М.А. Ариас-Вихиль

 

Ариас-Вихиль Марина Альбиновна, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник ИМЛИ РАН

 

Аннотация. Вернувшись в Россию из эмиграции накануне Первой мировой войны, А.М. Горький с головой погружается в крупные издательские проекты. Все они связаны не столько с политической, сколько с просветительской деятельностью писателя. В частности, Горький начинает издавать серию «Жизнь замечательных людей», отдавая приоритет творческому, активному герою, «создающему жизнь» своими руками. В этом сказалась тенденция предреволюционной и революционной эпохи, требовавшей нового подхода к проблеме личности в истории.

Ключевые слова: диалог культур, русско-французские связи в первой трети ХХ века, издательская деятельность, Россия и Запад, особенности русского национального характера, русская революция.

Вступление России в Первую мировую войну, сопровождавшееся яростной идеологической полемикой в обществе, заставило Горького искать дополнительные возможности влиять на решение актуальных политических и социальных проблем, тем более, что среди властителей дум того времени ему принадлежало главенствующее место, после Льва Толстого он оказался самым почитаемым писателем. Первой его реакций был протест против немецкой агрессии¹, но очень скоро он перешел на пацифистские позиции (во многом совпадавшие с позицией Р. Роллана и заключавшиеся в осуждении насилия в целом), а позднее стал придерживаться интернационалистских взглядов.

Одним из важных издательских проектов Горького стало основанное в 1915 г. книжное издательство «Парус» (совместно с А.Н. Тихоновым и И.П. Ладыжниковым). В своей издательской деятельности Горький стремился, прежде всего, к просвещению соотечественников, предполагая издание в первую очередь литературы научного, философского и социально-политического характера. Такого рода издательская направленность продолжала идею задуманной на Капри вместе с философом-марксистом А.А. Богдановым (Малиновским) энциклопедии для рабочих, предполагавшей одновременно издание популярных книг и статей, в том числе и переводных, по проблемам науки (строения атома, электричества, энергии, материи, воздушных полетов); философии (идеи эволюции, диалектики, бесконечного, бессмертия); обществоведения (четвертого сословия, социализма, труда как источника ценностей) и т.д. Деятельность Горького определялась во многом кругом понятий, восходящих к идеям Каприйской рабочей школы А.М. Горького, А.А. Богданова и А.В. Луначарского, в частности, такой была идея создания рабочей энциклопедии по примеру французских предшественников, философов-просветителей ХVIII века, а также идеям Пролеткульта Богданова, готовящим революцию в сознании рабочих. Особенность пролеткультовских идей Богданова заключалась в возможности бескровной передачи власти рабочим (концепция так называемого «другого марксизма»).

В «Парусе», однако, к сотрудничеству Горький привлек не Богданова, с которым к тому времени уже разошелся во взглядах, а большевиков-эмигрантов (В.И. Ленина, М.Н. Покровского, Г.Е. Зиновьева и др.). Это сотрудничество не повлияло на писателя, о чем вспоминали его современники: «Политиком он не был и не хотел быть. Он хотел быть идеологом-просветителем»². Большевики не имели иллюзий на его счет. В.И. Ленин, например, так характеризовал Горького в октябре 1916 г. в письме к А.Г. Шляпникову: «Горький всегда в политике архибесхарактерен и отдается чувству и настроению»³.

В том же году Горький на собственные средства (25000 рублей) начинает издавать антивоенный литературный, научный и политический журнал «Летопись»⁴. Этот журнал тоже был задуман в первую очередь как просветительский. Поэтому Горький придавал большое значение участию в «Летописи» крупных представителей российской науки. Приглашая к сотрудничеству К.А.Тимирязева, писатель так формулировал задачи своего издания: «Цель журнала — может быть, несколько утопическая — попытаться внести в хаос эмоций отрезвляющие начала интеллектуализма. Кровавые события наших дней возбудили и возбуждают слишком много темных чувств, и мне кажется, что уже пора попытаться внести в эту мрачную бурю умеряющее начало разумного и критического отношения к действительности»⁵.

Интересно, что идеологическое направление журнала предполагало «борьбу за интернациональность» и «борьбу со всеми остатками азиатчины в нашей жизни»⁶. В журнале сотрудничали лучшие российские литераторы. Горький обращается также с призывами к сотрудничеству в журнале к Ромену Роллану, Бернарду Шоу, голландской писательнице Г. Роланд-Гольст.

