцев. В промежутке между 2005 и 2015 гг. мне довелось провести шесть экспедиций, в некоторых из них меня сопровождали коллеги — Ю.А. Артемова, А.А. Закурдаев и В.Л.  Кляус.  Побывала я и в других поселках аборигенов, в частности — Манингрида и Яраба (все названные выше поселки указаны на Карте 1). Это были незабываемый опыт и незабываемые впечатления, которые отразились в ряде публикаций (Например: Артемова 2018; Артемова 2018а).

 

 

Карта 1. Красными точками обозначены поселки аборигенов, упомянутые в тексте статьи. Карта подготовлена Ю.А.Артемовой.

          

      Поездки в селения коренных австралийцев всегда сопряжены с немалым числом трудностей, в частности — в этих поселках этнографам порой нелегко подыскать пристанище. Дважды выручали англо-австралийские друзья, находившие мне временный приют в домах своих знакомых, живших в этих поселках. Люди, оказавшие мне гостеприимство, были не только радушными хозяевами, но и незаменимыми, причем бескорыстными, помощниками в моей работе. В 2007 г. я жила в доме Джейн Кариюка, она в то время была директором детского сада в Аурукуне. В 2010 г. на Милингимби — в доме школьного учителя Стюарта Портеуса. Оба щедро делились со мной своими знаниями об аборигенах, бок о бок с которыми они провели десятилетия. Однажды Джейн Кариюка показала мне ксерокопию рукописных записей о рождениях и смертях в Аурукуне. Их с 1925 по 1965 гг. вел пресвитерианский миссионер Уильям Маккензи, в бытность которого аборигены только начинали переходить к оседлому образу жизни при миссии, перемежая его с мобильным — «в буше». В этой рукописи было много бесценной информации, но особенно меня заинтересовало то, что - вопреки стереотипным научным представлениям о низкой продолжительности жизни у охотников и собирателей — большинство зафиксированных Маккензи смертей были смертями «от старости», а может, вернее было бы сказать — «от дряхлости» (в источнике значилось «senility»). Преждевременные смерти от болезней, занесенных европейцами (корь, воспаление легких как осложнение после гриппа и др.) заметно уступали в числе, еще реже встречались в качестве причин смерти несчастные случаи (упал с дерева, укусила змея и т. д.) и убийства, а также тяжелые ранения в драках, хотя вик-мункан и другие коренные австралийцы запада Кейп-Йорка издавна славились своей воинственностью, частыми вооруженными конфликтами и просто всплесками агрессии в повседневном быту.

            Отправляясь в очередной раз в Аурукун в 2008 г., я намеревалась, среди прочего, заняться уточнением вышеуказанной информации, и тому весьма поспособствовал мудрый совет австралийского антрополога Дэвида Мартина, который в 1970-х гг. жил и работал среди вик-мункан, был женат на одной из местных женщин, имел от нее сына, и потом десятилетиями поддерживал тесные связи со многими жителями поселка. Он хорошо знал обстановку в нем и его нужды. В Австралии принято, чтобы антропологи, работая в поле, не просто собирали материал в соответствии с научными интересами и задачами своих проектов, но и делали что-то полезное — «на благо», «for the benifit» — для коренных жителей. Я спросила Д. Мартина о том, что могли бы мы — с помогавшим мне тогда А.А. Закурдаевым — сделать «на благо» аурукнуцам. Он предложил зафиксировать и описать все захоронения на местном кладбище. По его подозрению, после того, как У. Маккензи уехал из Аурукуна (1965 г.), там вообще никто не занимался фиксацией смертей и в этом отношении «у них» царит изрядный беспорядок, как, впрочем, в организации коммунальной жизни в целом. Забегая вперед, скажу, что, по-видимому, Д. Мартин был прав: мы не менее трех раз доставляли в аурукунскую администрацию собранные нами данные по кладбищу, всякий раз они куда-то исчезали и нас просили прислать их снова.

            Чтобы последовать совету Д. Мартина, мы должны были, прежде всего, заручиться официальным разрешением Совета аборигенов Аурукуна (выборный орган самоуправления) на эту работу. Его пришлось ждать весьма долго, а наше время в Аурукуне было ограниченным, поэтому мы начали действовать нелегально. У нас тогда был арендованный в ближайшем шахтерском поселке — Випе — двухместный внедорожник с кузовом, известный в Австралии как «Юта». Очень рано утром, пока не наступала нестерпимая жара, мы подъезжали к кладбищу, расположенному в полутора километрах от поселка, и обследовали захоронения. Как только кто-нибудь из местных жителей появлялся в поле зрения, мы прыгали в машину и скрывались в эвкалиптовых лесах, окружавших кладбище (деревья в австралийском «буше» растут так далеко друг от друга, что обычно он всюду проходим даже для весьма крупных машин). Когда разрешение было, наконец, получено, часть работы оказалась уже сделанной, продолжилась она в более спокойной обстановке, но когда мы вынуждены были уехать в Москву, оставалось еще много неучтенных захоронений. В 2009 мы вернулись к этой работе вместе с Ю.А.Артемовой и В.Л.Кляусом, а закончили ее лишь в 2015 г. К тому времени, когда мы, как нам казалось, полностью зафиксировали все могилы — и в наших записях, и визуально (фотографии) — выяснилось, что вблизи Аурукна появилось еще одно кладбище — «Новое» — так как на «Старом» уже негде было хоронить умерших. До «Нового» кладбища у нас руки не дошли. Но мы слышали, что оно с большой скоростью, увы, пополнялось. Замечу, к слову, что работать на кладбище было и тяжело, и неприятно. Оно лишено какой-либо растительности, с девяти утра и до пяти вечера солнце там палит нещадно, земля раскалятся так, что ноги жжет через подошвы обуви, а вскоре после пяти становится темно. Ранним же утром и перед закатом одолевают тучи зловредных комаров. К тому же, мы все время напряженно ждали неприятных встреч с аборигенами, которые могли любое несчастье в поселке приписать нашему вторжению в мистически опасный мир духов, витавших над могилами. Не говоря уж о грустном эмоциональном настрое, неизбежном в таком месте.

            Вернувшись в Москву в конце 2015 г., мы систематизировали собранные материалы. Ю.А. Артемова составила план кладбища, там оказалось около 400 захоронений (образец на Рис. 1). Она же сделала реестр скопированных надписей на могильных табличках, крестах и памятниках . К нему В.Л. Кляус присовокупил фотографии всех могил. Еще во время работы на кладбище у нас сложилось впечатление, что в последние десятилетия в Аурукуне случилось множество безвременных смертей, а могилы стариков далеко не составляют большинства, тогда как в предшествующий период, особенно во времена Маккензи, многие люди доживали до глубокой старости. Позднее Ю.А. Артемова проделала статистический анализ собранных данных. Вот ее заключение: «Наибольшее количество смертей приходится на родившихся в период с 1921 по 1960 год. Это закономерно: умерли старшие поколения. Большое число захоронений людей поколения 1941-1960 годов рождения (78) связано с приростом населения в поселке по сравнению с предыдущим периодом (1921-1940). Понятно и малое количество захоронений людей, чьи даты рождения приходятся на 1920 год и ранее. Тогда многие аборигены еще жили и умирали в «буше». Гораздо поразительнее скачок смертности среди жителей, не достигших сорокалетнего возраста, в поколении родившихся в 1961-1980 годы (в этой возрастной группе 84% ушедших из жизни – люди моложе 40 лет, см. Таблицу 1). Если принять во внимание, что и в предыдущем поколении смертность среди молодых тоже возросла по сравнению с более старшими возрастными группами (20,5% в сравнении с единичными случаями преждевременных смертей среди людей постарше – см. ту же таблицу), можно констатировать печальную тенденцию: скачок смертности людей, не достигших сорока лет, среди родившихся в 1961-1980 годы. И это на фоне прогресса в медицине в целом во второй половине ХХ века, кардинального улучшения медицинского обслуживания аборигенов по всей Австралии, в частности, а также и других, казалось бы, радикально положительных бытовых преобразований в их поселках. Дальнейшую динамику преждевременных смертей в Аурукуне оценить в настоящий момент невозможно по очевидным причинам: список захоронений людей, родившихся после 1981 года, еще будет пополняться, а на сегодняшний день в нем по определению числятся лишь люди, умершие преждевременно. Разумеется, изученные данные нуждаются в пополнении и сравнении с данными, относящимися к иным поселениям аборигенов» (ПМУЭА 2008-2015 гг.).

            Сказанное совпадает с наблюдениями австралийских социальных антропологов, Д. Мартина, Б. Сайерс, П. Саттона, Дж. Фон Штюрмера и ряда других. Каждый из них при встрече со мной горестно восклицал: «Как много хороших людей в Аурукуне ушло из жизни в последнее десятилетие!» По их свидетельствам, с концом эпохи миссионерского управления (1960-е) и обретением аборигенами все бóльших свобод, получением ими (1967) равных с остальными австралийцами гражданских прав, а также государственной поддержки в виде различных денежных пособий Аурукун стал парадоксальным образом и весьма быстро впадать в то, что белые австралийцы называют хронической дисфункцией социально-экономической жизни. Распалась традиционная хозяйственная деятельность, нарушилась привычная система питания и распространились диабет, сердечно-сосудистые, онкологические заболевания. Ушли инициации, ушло традиционное лидерство, люди перестали заключать браки, вместо мужей и жен составлялись пары так называемых дефекто (от лат. De facto), многие из которых весьма недолговечны (хотя имелись и имеются очень прочные союзы), в практику вошли ранние и неупорядоченные сексуальные отношения, поведшие к распространению венерических болезней. 

