В докладе я буду говорить лишь о языкознании, не рассматривая литературоведение и другие науки, хотя в их историческом развитии можно обнаружить некоторые параллели: господство исторического подхода в течение всего XIX в., одновременное складывание синхронной лингвистики и формального метода изучения литературы, в которых могли принимать участие те же лица (Е.Д. Поливанов, Р.О. Якобсон), и др.

Исторический подход к языку появился в европейской науке о языке лишь в XVIII в. До того в ней, как и в других лингвистических традициях, господствовало представление о неизменности языка. Коль скоро язык — божий дар (так считалось в ряде культур от арабской до японской) или создан человеком под руководством бога (библейский вариант), то он не может развиваться, хотя может портиться или в чём-то забываться. См. об этом [Алпатов 2005: 20-21].

Во всех лингвистических традициях изучение языка подчинялось цели установления его нормы, а при нормировании языка идеалом зачастую считалось возвращение к «правильному» языку прежних эпох. Так, в эпоху Возрождения был выдвинут лозунг: «восстановить латинский язык в его античной классической чистоте» [Бахтин 2010: 498]. Современная гуманистам латынь, на которой не только писали, но и говорили, была названа «кухонной» и оценивалась низко. Образцом считались тексты «золотого века» (I в. до н.э.): в прозе Цицерон, в поэзии Вергилий и Гораций; о борьбе классической и «кухонной» латыни в XV-XVI вв. см. [Бахтин 2010: 498-499]. С современной точки зрения, классическая латынь для того времени была языком, существовавшим полтора тысячелетия назад, а «кухонная» латынь — значительно более поздним состоянием того же языка, изменявшегося много медленнее, чем разговорные романские языки, но всё же изменявшегося. Но для книжников Италии или Франции они лежали в одной временной плоскости, различаясь лишь эстетической ценностью.

И точно так же рассуждали абсолютно независимо от них учёные национальной школы кокугаку в Японии XVII-XIX вв. Задавшись целью упорядочить орфографию японской азбуки кана, они детально изучили написания в самых древних и авторитетных памятниках VIII-X вв. Крупнейший учёный XVIII в. Мотоори Норинага пришёл к выводу, что орфография этих текстов отражала произношение соответствующего времени, позже исказившееся. То есть он осознал, что язык изменился, но сделал вывод о том, что произошла порча языка и что нормой должно стать древнее написание и произношение [Алпатов 2011: 85-87]. Явное типологическое сходство!

В Европе лингвистические сочинения от античных грамматик до Грамматики «Пор-Рояля» А. Арно и К. Лансло (1660) были чисто синхронными. Последняя грамматика уже выходила за рамки нормативного подхода, в ней ставилась задача разграничить «рациональную основу грамматики» всех языков и индивидуальные сходства отдельных языков. Эта основа понималась как нечто вечное и неизменное, а среди языков, материал которых использовался, на равных правах фигурировали латынь и современные романские, опять-таки в одной временной плоскости. Грамматика была популярна ещё в течение столетия, по её образцу создавались и другие «общие и рациональные грамматики». Этот жанр дожил даже до второй половины XIX в., но тогда уже выглядел безнадёжно устаревшим, в том числе из-за «антиисторизма». И.А. Бодуэн де Куртенэ в 1871 г. назвал это направление «резонирующим, умствующим, априористическим, ребяческим» [Бодуэн 1960: 228], а Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге» (1877) издевался над своим оппонентом Е. Дюрингом, «никогда ничего не слыхавшим об историческом языкознании, которое получило в последние 60 лет такое мощное и плодотворное развитие» [Энгельс 1961: 333]. Грамматику Пор-Рояля оценивали низко вплоть до середины ХХ в.

Лишь в XVIII в. в языкознании, как и в ряде других наук, формируется идея историзма, которая тогда ещё не опиралась на фактический материал. В центре внимания находились проблемы происхождения языка и движения от «первобытных» к современным языкам; значительный материал по этому периоду см. в работе [Пастернак 2011]. Продолжал эту линию развития и В. фон Гумбольдт, который, однако, в работе 1820 г. уже поставил и вопрос о развитии современных языков, которое он понимал как «тонкое совершенствование» [Гумбольдт 1984: 307-309]. Гумбольдт окончательно сформулировал тезис о языкознании как исторической науке, господствовавший весь XIX век. Под знаком историзма в это время проходило развитие и многих других наук.