Нас будет интересовать вопрос, в чем в разгар событий первой мировой войны и надвигающейся революции Горький увидел панацею от социальных бед? Он не был правоверным идеологом-марксистом, если верить оценке Ленина. Что же лежало в основе его идеологии? Двигателем его просветительских проектов было стремление сделать Россию западноевропейской страной.

В первом же номере журнала «Летопись» Горький поднимает вопрос о национальной самокритике («Две души»), за что многие, в том числе и его близкий друг Леонид Андреев, обвиняют Горького в откровенном западничестве и ненависти к России. Андреев назвал статью Горького «торжественной и пышной панихидой» по русскому народу. В статье Горький противопоставляет русской культуре культуру Запада: «Европеец — вождь и хозяин своей мысли, человек Востока — раб и слуга своей фантазии». В русской культуре Горький увидел черты азиатчины: «Русский человек еще не выработал должной стойкости в борьбе за обновление жизни. Русское «богоискательство» проистекает из недостатка убежденности в силе разума, — из потребности слабого человека найти руководящую волю вне себя, — из желаний иметь хозяина, на которого можно было бы возложить ответственность за бестолковую, неприглядную жизнь»⁷.

Статья Горького вызвала бурю возмущения в стане патриотов. «Беспросветный пессимизм, с каким относится Горький к русскому народу»⁸ (Л.Андреев) носил особенно вызывающий характер в связи с событиями войны.

Горький считал, что спасение России — в ее приобщении к достижениям западноевропейской цивилизации. Отвергая «самобытный» путь, он объяснял В. Я. Шишкову: «Все у нас плохо. Страшно отстали от Запада. Пожалуй, не нагнать. Живя в России, со всем этим сживаешься, миришься, все еще думаешь, что есть что-то такое в России, сила какая-то непроявившаяся, что-то самобытное. А вот пожил я семь лет за границей, на Капри, — нет, гляжу, плоха наша Русь-матушка. Все как-то гниет и валится»⁹. События войны 1914 г. Горький воспринял как еще одно препятствие для России сблизиться с Западом: «Как вспомнишь, что три года тому назад люди серьезно говорили о возможности планетарной культуры, о необходимости организации мирового разума, что была уверенность в прочности принципов, идеи международной солидарности лучших представителей человечества. И — вот! Люди науки свирепствуют так же, как простое пушечное мясо. Бессмысленно и бесстыдно разрушаются исторические памятники»¹⁰.

Патриотическую пропаганду официальных изданий в соединении со славянофильством он полностью отвергал: «Идут разговоры о духовном слиянии «Великой России» со «Святой Русью», о мистических началах национализма, о мессианизме третьего Рима, о том, что Русь — носительница истинной культуры и ныне спасает Европу от оков ложной цивилизации…»¹¹   Это же неприятие всего, что отделяет духовную жизнь Россию от западноевропейской цивилизации, отразилось в его третьем крупном издательском проекте военных лет. Речь идет о возобновлении Горьким серии «Жизнь замечательных людей», основанной книгоиздателем Ф.Ф. Павленковым (1839—1900) в 1896 г. Написанные в новом для того времени жанре историко-культурного биографического исследования, книги этой серии предназначались для широкого круга читателей, в том числе и для детей (в серии Ф.Ф. Павленкова вышли историко-биографические очерки об Иване Грозном, Петре Великом, Меньшикове, Потемкине, Демидовых и т.д.).

Как видно из перечня Павленкова, книги серии повествовали о деятелях российской истории. Совсем другим был проект Горького. О целях и задачах, которые ставил перед собой писатель, мы можем судить по его переписке с одним из самым авторитетных французских писателей того времени — Роменом Ролланом, получившем Нобелевскую премию в 1915 году.