Рис.1.Фрагмент схемы Аурукунского кладбища, квадрат 1. Темно-красные прямоугольники обозначают могилы умерших до 2008 г. , темно-зеленые — между 2008 и 2015  гг. Выполнено Ю.А. Артемовой (2016).

 

Годы рождения	Количество умерших	Количество смертей в 0-20 лет	Количество смертей в 21-40 лет	Умершие в возрасте до 40 от общего числа умерших
1900-1920	30	0	1	1 из 30 (3%)
1921-1940	68	0	1	1 из 68 (1,5 %)
1941-1960	78	3	13	16 из 78 (20,5 %)
1961-1980	43	11	25	36 из 43 (84 %)
1981-2000	17	16	1	100 %
Рожд. после 2000	17	17	-	100 %

 

Таблица 1. Статистика ранних смертей жителей Аурукуна по поколениям. Составлено Ю.А. Артемовой (2021).

 

           Список бед можно было бы продолжать еще долго. Особенно заметно ухудшился социальный климат в Аурукуне в 1990-ые гг. и в первые десятилетия 2000-х гг., что подтверждается и собственными впечатлениями автора, полученными в промежутке между 2005 и 2015 гг. Причем в этот период неуклонно увеличивался объем государственной помощи, постоянно усовершенствовалась система медицинского обслуживания, были построены асфальтированные дороги, связывающие Аурукун с  Кэрнсом (главный город Кейп-Йорка) и Випой, значительно пополнен жилищный фонд, открылись новые магазины, улучшилось снабжение и произошли многие другие, казалось бы, положительные перемены в государственном и частно предпринимательском обустройстве поселка. К этому следует прибавить непрекращающуюся деятельность антропологов и социальных работников, создающих различные прогрессивные программы, а также усилия общественных организаций самих аборигенов, выдвинувших из своей среды немало энергичных и талантливых активистов. Желаемых результатов не наблюдается.

            В 2005 г. на улицах Аурукуна можно было встретить (и в немалом числе) глубоких стариков и старух, в 2015 г. мы видели только одного старого человека. Судя по табличкам на кладбищенских крестах, почти все те, кто дожил до 80 лет или перешел этот рубеж, умерли до 2010 г. За последние десять лет в поселке ушло из жизни большинство мужчин, рожденных, как я, в 1950-е  гг. В 2005 г. у меня было почти столько же «названных» братьев, сколько и сестер, к 2015 г. в живых остались только сестры (как мне приходилось писать раньше, аборигены включили меня в свою родственную структуру). При этом важно подчеркнуть, что общего снижения численности аборигенов в Австралии в целом и в Аурукуне в частности в настоящее время не происходит, так как высок уровень рождаемости, и во многих поселках аборигенов значительная часть населения — дети, подростки и молодые люди. Детская и подростковая смертность от болезней в «прогрессивной» Австралии почти сведены на нет, в том числе и среди аборигенов. Но немалое количество весьма молодых людей из их среды погибают в драках, в автомобильных катастрофах. Самое же страшное явление — суицид, совершаемый преимущественно людьми от 15 до 30 лет. А в доколониальных условиях аборигены, по-видимому, никогда не уходили из жизни добровольно. Во всяком случае, такие знатоки культуры аборигенов, как Р. Берндт и К. Берндт, писали, что «нет никаких свидетельств о самоубийствах», имея в виду традиционную жизнь (Берндт, Берндт 1981: 364).

            Вот что говорил в одном из опубликованных интервью П. Саттон: «За время моего тесного взаимодействия с людьми вик — до 2001 года — из населения численностью менее 1000 человек восемь человек, которых я знал, ушли из жизни, наложив на себя руки, из них две женщины и шестеро мужчин. Пятеро из них были молоды. В том же сообществе в тот же период 13 человек, известных мне, стали жертвами убийств, восемь из них женщины, пятеро — мужчины. Еще 12 совершили убийства, девять их них мужчины, трое — женщины… Почти во всех случаях преступники и жертвы были родственниками, чьи семьи связаны друг с другом поколениями. Они были и моими родственниками в небиологическом «племенном» значении…» (Форд 2013). А когда П.Саттон впервые приехал в Аурукун в начале 1970-ых, это был, по его словам, мирный поселок с добросердечной атмосферой людского взаимодействия...

            О причинах трагических процессов, которые наблюдаются сегодня, пусть и не в столь крайних формах, не только в Аурукуне, напряженно думали и думают лучшие умы Австралии. Этому посвящена обширная литература, которую нет возможности проанализировать в небольшой статье (одна из самых важных книг: Саттон 2009). Однозначного ответа, как и согласия между антропологами, нет. У автора этой статьи возникло подозрение, что культура аборигенов и культура англо-австралийцев столь различны (во многих аспектах просто противоположны), что они просто неспособны сосуществовать рядом. А меняться, приспосабливаться друг к другу отчасти не могут, а отчасти упорно не хотят ни представители первой, ни представители последней. Побеждает же сильнейший. Метафора замкнутого круга, а также хорошая русская поговорка «куда ни кинь — всюду клин» не выходили из моей головы, когда я бродила по Аурукуну.

            В начале 1930-х Дональд Томсон, совершивший героические экспедиции в Северо-Восточный Арнемленд с целью найти способ урегулирования драматического конфликта между неаккультурированными еще тогда аборигенами и англо-австралийскими властями, писал: «Я думаю, что мы должны всегда помнить следующее: стремясь сделать из этих людей черных белых, мы приносим им самое большое из возможных зол, так как с нашей жесткой приверженностью политике “белой Австралии” мы не готовы приобщить их к подлинному социальному равенству, что было бы, очевидно, единственным оправданием таких устремлений» (Томсон 2003: 186).

            Это было написано 90 с лишним лет назад, с тех пор Австралия во многом изменилась до неузнаваемости, осталась в прошлом политика «белой Австралии», возобладала политика мультикультурализма с ее гуманистическими и демократическими идеалами, радикально перестроилась государственная стратегия взаимодействия с аборигенами, в немалой мере модифицировалось общественное мнение «белой Австралии» в том, что касается «черных австралийцев»: они признаны, как уже упоминалось, полноправными гражданами страны, за многими из них закреплены юридические права на традиционные земли, на небывало высоком пьедестале пребывает их традиционное религиозное и художественное наследие, многократно признана публично и законодательно огромная вина колонизаторов перед коренным населением, совершено немало искупительных деяний... И все же пропасть между автохтонными и пришлыми культурами остается огромной, а опасности, грозящие первым, не устраняются полностью, а лишь модифицируются и сменяют друг друга: одни уходят, а другие приходят.

Как замышлялся проект

            Размышляя над всем сказанным выше, я пришла к убеждению, что только после тщательного изучения максимального бóльшего числа личных биографий людей, переживших всяческие социальные и культурные пертурбации в течение последних ста лет, можно надеяться понять причины трагической динамики и выявить если не пути и средства для преодоления тяжелых кризисов — это, я думаю, недоступно не только властям предержащим, но и самым сведущим и умудренным ученым, ведь главное, чему учит социальная антропология: только собственными самодеятельными коллективными усилиями, путем проб и ошибок люди ищут и находят оптимальные для конкретных условий формы организации жизнеобеспечения и социального взаимодействия,  — то хотя бы ростки такой социально-экономической активности коренных австралийцев, которые пробуждают оптимистические ожидания и заслуживают всемерной поддержки. Это убеждение и породило замысел проекта, о котором будет написано далее.

            Строя планы сбора биографического материала среди аборигенов Австралии, я в какой-то момент подумала, что австралийские данные будут непременно нуждаться в сравнении с аналогичными данными по коренным жителям нашей страны, в прошлом также обеспечивавшим себя охотой, рыболовством и собирательством, и тоже переживавшим драматические перемены, но - во многом - в иных социально-исторических, политических, да и, что немаловажно, экологических, климатических обстоятельствах. Выбор пал на эвенков Восточной Сибири. В.Л. Кляус, М.В. Тендрякова и в особенности М.С. Михалев помогли мне разработать соответствующий исследовательский проект, сотрудники и студенты Учебно-научного центра социальной антропологии, интегрированной научно-образовательной структуры РГГУ и ИЭА РАН — О.М. Аничкова, Ю.А. Артемова, Д.А. Долгих, Н.В. Кирилов, Г.С. Корытин и М.А. Щекин — согласились принять в нем участие. Российский научный фонд — огромная ему благодарность — солидно поддержал нас финансово. И вот истек первый год работы. Но прежде чем говорить о некоторых ее результатах, надо хотя бы коротко осветить намечавшиеся задачи и методики.