Формирование в начале XIX в. сравнительно-исторического метода и установление регулярных звуковых соответствий между родственными языками подвело под этот тезис фактическую базу. В течение всего столетия научное языкознание сводилось, прежде всего, к реконструкции праязыков и изучению истории языков по письменным памятникам. Современные языки изучали в основном практики: европейские языки — педагоги, «экзотические» языки — миссионеры или путешественники. Правда, к концу столетия сложилась диалектология, но она, прежде всего, выискивала материал для истории языка, дополнявший данные письменных памятников.

Господствовала точка зрения, четко сформулированная в 1880 г. Г. Паулем. Он писал: «Как и всякий продукт человеческой культуры, язык — предмет исторического рассмотрения» [Пауль 1960: 25]. В составе науки о языке он выделял две части: собственно историю языка и науку, изучающую «общие условия жизни исторически развивающегося объекта и исследующую сущность и действенность факторов, равномерно представленных во всех изменениях» [Пауль 1960: 25]. То есть это соответственно частное и общее языкознание, обе науки — исторические. Историческая грамматика противопоставляется описательной, которая « регистрирует все грамматические формы и правила, употребительные в данной языковой общности в данное время» [Пауль 1960: 45]; указано, что «историческая грамматика произошла от старой, чисто описательной грамматики» [Пауль 1960: 45]. То есть вне истории возможна лишь регистрация фактов, а объяснение этих фактов может быть только историческим. Характерно и заключение А. Мейе (1903): «Ни один из известных методов не дает для объяснения индоевропейского языка ничего кроме недоказуемых предположений» [Мейе 1938: 32]. Объяснить явление языка — то же самое, что выяснить его происхождение; следовательно, объяснить индоевропейский праязык можно лишь дойдя до его предшественников. Сходные идеи выдвигал в ранней работе 1871 г. И.А. Бодуэн де Куртенэ, который (помимо вышеупомянутого «ребяческого направления») выделял в лингвистике описательное направление, «ставящее себе задачей собирать и обобщать факты чисто внешним образом, не вдаваясь в объяснение их причин» [Бодуэн 1960: 227], и «истинно научное, историческое, генетическое направление» [Бодуэн 1960: 229].

Однако именно И.А. Бодуэн де Куртенэ в более поздних работах и его ученик Н.В. Крушевский одними из первых сформулировали иной подход. Уже в программе казанского курса 1877-1878 гг. И.А. Бодуэн де Куртенэ писал: «Исследованием законов равновесия языка занимается статика, исследованием же законов движения во времени, законов исторического движения языка — динамика» [Бодуэн 1963: I, 110]. Важно не только «движение языка», но и его «равновесие», а «статика» — не чисто описательная дисциплина. Именно в области статики этот учёный оказал наибольшее влияние на развитие науки ХХ в., введя чисто статическое понятие фонемы. Но и у И.А. Бодуэна де Куртенэ сохранялась идея о том, что полностью язык может быть познан лишь в его истории. Вот формулировка 1897 г.: «В языке, как и вообще в природе, все живет. Все движется, все изменяется. Спокойствие, остановка, застой — явление кажущееся; это частный случай движения при условии минимальных изменений. Статика языка есть только частный случай его динамики» [Бодуэн 1963: I, 349].

Однако в начале ХХ в. Ф. де Соссюр пошёл дальше, жёстко разграничив синхронию и диахронию и определив приоритет синхронии. В его «Курсе общей лингвистики» (прочитан в 1909-1911 гг., издан в 1916 г.) сказано: «Лингвист, желающий понять это состояние (языка — В.А.), должен закрыть глаза на то, как оно получилось, и пренебречь диахронией. Только отбросив прошлое, он может проникнуть в сознание говорящих. Вторжение истории может только сбить его с толку» [Соссюр 1977: 114-115]. «Противоположность двух точек зрения — синхронической и диахронической — совершенно абсолютна и не терпит компромисса» [Соссюр 1977: 116]. Диахронию в отличие от синхронии Ф. де Соссюр считал несистемной. См. также точку зрения Ш. Балли, коллеги Ф. де Соссюра и издателя его «Курса», в книге 1913 г.: чтобы у исследователя «появился некоторый шанс уловить реальное состояние языковой системы», «он не должен иметь ни малейшего представления о прошлом этого языка, он должен полностью игнорировать связь языка с культурой и обществом, в котором этот язык функционирует, чтобы все внимание исследователя было сосредоточено на взаимодействии языковых символов» [Балли 2003: 39].