Начиная свой проект, Горький пытается привлечь к нему внимание Р. Роллана. В конце декабря 1916 М. Горький пишет Р. Роллану: «Я обращаюсь к Вам с просьбой написать для детей биографию Бетховена. Вместе с этим я прошу Герберта Уэлльса написать биографию Эдиссона, Фритьоф Нансен напишет жизнь Христофора Колумба, я — жизнь Гарибальди, еврейский поэт Бялик — жизнь Моисея и т. д. И еще я прошу Вас указать мне литератора француза, который мог бы написать для детей историю Жанны д'Арк»¹². Как видно из этого списка, Горький делает акцент на героической личности, а главным качеством героя считает его способность к действию, его активность. И хотя в целом «книга должна быть объективным и занимательным рассказом о жизни гения, о росте его души, о всех, наиболее значительных событиях, пережитых им, о страданиях, которые он преодолел, славе, венчавшей его», главное — «воспитывать героическое, мужественное отношение к действительности», «внушить человеку, что это он — творец и хозяин мира, и на нем лежит ответственность за все грехи земли, точно так же, как ему слава за все прекрасное в жизни» (ПГР, 18).

Энтузиазму и активизму М. Горького Роллан противопоставляет необходимость воспитания «более широкого взгляда на мир» (ПГР, 17), философской созерцательности, формирующей мировоззрение и ясность разума, самообладания — качеств, которые Роллан как истинный европеец считает наиболее ценными для личности. В связи с этим он пишет в своем ответе М. Горькому: «A теперь не позволите ли Вы сделать одно маленькое дружеское замечание. Ведь речь идет о душах детей. Если человечество будет неспособно <…> открыть перед грядущими поколениями более широкие горизонты, боюсь, что оно не выполнит cвоего высокого предназначения. Не думали ли Вы о жизни Сократа для Вашей серии? Может быть, эта тема привлечет меня, но позже.— И не забудьте некоторые имена древней Азии — Индии и Дальнего Востока. — Что касается Италии, то не думали ли Вы о Франциске Ассизском, или опасаетесь его мистического влияния на души русских детей?» (ПГР, 17).

Цель своего издания Горький видит в том, чтобы донести до современников «горячую проповедь» «духовного родства всех со всеми, проповедь культурного объединения, всемирности, универсализма», чтобы помочь «человеку освобождаться от угнетающих его разум цепей личного, классового, национального» (ПГР, 18).

В то же время, принимая предложение Роллана написать жизнь Сократа, он настойчиво стремится обосновать свою позицию выбора деятельного героя — «творца и хозяина мира». Ведь именно эти качества отсутствуют, по мнению М. Горького, у русского человека. Здесь кроется, как считает писатель, главное отличие России от Запада. Эта проблема постоянно занимала М. Горького, как мы помним, он пытался ее разрешить в статье «Две души» (1915)¹³.

В письме Роллану Горький берет на себя труд подробно разъяснить своему корреспонденту, какие именно черты русского мировосприятия делают, по его мнению, Россию восточной, а не западной страной: «… Жанна д'Арк? Боюсь, что эта тема заставит нас говорить о «мистической душе народа» и прочем, чего я не понимаю и что для русских страшно вредно. Другое дело — жизнь Франциска Ассизского,— если можно, говоря о нем, избежать дифирамба церкви. Но если б автор книги о Франциске поставил целью себе указать на глубокое различие между Франциском из Ассизи и святыми Востока, России,— это было бы очень хорошо и полезно. Восток — пессимистичен, пассивен; русские святые не любят жизни, они отрицают и проклинают ее. Франциск — эпикуреец религии, он — эллин, он любит Бога как свое создание, как творчество cвоей души. В нем — только любовь к жизни и нет унизительного страха пред Богом. Русский — это человек, который скверно живет и хорошо умирает. Нигде не говорят так много о любви, как в России, и нигде не умеют так мало любить. Боюсь, что Россия — больше Восток, чем Китай. Мы так же богаты мистицизмом, как бедны энергией. Да не покажутся Вам эти рассуждения странными и неуместными,— я хорошо знаю свою страну. И вообще, всех людей необходимо воспитывать в любви к деянию, необходимо будить в них уважение к разуму, к человеку, миру» (ПГР, 18-19).