            Название проекта приведено выше. Участники задумали комплексное социоантропологическое (этнологическое) изучение того, как проявляются и преломляются в судьбах конкретных людей, в проделанных ими жизненных путях, последствия длительных контактов между разительно отличающимися друг от друга культурами. А именно: культурами, сформировавшимися при отсутствии государственного управления и письменной фиксации, а также письменной межпоколенной трансформации социально значимой информации (так называемыми традиционными культурами) с одной стороны, и культурами, длительное время развивавшимися в условиях государственности с продвинутыми технологиями фиксации и передачи информации, имеющими индустриальные экономики, проявлявшими в сравнительно недавнем прошлом регулярную колонизационную активность и охваченными в настоящее время процессами глобализации — с другой. Упор предполагалось сделать на фактах вынужденного столкновения столь различных культур — такого столкновения, которое порождает труднейшие проблемы человеческого взаимодействия, социокультурные и личностные драмы, ситуации, кажущиеся тупиковыми или неразрешимыми. Именно такой фактический материал, рассуждали мы, содержит в себе особый теоретический и прикладной интерес, заслуживает пристального внимания, коллективного профессионального размышления и обсуждения. Что порождается неграмотной социальной политикой властей? Что обусловлено незаинтересованностью политиков и иных влиятельных «акторов» в благополучии коренного населения тех районов, в которых разворачиваются всевозможные экономические и политические проекты? Что обусловлено неумением или нежеланием людей, взаимодействующих на «низовом уровне», наладить межкультурный диалог? Что, наконец, может быть признано следствием «культурной несовместимости» и бывает ли она вообще? Какие положительные примеры сосуществования и взаимной адаптации представителей глубоко различных культур, а также аккультурации и модернизации поведенческих стереотипов и жизненных стратегий людей, воспитанных в условиях традиционных культур, дает нам этнография? Это главные вопросы, которые ставили перед собой члены научного коллектива.

            Во главу угла был положен, как уже упоминалось, ретроспективный биографический метод, который, мы надеялись, позволит проследить последствия реализации политики двух государств в судьбах малых народов, проживающих в контактной зоне - через фактические биографии людей. Иными словами: попытаться узнать, что конкретно происходило с людьми, безвременно ушедшими из жизни? Именно таким образом предполагалось попытаться высветить действительные плюсы и минусы политики, проводившейся государственными структурами по отношению к народам «культурного пограничья», а также пролить свет на их последствия для обществ и для обоих государств. Авторы проекта даже не исключали, что им удастся предложить некоторые позитивные политические и культурно-просветительские подходы или даже политические решения с перспективой на ближайшее и более отдаленное будущее — учитывая, среди прочего то, что во время когда этот проект задумывался в нашей стране разрабатывалась и обсуждалась государственная пространственная политика, при этом порой недостаточно продумывались последствия претворения этой политики в жизнь для периферийных народов, что чревато существенными культурными и социально-экономическими потерями для некоторых представителей малых коренных народов России.

        В Австралии накоплен большой негативный опыт эскалации государственной пространственной политики, его предполагалось принять во внимание при определении перспектив тех или иных политических решений, намечаемых в нашей стране. Австралийский опыт мог бы пригодиться и для поисков перспективных программ, затрагивающих культурные и социально-экономические интересы жителей отдельных поселений Восточной Сибири. Учитывая этот опыт, можно было бы также избежать тех ошибок, которые вели к трагическим последствиям.

            Для решения поставленных исследовательских задач планировалась трехгодичная работа по сбору как можно более обширного фактического материала, отражающего судьбы реальных людей, живших в условиях интенсивного, порой драматического столкновения культурных традиций, а также испытывавших давление властей, являвшихся проводниками интересов далеких и чуждых культур. Понятно, что центральная роль отводилась полевым исследованиям: экспедиционным выездам в населенные пункты малочисленных коренных народов России и Австралии. Для полевой работы были намечены восемь поселений, в которых уже ранее приходилось работать ведущим участникам проекта: четыре эвенкийских поселка Хабаровского края и четыре поселка аборигенов Австралии на полуострове Кейп-Йорк. Во всех этих поселениях живут представители сообществ, имевших в прошлом присваивающую экономику и переживших мощные социально-экономические и социально-психологические потрясения в ходе колонизации и аккультурации. Населенные пункты были выбраны с таким расчетом, чтобы реально было получить пригодный для сравнения материал: они имеют сопоставимую численность — от 200 до 1500 жителей; они формировались в сопоставимых условиях — значительная удаленность от крупных городских агломераций, мало налаженная или совсем не налаженная дорожно-транспортная система, слабо развитая система снабжения товарами первой необходимости, ограниченность образовательных, культурно-просветительских и медицинских услуг для населения и др. В то же время, в относительной близости выбранных поселений велись глобальные стройки того или иного рода, осуществлялись мощные проекты (вроде строительства Байкало-Амурской железнодорожной магистрали, разработки крупных месторождений полезных ископаемых или строительства гидроэлектростанций), которые самым непосредственным и весьма существенным образом повлияли на судьбы местного населения.

               В течение трех лет предполагалось совершать полевые выезды исследовательскими группами (2-4 человека) для изучения состава жителей избранных поселений в настоящем и недавнем прошлом, конкретных бытовых условий, локальной микроистории, документальных биографических данных (прежде всего данных о происходивших в поселении смертях) об условиях и местах захоронений умерших жителей, а главное — для налаживания контактов с родственниками умерших людей и для последующего их глубинного интервьюирования.

               Паттерн, которому предполагалось следовать в полевой работе, был, по существу, сформирован на основе опыта, полученного в Аурукуне: отбор информации по одному и тому же принципу — жизненный путь человека, проделанный и завершенный в одном и том же месте и в одной и той же социальной среде); хорошие отношения с потенциальными информаторами, в Аурукуне они были уже налажены, в остальных поселках их предстояло налаживать. Важным подготовительным этапом планировалось сделать обследование кладбищ и отдельных захоронений на предмет той информации, которую ни могут дать визуально, а также — поиск релевантной документации в местных административных и иных структурах. Предполагалось, что участники экспедиций будут посещать могилы тех людей, чьи биографии наметят для изучения — совместно с их родственниками, отдавая дань памяти и поминовения умершим и слушая рассказы о них. Затем будет проводится специальное интервьюирование по каждой биографии, причем по каждой из них будут интервьюироваться разные информаторы (если таковых удастся найти) в целях сопоставления сведений и обретения возможностей для критического анализа и сверки полученной информации. При интервьюировании информаторов предполагалось использовать видеокамеры и диктофоны, однако не исключались ситуации, когда люди будут против этого возражать, и тогда должны вестись записи в блокнотах от руки или даже информацию необходимо будет запоминать с тем, чтобы заносить ее в компьютеры уже после бесед, в камеральной исследовательской ситуации.

            По возвращении в Москву весь собранный материал должен быть вновь подвергнут критическому анализу с помощью методик, уже разработанных в социальной антропологии — для извлечения максимально достоверной информации из подобных нарративов — а также с помощью методик, которые будут дополнительно разработаны участниками проекта на основе изучения собранных материалов. Участники проекта планировали регулярно обмениваться опытом и обсуждать методики с целью их корректировки — на специальных встречах, семинарах и онлайн-совещаниях и др. Проект должен завершиться написанием коллективной монографии, в которой найдут отражение не только полевые материалы авторов, но и обширный теоретической опыт социальной антропологии по изучению процессов аккультурации, проблем взаимодействия личности и общества, поведенческих стереотипов и социально-психологических установок представителей разных культур в сравнительно-исторических контекстах.

            На первый год работы были намечены экспедиции в Австралию, в поселки Аурукун и Пормпурау, и в Хабаровский край, в поселки Чегдомын и Герби.

           

Что же получилось в 2021 году?

            Прежде всего, по понятным причинам, участникам проекта не удалось в 2021 г. поехать в Австралию, а именно на эту поездку возлагались особенно большие надежды, причем Ю.А. Артемова, В.Л. Кляус и автор этих строк сделали все возможное, чтобы преодолеть неблагоприятные обстоятельства. Они заручились поддержкой РГГУ: от университета было направлено официальное письмо в Министерство Внутренних дел Австралии, лично Комиссару австралийских пограничных служб при Правительстве Австралии господину Мишелю Утраму. В пограничные службы были также поданы подробно обоснованные, долго обдумывавшиеся, подкрепленные серией документов индивидуальные заявки на исключительное разрешение на въезд в Австралию. Предварительно были изучены выработанные в Австралии на период «Пандемии ковид-19» правила об исключительных разрешениях на въезд в страну, в которых, среди прочего, значится, что Комиссар австралийских пограничных служб лично рассмотрит каждую заявку и, вникнув в особые обстоятельства, будет принимать решение, руководствуясь не общими стандартами, но конкретными индивидуальными нуждами и характеристиками заявителей (https://covid19.homeaffairs.gov.au/travel-restrictions#toc-3). По условиям оформления таких заявлений надо было одновременно обратиться в Посольство Австралии в Москве за австралийскими визами, что мы и сделали, заполнив неимоверное количество головоломных «аппликационных форм» и даже сдав в Визовом центре «биометрические данные»: фотографии, сканы радужной оболочки глаз и отпечатки всех пальцев обеих рук. Велась также электронная переписка с австралийскими коллегами, которые, со своей стороны, пытались помочь организовать запланированные экспедиции. Однако в исключительном разрешении на въезд в Австралию нам было отказано, причем форма отказа явно свидетельствовала о том, что не только Комиссар пограничных служб, но и никто другой ни в какие индивидуальные обстоятельства не вникал, это был стандартизованный бюрократический документ, возможно, сгенерированный автоматически. На электронное обращение за визами не последовало вообще никакой реакции, хотя на сайте Посольства сказано, что решение принимается в течение двух недель (прошло почти полгода). Контраст с той дружественностью и любезностью, которую в течение предшествующих пятнадцати лет я встречала в австралийских консульских и пограничных службах, показался разительным. Человеческое взаимодействие между чиновниками и гражданами в мире в целом стремительно вытесняется обезличенной, бездушной, неубеждаемой и неумолимой «цифрой», а Австралия в этом отношении за последние два-три года выдвинулась на одну из передовых позиций. В будущее наших исследований в этой стране мы вглядываемся без особого оптимизма.

