Т.Д. Венедиктова

 

«Даты жизни» в истории литературы

Функция «дат жизни» в традиционном историко-литературном нарративе во многом сводится к созданию «эффекта реальности» и тесно с ним связанного «эффекта контейнера». Даты отсылают к «естественной» оси проистекающих друг за другом лет и веков и тем самым коннотируют объективность предлагаемой сегментации материала, а также непреложность границы между внешним и внутренним, фоном и фигурой (автора), контекстом и текстом (произведения). В промежутке между датами заключено, предполагаемо, содержание, имманентное периоду или творческому пути, которое и подлежит уяснению, сначала учеными, потом обучаемыми. Эту нормальную претензию позитивистской науки все труднее поддерживать в наши дни, — ее кризис переживается как катастрофа знания о литературе как такового. Между тем, как в нем можно увидеть стимул к обновлению этого знания.

Если для одних история — правда о прошлом, о состоявшемся, для других — это процесс, изнутри которого мы действуем, мыслим, пишем, дискутируем. «Речь идет не о том, чтобы представлять произведения литературы в связи с их временем, а в том, чтобы в том времени, в которое они возникли, представлять то самое время, которое их стремится познать, то есть наше время. Тем самым литература становится органоном истории» (Беньямин В. История литературы и литературоведение). Перед историко-литературным письмом встает, таким образом, двойственная задача: 1) сознательное воздержание от претензий на властное знание, наивных или ненаивных, в том числе от соблазна больших нарративов; 2) сознательное сосредоточение на границах литературы как специфически устроенного — и исторически изменчивого — способа использования речи.

Исторический смысл рождается из констелляций актуально переживаемого с когда-то бывшим, а также литературных практик с социокультурными — в актах творческой коммуникации, диалогического взаимодействия. Какими обретениями, но также и потерями чреваты такого рода эксперименты с литературной историей, показывает недавний опыт американских ученых — в частности, издательства Гарвардского университета, по заказу которого написана серия учебников «в новом ключе»: «Новая история французской литературы» (1989), «Новая история немецкой литературы» (2004), «Новая литературная история Америки» (2009). Даты в этих изданиях устойчиво фигурируют в названиях статей, но способ их использования скорее ставит под вопрос принятое представление об историческом континууме, об иерархии значительных и незначительных событий, чем утверждает и подтверждает их. Книги не предназначены для «линейного», последовательного чтения. В отсутствие связного нарратива и какой-либо сквозной организации, читателю предъявляются короткие эссе, где литературные факты фигурируют в одном ряду с социальными и культурными обстоятельствами  и из которых каждое фокусируется на моменте творческого инсайта, изобретения, прорыва, когда нечто, что «раньше представлялось немыслимым, предстало необходимым и неизбежным». Перед нами — спорный вариант ответа на вопрос, ответа требующий. В современных условиях «передача» литературной памяти может быть обеспечена только неизбежностью конца одних форм историко-литературного письма и начала других. Чревато ли это потерями? Почти наверное. Но в той мере, в какой история литературы — вид творческой рефлексии, — она обязана сегодня пойти на творческие же риски.