Мистицизм и пассивность определяют Россию, по мнению М. Горького, как восточную страну. Это видение России М. Горьким совпадает с позицией немецкого философа истории Освальда Шпенглера (1880—1936)¹⁴. В личной библиотеке М. Горького было одно из первых изданий перевода книги Шпенглера в России («Образ и действительность»/Пер. с нем. М.Д. Френке. М.—.Птрг., 1923. Т. 1), однако трудно представить себе, что Горький мог согласиться с утверждением Шпенглера о социализме как закате западной цивилизации. Первые 47 страниц книги содержат пометы¹⁵ М. Горького. В них Горький замечает, что эти же темы встречал у Н.Я. Данилевского и Ф. Ницше. В письме к Роллану от 18 сентября 1923 года, анализируя влияние русской мысли на Германию, Горький вновь возвращается к этой теме: «Шпенглер идет от Нитчше и очень много взял у Данилевского, из его книги «Европа и славянство», в свою очередь «Ф. Нитчше черпал свои вдохновения у Штирнера и Достоевского», а «Макс Штирнер думал очень по-русски, он, видимо, был хорошо знаком с идеями Михаила Бакунина, от которых не сразу освободился и Вагнер». В Личной библиотеке Горького хранятся книги всех перечисленных авторов с пометами писателя, свидетельствующими о его глубоком интересе к этой области философии.

Шпенглер на основе обобщения известных и малоизвестных исторических данных, касающихся различных цивилизаций, подвел итог определенному этапу развития европейской мысли в сфере истории эволюции общества, используя метод культурно-исторической аналогии. Сама же идея «заката Европы», интерпретированная Горьким в духе исторического материализма К. Маркса как «закат буржуазной Европы», подхвачена писателем, который писал в письме М.М. Пришвину от 1 февраля 1925 года, что Европа «закатывается не по Шпенглеру»¹⁶.

По тем же причинам, что и Горький, Шпенглер отказывается признать Россию европейской страной: «Слово Европа и возникший под его влиянием комплекс представлений были единственной причиной, заставлявшей наше историческое сознание объединять Россию и Европу в одно ничем не оправдываемое целое»¹⁷.

Будучи восточной страной, Россия не принадлежит к западной культуре: «Восток и Запад — понятия, полные настоящего исторического содержания. «Европа» — пустой звук. И если допустить, что Греция во время Перикла «находилась в Европе», то теперь она там больше не находится». Так и Россия находится не в Европе: «Что имеет общего Толстой, из самых недр своего человеческого сознания отвергающий, как нечто чуждое, весь западный мир идей, со Средними веками, с Данте или Лютером?»¹⁸

Исходя из одних и тех же посылок, М. Горький и О. Шпенглер по-разному решают вопрос о будущем России. Используя метод исторических аналогий, Шпенглер в своих таблицах проводит параллель между греко-римским стоицизмом и западным социализмом, который он определяет как «зиму западной культуры» и «закат Европы» по аналогии с закатом античности.

Социализм представляет собой, по мысли Шпенглера, одну из разновидностей западной морали, выступающей «с притязанием на всеобщее и вечное значение». Социалистическая революция, согласно О. Шпенглеру, неизбежно влечёт за собой военную диктатуру и является «осенью» цивилизации, за которой следует «зима», то есть смерть западной цивилизации.

Социалистическая революция показала, что Россия идёт по западному пути. Но Шпенглер считает, что у России есть шанс избежать судьбы Запада. Европеизацию России (сначала Петром Первым, потом большевиками), которую Шпенглер определяет как «псевдометаморфозу», он считает ошибкой, которая, однако, не носит фатального характера. Русская душа ориентирована на Восток, к колыбели «магического» христианства, «звезде волхвов».

М. Горький, в противоположность О. Шпенглеру, считает, что Россия должна окончательно встать на путь Запада и искоренить в себе черты «азиатчины». Поэтому результаты деятельности Петра Первого, а затем и В.И. Ленина он оценивает как необходимые вехи на пути преобразования Востока в Запад. 3 января 1922 года он пишет Р. Роллану из Германии: «Речь идет не обо мне, а о старой великой Европе и о России, подростке среди ее народов. Да, Европа тяжко больна, и меня, русского, ее состояние тревожит не меньше, а больше, чем многих бесстрашно мыслящих европейцев. Ибо, — если Европа, — этот мощный творческий организм, который насыщает весь мир величайшими достижениями науки, искусства, техники, — если этот организм перестанет работать, как работал до XX-го столетия — его бессилие прежде всего и всего пагубнее отзовется на России. Мы, русские, от времен Петра Великого жили за счет европейской культуры, и без этой опоры нам грозит поглощение пассивным анархизмом» (ПГР, 25).