            Меня могут спросить, зачем надо было предпринимать усилия, безнадежность которых была с самого начала очевидна, тратить нервы, время и деньги (ведь заявление на визу приходится оплачивать независимо от результата)? Потому что я убеждена: в создавшихся условиях каждый должен делать на своем месте все от него зависящее, чтобы продолжать нормально, с не ущемленным достоинством, жить и работать. Однако и в том, что путь в Австралию оказался закрытым, можно усмотреть благодетельную руку судьбы. Иначе я никогда бы, наверное, не побывала на берегу Охотского моря и не обрела бы новых исследовательских перспектив.

            Вместо Австралии мы (М.С. Михалев и я) отправились в селения Чумикан и Неран Хабаровского края РФ (ноябрь 2021), а В.Л. Кляус (вместе Н.В. Кириловым) — в селения Багдарин, Маловский и Россошино Республики Бурятия (август 2021).

            Были также проведены запланированные экспедиции в Хабаровский край, в поселки Чегдомын и Герби, и — сверх плана — в поселения Новый Ургал, Солони, Средний Ургал, Новый Уоян и Уоян (Хабаровский край и Республика Бурятия — Д.А. Долгих, Г.С. Корытин, М.А. Щекин, август 2021; все перечисленные населенные пункты указаны на Карте 2).

            Таким образом, участники проекта компенсировали несостоявшуюся полевую работу в Австралии работой в Российской Федерации, посетив в общей сложности — вместо четырех — восемь поселений, где живут представители коренных малочисленных народов, в первую очередь — эвенки. С помощью опросов, глубинных интервью, видео- и фото- фиксации данных и с особым с упором на биографический метод собран достаточно внушительный материал. Велись также архивные, библиотечные и музейные работы, собирались релевантные данные в Интернет-ресурсах. Полученные материалы аналитически обрабатывались по возвращении в Москву, проведены два семинара (РГГУ, 17 и 24 сентября) с докладами-презентациями, представленными участниками экспедиций в Хабаровский край и Республику Бурятия, а также последующим их обсуждением. Можно, правда, пожалеть, что экспедиции оказались более короткими и поздними по времени года, а творческие встречи участников менее частыми, чем это планировалось изначально. Не зависящие от нас причины очевидны.

 

Карта 2. Восточная Сибирь и Дальний Восток РФ. Красными точками обозначены поселки, в которых побывали участники проекта в 2021 г. Карта подготовлена Ю.А. Артемовой.           

           

            Важно особо подчеркнуть, что условия исследований, направленных на изучение биографий эвенков, оказались принципиально отличающимися от тех, в которых велась работа среди аборигенов Австралии и зародился сам замысел нашего проекта. Во всех поселках Восточной Сибири и Дальнего Востока РФ, где мы побывали, эвенки дисперсно расселяются среди русских и представителей иных национальностей и не образуют таких целостных и в значительной мере изолированных или даже замкнутых и (хотя бы отчасти) самоуправляющихся — во всяком случае, имеющих особую внутреннюю жизнь, особую структуру коммунального взаимодействия — этнических сообществ, которые мы наблюдали в Аурукуне, а также в ряде других аборигенных селений Австралии. В некоторых восточно-сибирских поселках участникам проекта пришлось буквально выискивать эвенкийских информантов. Повсюду эвенки утратили родной язык — опять-таки в отличие от коренных австралийцев (в Аурукуне, Пормпурау, Милингимби и многих других поселениях все аборигены говорят на автохтонных языках). Владеющие эвенкийским — редкие исключения. Скажем, в Чумикане, где эвенки, по свидетельству главы администрации, составляют около 40 % жителей (от общего числа 1053 человека) нам удалось найти только двух человек, говорящих на эвенкийским языке, причем один из них — пожилой русский охотник, многие годы сотрудничавший с эвенками. В отличие от австралийских аборигенов, с которыми довелось взаимодействовать участникам проекта ранее, эвенки не получают государственных пособий, достаточных для поддержания, пусть и скудного, но все же жизнеобеспечения. Эвенки полностью или почти полностью обеспечивают себя собственным трудом, и спектр их трудовых занятий весьма широк, у многих он не отличается от занятий соседствующих русских.

            В Австралии, как мне уже не раз приходилось писать, аборигены весьма быстро и охотно включили меня, а потом и моих спутников, в структуру своих родственных связей, что создало великолепные условия для теплого эмоционального взаимодействия, в частности, для задушевных разговоров об ушедших из жизни людях и для совместного посещения их могил, что воспринималось аборигенами как дань уважения к тем, кого они любили, о ком скорбят, и весьма ценилось как поведение, нетипичное для «белых» людей.

 

 

Фото 1. Гариетт Путчеманка и автор у могилы партнера Гариетт, с которым она прожила более 30 лет. Его имя, по традициям вик мункан, нельзя упоминать. Он умер от сердечного приступа, не достигнув 60 лет. Фото В.Л. Кляуса 

 

            В жизни же современных эвенков родство не играет столь ключевой роли, как в жизни аборигенов, система адопции пришельцев, если и существовала в прошлом, то полностью утрачена в настоящем. Было бы нелепостью претендовать на какое-то особое сближение с кем-либо из наших эвенкийских респондентов, которые были любезны, открыты, дружественны, но все же относились к нам как к малознакомым людям. Поэтому и о совместном посещении могил их умерших родственников невозможно было даже помыслить, не говоря уж о том, что кладбища в тех местах логистически трудно доступны для приезжих горожан, да и спрашивать разрешение на работу на кладбищах там практически не у кого, а вторгаться самостийно в «мир, где витают духи мертвых» в обсуждаемых экспедиционных условиях было бы недопустимо по профессионально-этическим причинам.

            Интересно, что на подготовительном этапе работы по проекту М.В. Тендрякова, психолог по первому образованию, предложила нам дополнить направленное на получение биографических сведений интервьюирование респондентов особым вариантом метода «Life-line», адаптированным и несколько упрощенным (по сравнению с применяемым в психологии, в частности, В.В. Нурковой — Нуркова 2000). Он состоит в том, что респондентам предлагается «нарисовать свое прошлое»: изобразить свою жизнь в виде линии или как-то иначе. При этом от исследователя требуется не подсказывать, как именно рисовать линию, а вначале посмотреть, что будет делать сам респондент, затем попросить его представить основные периоды/этапы жизни; назвать и расположить их относительно линии. Было интересно проверить выводы, полученные в ходе применения аналогичных методик при работе с представителями других культур: традиционно у европейцев линия времени направлена из прошлого в будущее, слева направо — «прошлое в левой руке». Представители внеевропейских культур часто рисуют ее вертикальной – снизу вверх, прошлое внизу. К сожалению, собранного в экспедициях 2021 г. материала недостаточно для каких-либо выводов о специфике выполнения такой задачи эвенками исследованных поселений. Эвенкийские респонденты значительно охотнее беседовали с антропологами, чем пытались представить в графическом виде свою жизнь. У большинства из них предложение что-либо нарисовать вызывало недоумение и отговорки: «рисовать не умею». Но в целом, повторим, мы встретили понимание, доброжелательность, готовность сотрудничать и открытость почти в каждом из эвенкийских респондентов, а также ощутили их реальную помощь в преодолении логистических и иных бытовых трудностей, которых было немало. 

            Биографический метод в основном оправдал себя, хотя информацию пришлось собирать «по крупицам», а потом кропотливо складывать эти крупицы в подобные мозаикам «общие картины», над которыми еще предстоит немало поработать. Беседуя с эвенками об их жизни и жизни их родных, участники проекта, как правило, могли извлечь лишь отрывочные сведения, собеседники часто стремились сменить тему разговора, что нередко было связано с нежеланием людей делиться печальными воспоминаниями. В разных экспедициях исследователям часто доводилось слышать примерно одну и ту же фразу: «О плохом рассказывать не будем». Но оно, это плохое, сплошь и рядом «всплывало» само в разговорах с теми, для кого не было столь болезненным. Одни и те же сведения нередко доходили до исследователей из уст разных людей, и это оказывалось спонтанным, непреднамеренным подтверждением их достоверности. Но неоднократно респонденты отмечали, что все свои вопросы исследователям нужно было задавать раньше, так как к настоящему времени скончалось большинство представителей старшего поколения, которые были способны, ссылаясь на личный опыт, рассказать то, что последующие поколения знают, в массе своей, урывками и понаслышке, либо не знают вовсе.

 

Из материалов коллег

            Ниже следуют две публикации участников экспедиций, отражающие результаты работы, проведенной в поселках Хабаровского края и Республики Бурятия, где представлено эвенкийское население. Поселки эти уже перечислялись выше, но напомню: Багдарин, Россошино, Чегдомын, Герби, Новый Ургал, Солони, Средний Ургал, Новый Уоян и Уоян. Отсылаю читателя к текстам посетивших их исследователей. Здесь же попытаюсь лишь выделить то, что представляется самым существенным для содержания моей статьи, а затем изложу отдельно впечатления, которые М.С. Михалев и я вынесли из экспедиции в поселения Чумикан и Неран Хабаровского края.