Точка зрения Ф. де Соссюра и Ш. Балли в ближайшей перспективе оказалась более влиятельной, чем взгляд И.А. Бодуэна де Куртенэ. В 40-е гг. это сформулирует В. Матезиус: Бодуэн «слишком большое внимание уделял факту постоянного изменения в языке», из-за чего «не смог из своей новаторской концепции сделать все выводы для лингвистического метода и лингвистической системы». «Что не увидел Бодуэн, то отчетливо отметил Фердинанд де Соссюр. Выдающийся швейцарский лингвист стал строго различать в языкознании диахроническую (динамическую) и синхронную (статическую) точку зрения, и эту идею в ее методическом значении трудно переоценить» [Матезиус 1960: 90]. Точка зрения Ф. де Соссюра была проще и радикальней, она позволяла целиком сосредоточиться на синхронных исследованиях, не пользуясь сложной и изощрённой компаративной и филологической методикой. Как пишет современный лингвист, «Ф. де Соссюр (скорее даже его последователи) изменил предмет исследований, причем сделано это было замечательным образом — простым проведением границ: вот — синхрония, а вот — диахрония; это — язык, а это — речь» [Рахилина 2000: 343].

С выдвижением синхронии на первый план спорили в 20-30-е гг., пожалуй, больше, чем с каким-либо иным высказыванием Ф. де Соссюра. Его «неисторизм» не принимали и некоторые из лингвистов, в целом испытавших его влияние (например, организатор его первого русского издания Р.О. Шор [Шор 1929: 153]). Но всё же на структурном этапе историческая лингвистика традиционного типа, включая сравнительно-историческую, разумеется, не исчезнув, была отодвинута на периферию науки о языке. Большинство теоретиков языка и многие исследователи конкретных языков исходили из тезиса, сформулированного в 1939 г. датским лингвистом В. Брёндалем: «В действительности же более важным для любой науки является постоянное, устойчивое, тождественное» [Брёндаль 1960: 41].

Впрочем, понимание синхронии бывало разным. Ряд лингвистов, помимо ставшего общепринятым разграничения синхронии и диахронии, вводил ещё одно разграничение внутри того, что Ф. де Соссюр назвал синхронией. Тот же В. Брёндаль писал: «Нужно допустить, что время (препятствие для всякой рациональности) проявляется и внутри синхронии, где нужно различать статический и динамический момент …. Равным образом может возникнуть и другой вопрос: нельзя ли предположить наряду с синхронией и диахронией панхронию или ахронию, т.е. факторы общечеловеческие, стойко действующие на протяжении истории и дающие о себе знать в строе любого языка» [Брёндаль 1960: 44-45]. Некоторые школы структурализма шли по пути ахронии и полностью исключали из рассмотрения фактор времени (глоссематика, дескриптивизм и др.), но так поступали не все. Например, Пражский кружок или французские структуралисты (Э. Бенвенист, А. Мартине) занимались и синхронией, и диахронией, отвергнув при этом тезис Ф. де Соссюра о несистемности диахронии. Диахронические исследования структуралистов отличались от традиционных компаративных или филологических: они обычно не открывали новые факты, а давали уже известным фактам системную интерпретацию, за что учёные старой школы обвиняли структуралистов (включая Н.С. Трубецкого) в «слабосилии», «игре — рассуждениях без истории» и неумении «преодолевать подготовительную работу по изучению накопившихся данных по истории языков» (письмо А.И. Томсона Б.М. Ляпунову 1934 г., цитируется по [Робинсон 2004: 175]).

Были и лингвисты, различавшие синхронию и диахронию в духе И.А. Бодуэна де Куртенэ. Г.О. Винокур в 1941 г. считал имеющей положительные стороны «тенденцию к обособлению изучения современного языка от изучения прошлых состояний того же языка», но «изучение современного языка есть непременно тоже изучение историческое» [Винокур 1941: 249]. Язык, согласно Г.О. Винокуру, — система, связанная с предшествующими и последующими языковыми состояниями. Это близко к пониманию синхронии у В. Брёндаля, но Г.О. Винокур не считал правомерным ахронический подход при изучении конкретных языков. Наконец, в рамках структурализма встречались и попытки выявить общие закономерности языковых изменений; особо следует отметить статьи Е.Д. Поливанова в книге [Поливанов 1931] и впервые изданную в 1955 г. книгу А. Мартине [Мартине 1960], не раз обращался к этому вопросу и Р.О. Якобсон.