Мысль о том, что «русские жили за счет европейской культуры» восходит к начатому еще в эпоху Просвещения давнему спору о том, каковы последствия восприятия западной культуры Россией, приобщившейся к ней «слишком рано», не пройдя весь путь эволюции, который преодолел Запад. Включаясь в этот спор, Ромен Роллан пишет: «Мне кажется, Ваша Россия тоже страдает оттого, что она не вовремя приобщилась к европейской цивилизации. Как говорит Лафонтен: «Бежать не к чему, надо выйти вовремя». Ваш несчастный народ не виноват в этом. Он сделал все, что мог. Ему пришлось усвоить за одно столетие завоевания цивилизации, которые другие европейские народы создавали и накапливали постепенно, на протяжении десяти веков. Наделенный умом и запасом жизненных сил, он совершил настоящие чудеса в области искусства, литературы, науки… Но это сказалось на его духовном здоровье. Он страдает оттого, что слишком быстро созрел. И это вполне естественно! Болезнь роста! Переходный возраст. Такой возраст, однако, опаснее для народов, чем для отдельных людей» (ПГР, 71).

Замечания Роллана о «молодости» России и «несвоевременности» ее приобщения к европейской цивилизации восходят к суждениям французских писателей и философов, присутствующим в европейском сознании со времен эпохи Просвещения. Знаменитый летописец эпохи Просвещения Сен-Симон, находившийся при дворе Регента в момент приезда Петра Первого ко двору, изложил свои впечатления в «Мемуарах», задав тон всем последующим высказываниям о «царе Московии»: «Петр Первый справедливо создал себе громкое имя у себя на родине, в Европе и Азии. Я не могу назвать царя более могущественного, прославленного… Им восхищается его век, но будут восхищаться и последующие века»¹⁹. Позиция Сен-Симона становится важным свидетельством изменения отношения к России во Франции, которая из противника превратилась в поклонника Петра и, благодаря нему, России.

Постоянный секретарь Французской Академии писатель Фонтенель, племянник знаменитого драматурга Пьера Корнеля, в «Похвале Лейбницу» написал: «Царь задумал самое великое и благородное дело, которое когда-либо может осуществить правитель, а именно поднять свои народы из варварства и дать им науки и искусства. Он приехал к Лейбницу в Торгау и просил у него совета. Они много говорили о его намерениях, а, уезжая, царь назначил Лейбница личным советником юстиции и дал ему приличную пенсию. Редкая честь для современного мудреца стать законодателем варваров»²⁰. Петру I было присвоено звание академика и иностранного корреспондента Французской Академии. В торжественной речи, произнесённой в Академии в связи со смертью Петра Великого в 1725 году, Фонтенель сказал: «Преимущество России в том, что она получила в готовом виде то, что создали самые ученые и образованные нации; скоро Россия встанет с ними вровень».

В свою очередь Вольтер писал о том, что Петр I поднял из варварства народы, «менее цивилизованные, чем мексиканцы, когда они были открыты Кортесом»²¹. Он сумел дать России хорошую армию, флот, законы, академию. Свою задачу Вольтер видел в том, чтобы написать историю Петра Великого: «Он был законодателем, основал города и, смею сказать, империю, в противоположность Карлу XII, который разрушил свое королевство». Ожидая соизволения и заказа царицы Елизаветы Петровны, Вольтер собрал сборник анекдотов из жизни царя, в котором, в частности, заметил: «Как мало надежды имел человеческий род, что в Москве родится такой человек, как царь Петр. Можно было бы поспорить: один к числу населения всей России, а оно равнялось тогда шестнадцати миллионам, т.е. один к шестнадцати миллионам, что это дар природы достанется кому угодно, но не царю, и, тем не менее, это произошло». Не очень лестное мнение Вольтера о русских изменилось благодаря усилиям Петра: «Менее чем за полвека русские овладели всеми искусствами». Когда в 1757 г. посланник России во Франции Михаил Бестужев-Рюмин предложил Вольтеру от имени графа Ивана Шувалова, известного покровителя наук и искусств, приехать в Санкт-Петербург для работы над историей Петра, Вольтер ответил: «Вы мне предлагаете то, о чем я мечтаю уже тридцать лет». История Петра известна, но объяснить, чем стала Россия, благодаря Петру и его преобразованиям — эта задача достойна писателя, ибо, писал Вольтер, «подлинную мощь государства составляет его репутация». Когда вышел первый том «Истории Российской Империи Петра Великого», Фридрих II, состоявший в переписке с Вольтером, был в ярости: «Зачем Вам понадобилось писать историю сибирских волков и медведей? Я не буду читать историю этих варваров, я хочу забыть о том, что они живут в нашем полушарии»²². Действительно, история Вольтера начиналась с фразы о том, что невозможно было представить себе, что в России появится одна из лучших и самых дисциплинированных армий в Европе, которая, разбив шведов и турков, одержит победу и над Германией.