            Собранные коллегами данные позволяют сделать тревожный вывод о немалом количестве биографий с трагическим концом. Цитирую: «Это сведения о повторяющихся, затронувших родственников и знакомых чуть ли не каждого информанта явлениях: суицидах, в особенности среди молодёжи, несчастных случаях и драках со смертельным исходом, часто сопряженных с алкоголизмом; преждевременных смертях в связи с различными заболеваниями и отсутствием своевременной и адекватной медицинской помощи и т.п. Все это выступает в корреляции с неуклонным и непрекращающимся процессом отчуждения эвенков от ведения традиционного хозяйства – занятий охотой, рыболовством и оленеводством, следовательно – от естественного образа жизни, исконных культурных традиций, от родного языка, чему особенно поспособствовало воспитание в интернатах. Описания реалий настоящего и недавнего прошлого рисуют отчетливую картину всей цепи причинно-следственных связей: от вынужденного отказа от традиционных занятий целым народом и до каждой из личных трагедий. В рассказах респондентов, принадлежащих примерно к одному поколению, вырисовывается один и тот же паттерн: детство в тайге, воспоминания — часто обрывочные — о родителях, родительских традициях; затем интернат, спокойная эпоха конца 1960-х и 70-х, о которой респонденты отзываются сугубо положительно, признавая, однако, что именно в интернате перестали говорить на эвенкийском языке и потеряли связь с традиционной культурой; затем «Перестройка» и девяностые годы, особенно драматически сказавшиеся на судьбах людей – приватизация земель добывающими предприятиями, ликвидация оленеводства и массовое истребление домашних оленей, порой намеренное спаивание эвенков, волна самоубийств и др. Наконец — современность, когда перед пережившими сложнейший период истории эвенками остаются ключевые проблемы: абсолютная неприспособленность реалий Российского государства для сохранения эвенкийского традиционного хозяйства и напрямую вытекающее отсюда продолжение процесса утраты традиционной культуры, а также отсутствие экономических и культурных альтернатив, которые могли бы дать основу для сохранения социокультурной целостности эвенкийских сообществ. Отсюда процесс дисперсии эвенков в иноэтничных средах, что сплошь и рядом сопровождается смешанными (преимущественно русско-эвенкийскими) браками, детей от которых сами родители стремятся отправить учиться, жить и работать в города» (Кляус, Кириллов — публикация в настоящем выпуске НРГУМИС).

            К сожалению, «в настоящее время наиболее значимым фактором сохранности эвенкийской идентичности являются различные льготы, полагающиеся КМНС, в том числе — на вылов рыбы и обучение в ВУЗах. А наиболее фундаментальной проблемой представляется практически полное отсутствие у эвенков реального контроля над любыми процессами, в которые они вынужденно втянуты, и над структурами, зависимыми от которых они оказались» (Долгих, Корытин и Щекин — публикация в настоящем выпуске НРГУМИС).

           Во многом негативно, как свидетельствует текст Д.А. Долгих, Г.С. Корытина и М.А. Щекина, сказалось на индивидуальных судьбах и культуре местных эвенков строительство Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. Она и сегодня не является    безусловным благом для эвенков. Не менее, а возможно, и более, существенный урон наносят промышленные разработки имеющихся на их исконных землях полезных ископаемых,   а также строительство и функционирование иных индустриальных предприятий — как государственных, так и частных.

        В то же время, повсюду, где побывали участники проекта, заметно выражена деятельность местных отделов Ассоциации КМНС, реально помогающих отдельным людям или целым сообществам разрешать конкретные социально-экономические и социально-культурные проблемы, с которыми сталкиваются представители КМНС, а также активистов-почвенников, краеведов, работников учреждений культуры, энтузиастов-организаторов ансамблей и художественных кружков, стимулирующих возрождение эвенкийского языка (в ряде поселений он изучается в школах) и интерес к традиционным промыслам и художественным занятиям.

 

В Тугуро-Чумиканском районе Хабаровского края

            Тугуро-Чумиканский район (берег Охотского моря, Удская губа, устье реки Уды, 54-я параллель, лишь несколько градусов широты отделяют эти места от районов Крайнего Севера) был выбран М.С. Михалевым и мною для экспедиционного исследования ввиду того, что он является одним из наиболее труднодоступных и изолированных районов Дальнего Востока РФ, где представители КМНС составляют свыше половины населения, из них большинство — эвенки, хотя традиционно они в этих местах не жили, а постепенно переселялись сюда из более северных, западных и южных областей исконного кочевания. Отчасти их переселения были спонтанными — в поисках благоприятных условий для хозяйственных занятий, отчасти — вынужденными: в связи с организацией колхозных оленеводческих и рыболовецко-охотничьих хозяйств и другими преобразованиями, инициированными властями в советское и постсоветское время.

            По оценкам на начало 2021, в районе жило 1965 человек, из них в районном центре Чумикан — 1053 человека (Паспорт Тугуро-Чумиканского района 2020). Наиболее компактно эвенки живут в поселениях Тугур, Тором и Алгазея и отчасти — Удское. В Чумикане они расселены дисперсно среди русских и представителей иных этнических групп, мало чем отличаясь от них в бытовом отношении и трудовых занятиях. Как уже упоминалось, по свидетельству главы муниципального поселения «Чумикан» Н.В. Николаевой, в нем эвенки составляют около 40% жителей (точной численности в справочных материалах пока обнаружить не удалось), хотя надо иметь в виду, что многие из этих приблизительных 40% являются потомками весьма распространенных в последние десятилетия смешанных (преимущественно эвенкийско-русских или эвенкийско-якутских) браков, а выбор эвенкийской национальности, как и в других исследованных поселениях, в немалой мере определяется различными нормативными льготами, полагающимися КМНС, в том числе — на вылов рыбы и обучение в ВУЗах.

            Участникам экспедиции не удалось побывать в Алгазее, Тороме, Тугуре и Удском, так как в период экспедиции (ноябрь 2021 г.) с этими поселениями не было сообщения. Пришлось ограничиться полевой работой в самом Чумикане и близлежащем селении Неран, хотя с точки зрения этнологии и задач проекта именно четыре перечисленных поселения представляют особый интерес, так как их жители обеспечивают себя почти исключительно рыболовством и охотой, а в Алгазее имеются еще и оленеводческие хозяйства. Это побуждает планировать новую экспедицию в Тугуро-Чумиканский район — летом 2022 г.

            Однако и в Чумикан добраться, а в особенности же выбраться из него, исследователям было непросто. «С так называемой Большой Землей (развитыми городскими центрами Хабаровского края — О.А.) его соединяет лишь «зимник», который самостоятельно прокладывают жители поселка в январе-марте, да краткий период навигации в июле-августе, когда удается по морю доставить в район необходимые для долгой зимовки пищевые продукты, горючее и другие потребительские товары. Все остальное время — только редкие вертолетные рейсы и рейсы малогабаритных самолетов «Хабаровских авиалиний», которые часто задерживаются или отменяются по метеоусловиям. Участники экспедиции ожидали вылета из Хабаровска в Чумикан более двух суток, а из Чумикана в Хабаровск — более трех. Добираться же к взлетной полосе (четыре км от Чумикана — О.А.) им пришлось по старинке, на нартах (правда, тягловой силой были не олени, а снегоходы с моторами, управляемые эвенкийскими «каюрами» — О.А.), потому что бушевавший несколько дней снежный шторм не только привел к частичному отключению электричества, но и породил такие заносы, которые не в силах был преодолеть даже специально приспособленный для этого крупногабаритный транспорт (мы видели застрявшие в снегу «камазы» и внедорожники — О.А.)» (Михалев 2021).

            Полученные в Чумикане и Неране сведения в значительной мере перекликаются с данными, изложенными ниже другими участниками проекта: с одной стороны, представлена деятельность местных отделов Ассоциации КМНС, активистов-почвенников, краеведов, энтузиастов-организаторов самодеятельных ансамблей и иных творческих коллективов, стремящихся в возрождению и дальнейшему развитию эвенкийского искусства, музыки, пения, танцев, иных форм изобразительного художественного творчества и др., с другой — утрата большинством эвенков бытовых и хозяйственных традиций, а также родного языка: сначала из-за внедрения интернатского воспитания, из-за создания колхозов и принуждения трудиться в них, а потом из-за их ликвидации и драматических событий 1990-х гг. Последовавшие затем отсутствие какой-либо устойчивой организации хозяйственной деятельности, недостаток возможностей для трудоустройства, отсутствие должного медицинского обслуживания, поощряемый родителями отток многих молодых людей в городские центры, трагически закончившиеся биографии: сообщения о погибших, в том числе пропавших без вести на охоте в тайге, утонувших во время плавания в лодках по рекам, убитых в драках, покончивших собой, замерзших в состоянии опьянения и тому подобных событиях содержались чуть ли не в каждом интервью. Но следует особо подчеркнуть и те данные, которые отличают жизнь в Чумикане и Неране от того, что описали члены других экспедиций.