На современном этапе развития лингвистики проблема историзма решается по-разному. Генеративная лингвистика сосредоточена на общих закономерностях психолингвистического механизма человека и, прежде всего, его усвоения, что может возрождать интерес к по-прежнему не решаемой проблеме происхождения языка, но не способствует обращению к диахронии. Вот что пишет Н. Хомский в сравнительно недавней книге 2002 г. «О природе и языке»: «Внутри вида (человеческого — В.А.), как представляется, никакой изменчивости нет…. Речь идет о единообразной системе, а значит со времени ее появления никакой значительной эволюции не было» «В случае языка нам известно, что нечто появилось в процессе эволюции и что с тех пор, как оно появилось, нет указаний на какие-либо эволюционные изменения» [Хомский 2010: 218]. На столь общем уровне рассмотрения историзм (как и типология) теряет всякий смысл: в далёком прошлом каким-то нам пока не ясным образом возник человеческий язык, а дальше ничего принципиально не менялось. Характерен постоянный интерес знаменитого учёного к грамматике Пор-Рояля, ряд идей которой он развивал, особенно в ранних работах. Безусловно, такой подход отражает специфику феномена человеческого языка, проявляющего универсальные свойства, не зависящие от времени. Трудно представить аналог подхода Н. Хомского в литературоведении или социологии.

Иначе смотрят на данную проблему различные, не представляющие какое-то единое целое направления так называемого лингвистического функционализма. Они, как правило, преодолевают противопоставление синхронии и диахронии, исходя из того, что интуитивно наиболее приемлемые объяснения тех или иных языковых фактов соответствуют историческим объяснениям, исторический материал может подкреплять синхронные обобщения и наоборот. Типично, например, такое высказывание: «Многие аномалии синхронных состояний парадигматических систем могут быть устранены при более широком объяснительном подходе, учитывающем, в частности, закономерности исторических изменений грамматических систем» [Кибрик 1992: 99]. В чём-то это возрождение идей И.А. Бодуэна де Куртенэ и Г.О. Винокура.

Разумеется, продолжает развиваться историческое в обычном смысле слова и сравнительно-историческое языкознание. Эти дисциплины получили много новых результатов (достаточно упомянуть ностратику), они обогатились в ХХ в. новыми методами вроде глоттохронологии, но по-прежнему базируются на теоретических принципах, сформулированных в XIX в.

 

ЛИТЕРАТУРА

Алпатов 2005 — Алпатов В.М. История лингвистических учений. Изд.4-е. М., 2005.

Алпатов 2011 — Алпатов В.М. Языковая культура // История японской культуры. М., 2011.

Балли 2003 — Балли Ш. Язык и жизнь. М., 2003.

Бахтин 2010 — Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса // Бахтин М.М. Собрание сочинений, т.4 (2). М., 2010.

Бодуэн 1960 — Бодуэн де Куртенэ И.А. Некоторые общие замечания о языковедении и языке // Звегинцев В.А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Часть I. М., 1960.

Бодуэн 1963 — Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию, тт.I-II. М., 1963.

Брёндаль 1960 — Брёндаль В. Структурная лингвистика // Звегинцев В.А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Часть II. М., 1960.

Винокур 1960 — Винокур Г.О. О задачах истории языка // Звегинцев В.А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Часть II. М., 1960.

Гумбольдт 1984 — Гумбольдт В. фон. О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам его развития // Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

Кибрик 1992 — Кибрик А.Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания. М., 1992.

Мартине 1960 — Мартине А. Принцип экономии в фонетических изменениях. М., 1960.

Матезиус 1960 — Матезиус В. Куда мы пришли в языкознании // Звегинцев В.А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Часть II. М., 1960.

Пастернак 2011 — Пастернак Е.Л. Формирование основных направлений французской лингвистической мысли XVIII века. Диссертация на соискание учёной степени доктора филологических наук. М., 2011.

Пауль 1960 — Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960.

Поливанов 1931 — Поливанов Е.Д. За марксистское языкознание. М., 1931.

Рахилина 2000 — Рахилина Е.В. Когнитивный анализ предметных имен. М., 2000.

Робинсон 2004 — Робинсон М.А. Судьбы академической элиты: Отечественное славяноведение (1917 — начало 1930-х годов) М., 2004.

Соссюр 1977 — Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977.

Хомский 2010 — Хомский Н. О природе и языке. М., 2010.

Шор 1929 — Шор Р.О. Рецензия на: Волошинов В. Марксизм и философия языка // Русский язык в советской школе. 1929, №3.

Энгельс 1961 — Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т.20. М., 1961.