Резким диссонансом в общем хоре похвал деятельности Петра прозвучало суждение Ж.-Ж. Руссо, отличающееся историческим пессимизмом. В «Общественном договоре» (1762) он заметил: «Русские никогда не станут по-настоящему цивилизованными, потому что они попытались сделаться таковыми слишком рано. Пётр был гением подражания, а не истинным гением. Сначала он хотел сделать русских немцами, затем англичанами, когда надо было начать с того, чтобы сделать их русскими… он помешал своим подданным стать тем, чем они могли бы быть, внушив им, что они то, чем они не были»²³.

Мнение Руссо о деятельности Петра привело его к мысли о нестабильности русской государственности: «Российская империя захочет подчинить Европу и окажется сама в подчинении — у татар, своих подданных или соседей».

Таким образом, Роллан оказывается наследником просветительских идей в отношении России, и, в частности, «русской идеи» Ж.-Ж. Руссо, высказавшего мысль о том, что Россия должна будет заплатить «по счету», «присвоив» завоевания европейской культуры. Роллан считает, что «страшная многовековая история и этническая смесь самых разнородных элементов создали духовную путаницу, которую не скоро удастся распутать». Для этого требуется «длительная передышка», а «несчастная Россия не получила ее от судьбы» (ПГР, 77).

Эту мысль подхватывает М. Горький, говоря Роллану в письме от 9 октября 1923 года из Фрейбурга о «влиянии Азии на Россию», о том, что «великое множество монгольской, турецкой и финской крови примешано к русской»: «поэтому, если уже не мировоззрения калмыков, то все же их законы и обычаи оказывают влияние на сознание народа: анархизм, неупорядоченный образ правления у кочевых племен, их отвращение к работе» (ПГР, 74).

В Европе, по мнению М. Горького, «влияние Азии» смягчено «опытностью» европейской культуры. Влияние Азии на Россию «более конкретно, более широко»: «Здесь я поспорю с Вами по вопросу о Востоке. Когда вы европейцы, люди активные, с грандиозной историей (…) смотрите на Восток, вы видите там только то величественное, что дала его мысль, его творческий дух. Вас интересует динамика. Русские — не европейцы, мы очень сложный конгломерат славянских и тюркско-финских племен. Мы смотрим на быт Востока, нашу массу увлекает его социальная статика, его любовь к покою (…) У нас мечтают о государстве без власти над человеком, — эта утопическая мечта в крови, в природе народа. Русский не любит работать и не хочет брать на себя никакой ответственности за ход жизни, за условия ее. Это очень странный человек, болеющий скептицизмом невежества, с душой, запутанной в противоречиях, полной фантастических неожиданностей. (…) Вот, дорогой друг мой, где скрыта великая мука моя, я боюсь за народ, — за огромное его ленивое тело, за его талантливую, но чуждую жизни душу. Народ этот еще не жил, не делал истории своими руками, своей волей, как это делали латинская и англосаксонская расы. И — ему не хочется делать историю. Он хочет только одного: безответственно и спокойно жить на своей плоской широкой земле, в сущности, — пустынной» (ПГР, 36-37).

Вопрос об «азиатском» характере русского народа для Горького далеко не праздный. Он определяет характер власти в России и, в конечном счете, ее судьбу. Русская социалистическая революция, «что бы ни утверждали враги Советского правительства», отдала власть в руки народа, но парадокс заключается в том, что «этот народ не умеет пользоваться ею, не способен пока ни овладеть, ни расширить ее, отказывается работать в полную свою силу» (ПГР, 74).

Таким образом, поиски Горьким на заре революции активного и деятельного героя для издательской серии «Жизнь замечательных людей» свидетельствовали о стремлении писателя уловить историческую тенденцию. России нужна была Жанна д’Арк, и говорить о «мистической душе народа» все-таки пришлось.