            Особая изолированность Чумикана и Нерана и наступившее в постперестроечный период драматическое ослабление государственной опеки, если не сказать резче — прекращение государственного организационного участия во многих сферах жизни и деятельности населения — привели к тому, что люди стали самодеятельно развивать то, что они называют автономностью: они как могут обустраивают свой быт, добывают средства к существованию, начиная от рыболовства и охоты, которыми занимаются буквально все, и заканчивая автономным отоплением и водоснабжением жилищ, обеспечением транспортными средствами, приспособленными к суровому климату, мощными рефрижераторами, позволяющими делать семейные запасы еды чуть ли не на несколько лет и др. В этом эвенки Чумикана мало чем отличаются от русских и представителей иных национальностей. Более того, можно было заключить, что ряд успешно применяемых эвенками сегодня приемов охоты и рыбной ловли внедрен в их практику русскими рыболовами и охотниками.

            В Чумикане имеется сеть коммерческих магазинов, в которых можно купить все, что угодно, кроме, разве, свежего мяса и рыбы: они добываются жителями самостоятельно или покупаются у местных охотников-рыболовов. Две частные пекарни снабжают население великолепным и всегда свежим хлебом. У всех в домах наличествуют запасы замороженных или сушеных лесных ягод многих видов, грибов, орехов и иных даров леса.

            Никто или почти никто из информантов не жаловался на тяготы жизни, хотя ее обустройство дается им гораздо тяжелее, чем жителям населенных пунктов, расположенных в куда более благоприятных для жизни местах и жалобы которых постоянно приходится выслушивать этнографам-полевикам. Люди в поселениях настроены позитивно, выглядят самодостаточными и энергичными, рассуждают здраво, много смеются, в том числе и тогда, когда рассказывают о бытовых трудностях: отключениях электричества, которое ведет к прекращению водоснабжения; ежедневном (а то и неоднократном в течение одного дня) «откапывании» от снежных заносов — высотой в человеческий рост и более — жилищ и зданий, в которых расположены всевозможные поселковые службы; хождении пешком на работу и домой в бураны с ветрами до 35 м/с., когда приходится чуть ли не на животе переползать через снежные переметы; наступлениях моря на усадьбы во время высоких приливов, о катастрофических разливах реки Уды и т.п.

            Особо подчеркнем, что все информанты, за исключением двоих, отрицательно относятся к перспективе строительства дорог (в том числе — к планам протянуть в район железнодорожную ветку): «нарушится создававшийся тяжелыми усилиями автономный общественный быт, уедут те, кто ценен здесь, приедут те, кто не нужен, все опять взбаламутится».

            Подчеркнем также, что у исследователей нет оснований связывать отмеченное выше большое количество преждевременных смертей в Чумикане и Неране исключительно с эвенкийскими их жителями. Видимо, это касается представителей всех национальностей, причем в значительной части мужчин. Особый интерес представляет то, что, по данным статистики, в Тугуро-Чумиканском районе женщины заметно уступают в численности мужчинам (953 и 1012 на 1 января 2021 г. — Паспорт Тугуро-Чумиканского района 2020). Это, возможно, хотя бы отчасти сопряжено с ролью охоты и рыбной ловли как основных трудовых занятий. Вероятно, не без связи с диспропорцией полов находится и то обстоятельство, что вдовы с тремя или даже более детьми нередко вступают в повторные браки, и мужья растят их детей наравне со своими, родившимися в новом браке. Вообще в Чумикане и Неране много семей с тремя и более детьми и мало детей-сирот, оказавшихся в местном приюте. Как правило, родственники берут на воспитание детей и подростков, потерявших родителей. Причем это тоже не удалось достоверно приписать только эвенкийской традиции. Наконец, наши информанты отмечали как отрадный факт то, что в последние годы люди в районе стали «меньше пить» (имеется в виду употребление алкоголя). Участники экспедиции встретили лишь двух или трех сильно пьяных людей на улицах Чумикана.

           Неожиданным образом, «Чумикан оказался преимущественно самодостаточным, экономически обеспеченным и при этом «космополитичным» поселением, ставшим второй родиной для представителей народов, исконно расселенных на огромных расстояниях друг от друга. В этом небольшом поселке, созданном в 1885 году в качестве фактории для обеспечения морской и прибрежной торговли, сплелись судьбы польских золотопромышленников и якутских проводников, корейских рабочих и эвенкийских оленеводов, русских казаков и японских контрабандистов, латышских охотников и американских китобоев. Их потомки хранят память о своих предках, и именно эти личные биографии людей со всех уголков света дадут многообещающую основу для последующих выводов о «фронтире культур», который лишь с точки зрения жителей центральных регионов нашей страны находится на самом краю Ойкумены, но который в действительности является точкой притяжения и местом встречи для людей из самых разных ее частей. В семейных альбомах, дневниках и родословных современных жителей Чумикана, потомков американцев Гутчинсонов, латышей Прусов, якутов Ивановых, русских казаков Хабаровых, эвенков Чепаловых или корейцев Пак отражается история не только этого небольшого поселка, но и всей Евразии. Нитями их судеб она оказывается сплетенной в единый, неразделимый узел, ведь именно в таких небольших поселках неразрывная связь представителей разных народов чувствуется по-настоящему глубоко. Особенно в тот момент, когда кажется, что самолет на Большую Землю так и не улетит и дальнейшая твоя судьба будет навсегда связанной с этим краем» (Михалев 2021).

 

Фото 2. Берег реки Уда. Вид на хребет Джугджур. Фото М.С.Михалева.

 

Фото 3. Чумикан, заснеженный дом. Фото М.С.Михалева.

 

 

 

Фото. 4.  Чумикан, О.Ю.Артемова проводит глубинное интервью
в доме Л.В. Пруст. Фото М.С.Михалева.

 

 

 

 

Фото.5  Чумикан, Затертый во льдах и снегах катер в устье реки Уды.
Фото О.Ю.Артемовой.

 

 

Фото 6. У входа в Дом культуры. Чумикан, фото О.Ю.Артемовой

 

 

 

Фото 7. Эвенкийский каюр везет О.Ю.Артемову на взлетную полосу (скоро улетим из Чумикана в Хабаровск). Фото М.С.Михалева

 

Эпилог

            По существу, правильнее было бы назвать этот раздел попроще — «Заключительный параграф». Ведь излишне, наверное, говорить, что все мои выводы, суждения и соображения имеют сугубо предварительный и во многом субъективный характер. Предстоит еще очень большая коллективная работа. Но логика требует, чтобы в тексте, где есть «Пролог», был и «Эпилог».

            Давно уже стало общим местом то, что главными причинами всех бед, пережитых и переживаемых недавними охотниками, рыболовами, собирателями и оленеводами, явились колонизация их территорий, т. е. их обезземеливание, государственные и частно-предпринимательские экспансии и вызванные ими экологические бедствия, насильственные выселения и переселения целых сообществ, искусственные организации, реорганизации и ликвидации населенных пунктов, множественные смены административных режимов и программных траекторий властей (вроде следовавших друг за другом «протекционизма» и создания закрытых резерваций, а потом противоположного по содержанию «ассимиляционизма», а затем широких свобод «мультикультурализма» в Австралии, или же «быстрого перехода от первобытности к социализму», а затем к «свободным рыночным отношениям» и «национальным возрождениям» в СССР и России), принудительные или вынужденные кардинальные перестройки жизнеобеспечения и стереотипов труда, не говоря уж о массовых политических репрессиях, «наказаниях» и физическом истреблении целых народов и многом другом, надвинувшемся извне как мощная, неодушевленная, неумолимая, беспощадная сила. На самом-то деле за всем этим стояли конкретные живые люди во плоти, т.е. представители властей, которые руководствовались не доброй волей и идеалами гуманности, а совсем иными интересами и мотивами, а также — граждане господствовавших наций, которые преследовали собственные выгоды или удовлетворяли собственные потребности. Чтобы понимать это, не надо быть социальным антропологом (этнографом).

            В настоящее время в обеих странах и политическая ситуация, и общественное сознание, и нравы граждан во многом изменились в пользу коренных малочисленных народов, да и сами они включились в отстаивание своих прав и интересов. Правда, положительные сдвиги далеко не достаточны. Опять-таки, потому что сплошь и рядом политические решения диктуются не стремлением к благу малых народов, но противоречащими ему «общегосударственными» интересами. А не принадлежащие к малым народам граждане обеих стран, особенно те, кто имеет предпринимательскую жилку и адекватные капиталы, отнюдь не расположены отказываться от коммерчески заманчивых проектов и перспектив. Все это лежит на поверхности, не говоря уж об алкоголизме, наркомании и занесенных извне инфекциях, которые в среде коренных малочисленных народов представляют собой совсем иное явление, чем в так называемых обществах «мейнстрима». Можно добавить еще и то, что иногда именуется эффектом ослабленной пружины. У эвенков принудительный труд в весьма жестких условиях советских колхозов и совхозов, когда среди прочего от них требовалось содержание крупных поголовий оленей, отнюдь не типичных для их традиционного семейного хозяйства, в котором олени служили, прежде всего, как транспортное средство и были немногочисленны, сменился отсутствием сколько-нибудь жесткого организационного давления: люди оказались в ситуации «выживайте сами как знаете». Австралийские аборигены «в эру миссионеров» также нередко жили в тисках узко локальных «тоталитарных» режимов, а их ликвидация, как ни странно, принесла не радость свободы, а растерянность и неприкаянность. Все это не раз обсуждалось в публицистике. Но есть обстоятельства, которые, как кажется, видны скорее все же специалистам и требуют пристального исследовательского внимания, а также оперирования менее генерализированными категориями, иной, как это модно сейчас говорить, интеллектуальной «оптикой».

            В традиционных условиях и аборигены Австралии, и эвенки Восточной Сибири были   в высшей степени привержены мобильному образу жизни. Он диктовался системой жизнеобеспечения, но он был и коренной, насущной, психофизиологической потребностью. Избитая формула «движение — жизнь» в устах эвенков имеет куда более глубокое содержание, чем вкладываем в нее мы. И произносят эвенки ее совсем иначе. «Старики ездили везде» — эти слова респондента — вынес в название одной из глав своей книги об оленеводах Таймыра (Андерсон 1998). «Вы не понимаете, — говорила коренная жительница Кэйп-Йорка австралийскому фермеру, который хотел, чтобы ее сородичи поселились при его хозяйстве и работали в нем, — у туземцев устают глаза всегда смотреть на те же предметы и ноги устают ходить по тем же местам. И даже тела их устают, когда приходится спать всегда в одном становище. Туземцам необходимо увидеть другие места, ступать по другой земле» (Макларен 1929: 102).

      Многопоколенная «память тела и духа» все еще жива, неслучайно немало эвенкийских мужчин до сих пор стремится уйти из поселка в тайгу и ходить там охотничьими тропами чуть ли не по полгода. Но раньше люди кочевали семьями, а теперь мужчинам приходится надолго оставлять жен и детей в их стационарных жилищах (у женщин работа в поселковых службах, у детей — учеба). Отсюда еще одно травмирующее искажение нормы, которая столетиями была основой психофизиологического здоровья.

            Следуя традиционному принципу минимизации усилий и рисков и довольствуясь очень скромным достатком, поступающим — в значительной мере, хотя и не полностью — из государственных фондов, австралийские аборигены, с которыми мне приходилось иметь дело, нечасто ходили на охоту в «буш», но в разговорах нередко высвечивалась любимая мечта о том, как он (или она) в скором времени со своей, отдельной, семьей или даже в одиночку переберется в лес, подальше от поселка, туда, где кочевали предки, и будет «жить от земли» («live from the land»), а то «здесь скука, тоска и очень много злых людей; колдунов полно, особенно вон там, в противоположной, северной, стороне Аурукуна!».

            Много злых людей! Колдуны! Низкий уровень доверия к социальному окружению, состояние стресса, происходящего от людской скученности. Ведь в традиционных условиях аборигены, а равно и эвенки, подавляющую часть времени проводили в группах, редко превышавших численностью 30 человек и основанных на кровнородственных связях, а также брачных отношениях. В таких группах каждый знал, чего ждать от остальных, а если назревал конфликт, то можно было «проголосовать ногами»: уйти и присоседиться к другой такой же малой группе, где есть родственники или свойственники. Текучесть, непостоянство состава резидентных групп мобильных охотников рассматривается в антропологии как утилитарная, экономически рациональная стратегия жизнеобеспечения. Но у нее была и социально-психологическая составляющая. Все это складывалось и шлифовалось тысячелетиями (у коренных австралийцев), многими столетиями (у эвенков), и вот, в одночасье — в исторической перспективе — люди оказываются собранными на небольшом пятачке в один или два квадратных километра в количестве нескольких сотен, а то и тысяч человек, многие из которых никогда не встречались раньше, а некоторые — пришли с унаследованным от предков психологическим багажом многопоколенных взаимных вендетт.

            Ко всему этому добавим слом устойчивых распорядков дня и ночи, сна, трудов и отдыха, не говоря уж о составе пищи и привычках ее потребления. Все эти стереотипы в новых условиях рушатся быстро, а альтернативные строятся медленно, подчас уродливо, или не строятся вообще. Как же людям, попавшим в такой «переплет», воспитывать новые поколения? Ведь и приемы воспитания, и способы социализации детей и подростков оттачиваются столетиями-тысячелетиями. А дети и подростки, которые росли в интернатах (в СССР) или в дормиториях (австралийская практика в некоторых искусственно созданных поселениях аборигенов в так называемую миссионерскую эпоху, примерно до конца 1960-х гг.) вообще были в значительной мере лишены возможности узнать, что такое родительская опека и родительский пример, т. е. впитать воспитательские навыки, которым они могли бы следовать, создав собственные семьи.

          Есть надежда, что в дальнейшем участники проекта найдут новые пути к пониманию сложнейшей и требующей особой исследовательской концентрации проблеме, которую представляют собой отмеченные как среди аборигенов Австралии, так и среди эвенков Сибири весьма многочисленные преждевременные смерти людей, рожденных в 1960-е — 1980-е гг. Здесь нужна продуманная статистическая обработка имеющихся материалов, а также их тщательные пополнение и проверка. На текущем этапе, однако, поражает то, что тревожные, правильнее сказать трагические, данные поступают из мест, весьма разнящихся по степени сохранности традиционной культуры и языка, по климатическим факторам, по степени автономности от остального общества или вовлеченности в жизнь «мейнстрима». Эти данные фиксируются и там, где есть промышленные предприятия, пагубно влияющие на природу и людей, и там, где их нет. Напрашивается предположение: родители людей, безвременно уходящих из жизни, были лишены контроля над ситуацией, в которой росли их дети, в значительной мере — и самой возможности их воспитывать. Испытав глубокую растерянность, они не сумели передать потомству установки и ценности, дающие, метафорически говоря, достаточно надежные навигационные средства и достаточно весомый якорь, чтобы удержать жизненный корабль на плаву и не дать ему безвольно носиться по волнам. Мне уже доводилось цитировать слова одного из самых обаятельных, добрых, образованных и в полном смысле этого слова интеллигентных аборигенов Аурукуна (он, увы, ушел из жизни), повторю их. Он говорил (это было в 2007 г.) тихим и грустным голосом: «Белые люди хотят, чтобы мы стали такими, как они, но мы не можем, просто не можем и все. А хуже всего то, что наши дети растут совершенно неуправляемыми, просто дикими».

            Однако не хотелось бы завершать статью на печальной ноте (Фото 10-15).

            Как мы убедились в экспедициях прошедшего года, немалое число эвенков энергично и упорно ищут выходов из ситуаций, неприемлемость которых отчетливо осознают. По-видимому, самый распространенный и, очевидно, наименее осложненный внешними препятствиями путь: стимулировать детей — морально и материально (ради этого эвенкийские отцы и матери напряженно трудятся) — уезжать из удаленных поселков, получать образование в городах и там же трудоустраиваться и обустраивать семейную жизнь. Это удается многим. Но в ближней перспективе подчас несет с собой тяжело переживаемые эмоционально разлуки, печали, разобщение поколений, нарушение традиций семейной и родственной взаимопомощи, одиночество стариков и т. п., и. т. д. А в дальней перспективе — угрозу рассеяния народа и утраты этнической идентичности.

            Другой, гораздо более трудный путь: коллективные усилия, направленные на создание экономически самодостаточных и самоуправляющихся сообществ в местах исконного проживания. В основе таких сообществ могут быть вновь воссоздающиеся оленеводческие фермы, охотничье-промысловые хозяйства или любые иные удовлетворяющие жизненные потребности современного уровня хозяйства — чтобы были задействованы новые технические средства и технологии, облегчающие и украшающие труд и быт. Положительный опыт на этом пути имеется (Например: Михалев 2018), но он, к сожалению, сопровождается сильным противодействием — и со стороны государственных, и со стороны частно-предпринимательских структур российского мейнстрима.

            Существуют, несомненно, и иные альтернативы. Похоже, что некоторые из них возникают спонтанно, создаются не по плану, а в ходе эмпирически корректируемых поисков оптимально приспособленных к имеющимся и изменяющимся обстоятельствам хозяйственных, бытовых и взаимоотношенческих стратегий. Есть соблазн счесть удачным примером селение Чумикан, где мы увидели мультинациональное, но как бы стремящееся к монокультурности сообщество, в котором эвенки, русские и представители многих иных этносов, будучи сравнительно недавними пришельцами, живут не просто рядом, бок о бок, но по-настоящему вместе, обогащая друг друга культурным опытом и творческим новаторством. Парадоксальным образом, географическая изолированность поселка пошла, как кажется, ему на пользу. К этому нужно добавить, разумеется, и отсутствие в сколько-нибудь значительной близости крупных промышленных предприятий, драматически и негативно сказавшихся и сказывающихся на жизни КМНС в других исследованных участниками проекта поселениях.

            В современной Австралии идея создания экономически самодостаточных и самоуправляющихся сообществ аборигенов в местах их исконного проживания чрезвычайно популярна в общественном дискурсе, а государство неизменно выражает готовность поддерживать подобные инициативы. Но успехи на этом пути остаются весьма проблематичными. Казалось бы, никто не мешает, можно даже получить ощутимую опору извне,   но аборигены, стремясь к этому на словах, мало что предпринимают на деле. Мне уже приходилось писать о том, что ценность материального благосостояния, обеспеченной жизни, отвечающей весьма высоким англо-австралийским стандартам, до сих пор отнюдь не проникла в среду коренных австралийцев тех поселений, которые мне пришлось посетить. Возможно, хотя бы отчасти потому, что их исторический опыт взаимодействия с англо-австралийскими властями и гражданами гораздо менее длителен и обширен, чем опыт эвенков — с российскими властями и русским населением.