 

Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ № 11-24-17001а/Fra «Отношение к иностранной культуре в советской литературе, искусстве и теории 1917-1941».

 

¹ Так Горький подписал антинемецкий протест для печати «От писателей, художников и артистов», написанный И. Буниным.

² Валентинов Н. В. Встречи с Максимом Горьким // Общественные науки в СССР. Серия 7. Литературоведение. 1991. № 2. С. 41.

³ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 299-300.

⁴ «Летопись», ежемесячный литературный, научный и политический журнал, издавался Горьким в Петрограде в 1915-17. В журнале публиковались острые статьи против войны, национализма, шовинизма. В числе авторов «Летописи» были М. Горький, И. А. Бунин, А. А. Блок, В. Я. Брюсов, В. В. Маяковский, С. А. Есенин, В. Я. Шишков, А. П. Чапыгин, Я. Райнис, А. Исаакян и др., из зарубежных авторов — Г. Уэллс, А. Франс, Р. Роллан, Э. Верхарн, Дж. Лондон и др. В научном отношении определяющим было участие К. А. Тимирязева. В журнале сотрудничали также большевики (И. И. Скворцов-Степанов, В. П. Ногин, Н. К. Крупская и др.). Однако политические позиции журнала определялись "вперёдовцами" и меньшевиками. Сотрудники «Летописи» объединялись также вокруг горьковской газеты "Новая жизнь"(1917-18). (Дубинская Т. Так начиналась горьковская "Летопись" // "Вопросы литературы", 1973, № 6; Нинов А. М. Горький и "Летопись" // "Нева", 1966, № 1).

⁵ Горький М. Собрание сочинений. М., Т. 29. С. 341-342.

⁶ См.: Голубева О. Д. Книгоиздательство «Парус» // Книга. Исследования и материалы. М., 1966. Сб. 12. С. 185; Ее же. Горький-издатель. М., 1968.

⁷ Горький М. Две души // Летопись. 1915. № 1 (декабрь). С. 123-134.

⁸ Андреев Л. О «Двух душах» М. Горького // Современный мир. 1916. № 1. Отд. 2. С. 109-110.

⁹ Шишков В. Я. Пейпус-озеро. М., 1985. С. 503-504.

¹⁰ Архив А. М. Горького. М., 1966. Т. 9. С. 161 (письмо Е.П. Пешковой).

¹¹ Литературное наследство. Т. 95. С. 926 (письмо Войтинскому).

¹² М. Горький и Р. Роллан. Переписка (1916-1936). М., 1996. С. 15. Далее по тексту это издание обозначается ПГР в скобках с указанием страницы.

¹³ Подробнее об этом см.: Спиридонова Л. М. Горький: Диалог с историей. М., Наследие, 1994. С. 46-49.

¹⁴ В его книге «Закат Европы» (в двух томах, 1918-1922).

¹⁵ См. об этом: Евдокимов А.В. Теория «Заката Европы» О. Шпенглера в восприятии М. Горького // Творчество М. Горького в социокультурном контексте эпохи. Горьковские чтения, 2004. Нижний Новгород: Издательство Нижегородского университета, 2006.

¹⁶ Горький М. Собр. Соч. в 30 т. Т. 29. С. 426.

¹⁷ Здесь и далее высказывания О. Шпенглера цит. по кн.: Шпенглер О. Закат Европы. Ростов-на-Дону, 1998. С. 53.

¹⁸ Там же.

¹⁹ Здесь и далее высказывания Сен-Симона цит. по кн.: Saint-Simon. Mémoires. T. V. Paris, 1947-1961. См. также русск. изд.: Сен-Симон. Мемуары. Кн. 2. М., 1991. С. 349-374.

²⁰ Здесь и далее высказывания Фонтенеля цит. по кн.: Robel L. Histoire de lа neige. La Russie dans la litterature francaise. P., 1994. P. 52-53. Перевод автора статьи.

²¹ Здесь и далее высказывания Вольтера цит. по кн.: Voltaire. Oeuvres historiques. P., 1962. Перевод автора статьи.

²² См. подробнее об этом: Robel L. Histoire de la neige… P. 50.

²³ Здесь и далее высказывания Ж.-Ж. Руссо цит. по кн.: Rousseau J.-J. Du Contrat social. Paris, 1966. См. также кн.: Руссо Ж.-Ж. Трактаты. M., 1969.