             Аборигены, с которыми мне пришлось работать, более всего ценят общество друг друга, кровное родство и квазиродство, родственную взаимопомощь и родственные чувства, а также коллективные творческие занятия, которые дают интеллектуальное и эмоциональное удовлетворение. Поэтому им трудно внять окрашенным протестантской этикой труда призывам «продавать свою рабочую силу». В 2005 г. в Аурукуне я встретила семь мужчин, которые хотели быть священниками, и ни одного, желавшего стать рабочим или (пусть даже) инженером на предприятии по добыче и переработке бокситов, находящемся в относительной близости (в Випе, 200 км от Аурукуна). Никакие артели по вылову и последующей, несомненно прибыльной (реки в их краях изобилует ценнейшими породами), продаже рыбы аборигенов тоже на деле не прельщают. Они привыкли ловить рыбу для себя (не сетями, а только на крючок и леску), причем ровно столько, чтобы хватило на ужин. А об остальном думать только тогда, когда почувствуют голод.

           Правда, в недавние годы и среди коренных австралийцев удаленных селений стала просматриваться пока еще слабая, но все же тенденция ​отправлять детей учиться или работать в города. Способность юных аборигенов, выращенных в Аурукуне и иных подобных местах, адаптироваться к городской жизни Австралии представляется мне весьма сомнительной. Гораздо более вероятно, что они будут страдать в городе, в чуждом окружении, и стремиться вернуться в поселок. Это тоже уже происходило в 2015 г.  Тогда же у меня возникло впечатление, что некоторые семьи, оставаясь в Аурукуне, пытаются вырваться из обстановки бессмысленности и безнадежности иными способами.  Так, в некоторых  аурукунских дворах появились дорогие автомобили-внедорожники и большие моторные лодки. На кладбище можно было увидеть отдельные дорогостоящие памятники, чего не наблюдалось еще за несколько лет до 2015 г. Само по себе это не свидетельствует о перемене ценностной парадигмы — ​типичной для коренных австралийцев на типичную для англо-австралийцев (благосостояние вместо минимализма). Лодки и автомобили нужны, чтобы обеспечить свободу передвижений, мобильность, которая всегда была важнейшей составляющей культуры аборигенов. Это всего лишь адекватное современной жизни оснащение, необходимое для охоты, рыбной ловли, поездок к родственникам, живущим в других местах, посещения традиционных земель предков, духовная связь с которыми, по понятиям коренных австралийцев, должна поддерживаться из поколения в поколение. Гранитные надгробия — ​это современный способ проявить глубокое почтение к умершим. Оно всегда было и до сих пор остается одной из главных составляющих мироощущения аборигенов. Заметим, что дорогие памятники на Аурукунском кладбище декорируются исконной тотемической символикой (наряду с христианской — Фото 8), а самые ухоженные и красивые могилы — это преимущественно могилы молодых людей, по которым отчаянно, душераздирающе скорбят их родители.

 

 

Фото 8. Одна из новых могил на Аурукунском кладбище. Фото В.Л Кляуса. 2015

 

 

 

Фото 9. На поминальном обряде. Автор в кругу аурукунцев.
Фото А.А. Закурдаева. 2008

            Однако чтобы накопить деньги для машин, лодок и могильных сооружений, нужно находить и уметь сохранять хорошо оплачиваемую работу, а также необходимо ограничить свое участие в традиционной системе взаимопомощи. Чтобы содержать автомобили и лодки в рабочем состоянии, нужно отказывать хотя бы части из тех, кто непрестанно просит одолжить эти средства передвижения на время или куда-то их свозить. Сужение же круга родственников, в котором циркулируют твои деньги и вещи, или хотя бы частичное дистанцирование от этого круга чреваты потерей прочного места в сети многопоколенных социальных связей, лишением надежной социальной опоры. А у окружающих такое поведение рождает чувство растерянности, гнева и даже фрустрации. Здесь таится угроза главному оплоту культуры, цементирующему сообщества аборигенов. Коренные австралийцы, как мне кажется, могут сохранять себя только в сплоченном и достаточно широком родственном кругу.

            Лучшее, что я видела в Австралии аборигенов, это тропический остров Милингимби в Арафурском море к северу от Арнемленда. В 2010 году. Там тогда жило около тысячи коренных австралийцев этнокультурной общности йолнгу. У них не было ни англо-австралийской, ни собственной администрации, ни управления, ни самоуправления. Ни полиции, ни дорог, ни автомобилей (кроме одного, скорее всего служебного; автомобили было запрещено ввозить на остров). Ни церкви, ни священника. Церковь раньше была, но разрушилась. Последний из миссионеров давно уехал. Сообщение с материком только авиационное — очень маленькие самолеты, в которых помещается семь пассажиров и каждый может провезти не более 6 кг. багажа. Никакого регулярного морского транспорта. Доставка необходимых продуктов и вещей, включая компьютеры новейших моделей, оборудование для музыкальных занятий и коллективных развлечений, всевозможные электронные гаджеты, а также моторные лодки, осуществлялась специальными рейсами крупных морских судов. Откуда у аборигенов на этом острове средства на сравнительно дорогие вещи, сказать не могу, по-видимому, эти предметы были доступны далеко не всем, но тем, кто летал для временных заработков на материк, или продавал художественные изделия. Одно из самых ярких впечатлений: абсолютно голый чернокожий малыш бегает по двору дома с дорогим «мобильником» в руке.

            Один единственный магазин содержал и обслуживал небольшой штат из среды самих аборигенов. Школу, художественную студию и медпункт — государственные служащие. Жители довольствовались скромными денежными пособиями и без особого напряжения, в охотку, ловили в море рыбу, черепах, трепангов, дюгоней и т. п. Каждый день подолгу совместно пели и танцевали возле огромного деревянного креста, совершая какой-то милленаристский обряд (ждали второго пришествия Христа). Много времени уделяли подготовке и проведению различных сугубо традиционных празднеств, а также очень сложных похорон и поминок. Жизнь текла спокойно и в основном мирно. Видимо, там имелись, однако, два неформальных лидера, пользовавшихся авторитетом.

            Несколько семей подолгу или даже постоянно пребывало на ближайших мелких островах, совершенно самостоятельно обеспечивая себя дарами природы. А один человек, рассказывали мне, жил в лесу сам по себе, в удаленной от поселка части острова, охотился и ловил рыбу и никогда не говорил по-английски (в знак протеста!).

 

 

 

Фото 10-11. Хороший улов. Милингимби 2010. Фото О.Ю.Артемовой

 

 

 

Фото 12. В.Л.Кляус с детьми. Аурукун 2009. Фото Ю.А.Артемовой.

 

Фото 13. Гариетт Путчеманка на рыбалке. Берег реки Арчер близ Аурукуна.
Фото В.Л.Кляуса, 2009.

 

 

 

Фото 14-15 Образцы современного художественного творчества аборигенов
в Пормпурау. Фото О.Ю.Артемовой, 2007.

 

 

Литература

Андерсон 1998 — Андерсон Д.ДЖ. . Тундровики. Экология и самосознание таймырских  эвенков и долган. Новосибирск, Издательство СО РАН.

Артемова 2018 — Артемова О.Ю. Настоящий охотник - бедный охотник? ("моральная экономика" и некоторые проблемы социальной эволюции) // Stratum plus. Археология и культурная антропология, 1: 77-102.

Артемова 2018а — Артемова О.Ю. Человек-охотник и плоды просвещения // Сибирские исторические исследования, 1: 135-166.

Берндт, Берндт 1981 — Берндт Р.М., Берндт К.Х. Мир первых австралийцев. М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука».

Макларен 1929 —  Макларен Дж. В австралийских джунглях. М.; Л..

Михалев 2018 — Михалев М.С. Сопротивление в Ивановском (Амурская область). Некоторые уроки борьбы эвенков за свои права//Известия Иркутского государственного университета. Серия: Геоархеология. Этнология. Антропология, 24: 118–132.

Михалев 2021 — Михалев М.С. Пояса и Пути Евразии: Чумикан — на фронтире культур// Ассамблея народов Евразии. Международный союз неправительственных организаций Официальный сайт.  — http://eurasia-assembly.org/ru/news/poyasa-i-puti-evrazii-chumikan-na-frontire-kultur. 07/12/2021. Дата обращения 21.12.2021.

Нуркова 2000 — Нуркова В.В. Свершенное продолжается: Психология автобиографической памяти личности. М., Изд-во Университета РАО.

Паспорт Тугуро-Чумиканского района 2020 — Паспорт Тугуро-Чумиканского муниципального района Хабаровского края за 2020 — https://chumikanadm.khabkrai.ru/O-rajone/Pasport-rajona/. Дата обращения 15.12.2021.

ПМУЭА 2008-2015 гг. — Полевые материалы участников экспедиций в Австралию в 2008-2015 гг.

Форд 2013 — Ford C. The Aurukun blues of Peter Sutton. An anthropologist hits the skids in Cape York // The Monthly Essays, May  — www.themonthly.com.au/issue/2013. Retrieved 12/12/2021.

Саттон 2009 — Sutton P. The Politics of Suffering: Indigenous Australia and the End of the Liberal Consensus. Melbourne University Press, Carlton.

Томсон 2003 — Thomson D. Donald Thomson in Arnhem Land. Compiled and introduced by N. Peterson. Melbourne University Press, Melbourne.

 

Сведения об авторе:

Ольга Юрьевна Артемова, доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института этнологии и антропологии им. Н.Н.Миклухо-Маклая Российской академии наук, заместитель директора Учебно-научного центра социальной антропологии Российского государственного гуманитарного университета. artemova.olga@list.ru