А.Г. Айдакова

(Москва)

Русский фольклор и народные названия болезней
(по материалам медицинских очерков конца XIX — начала XX вв.)

 

Во второй половине XIX — начале ХХ в. проблемы народной медицины, наряду с этнографами и фольклористами, изучали также врачи и историки медицинских знаний (И. Моллесон, Н.Ф. Высоцкий, В.Ф. Демич, Ю.Д. Талько-Грынцевич, Г.И. Попов, Ф.Л. Герман и др.). Работы, написанные этими авторами, содержат обширный материал, который до сих пор мало известен фольклористам. Между тем в медицинских очерках содержатся ценные сведения о народном восприятии болезней, их симптоматике, способах лечения и т.д. В докладе систематизированы сведения, собранные медиками рубежа XIX-XX вв., о различных названиях болезней (в частности, ласкательных, ругательных и эвфемистических), а также об этиологических легендах и поверьях, мотивирующих подобные названия.

 

М.Д. Алексеевский

(Москва)

Легенды о поезде-призраке в фольклоре и литературе

 

В докладе будет рассмотрена история появления и распространения в России легенды о поезде-призраке, представляющей один из самых популярных сюжетов мистического железнодорожного фольклора. Впервые нарративы о поезде, который появляется из ниоткуда на железнодорожном полотне, проезжает мимо наблюдателей и исчезает, фиксируются в США в 1870-е годы в связи с траурным поездом президента Линкольна: в годовщину смерти поезд-призрак видят на старом маршруте, и в тех населенных пунктах, мимо которых он проезжает, останавливаются часы. Похожие сюжеты фиксировались во многих странах Америки и Европы, найдя отражение и в литературе. В отечественной культуре поезд-призрак впервые появляется в фантастическом романе-трилогии детского писателя Владислава Крапивина «Голубятня на желтой поляне» (1983-1985). На рубеже 1980-1990-х гг. истории о старинном поезде-призраке активно используются как в массовой литературе, так и в СМИ. Этот заимствованный сюжет был популяризирован до такой степени, что начал обратную экспансию на Запад, постепенно распространяясь в англоязычном сегменте Интернета.

 

С.Н. Амосова

(Москва)

Св. Анастасия vs Неделя: к вопросу о персонификации воскресного дня у русских

 

В отличие от украинского и белорусского фольклора, где воскресный день персонифицируется в образе Недели или Нядзельки, в русском фольклоре подобный персонаж, регламентирующий поведение в воскресный день, отсутствует (единственное упоминание о нем встречается в древнерусском книжном поучении «Слово о твари и дни, рекомем неделя», известном по спискам кон. XIII—XVI вв.).

А.Н. Веселовский и Б.А. Успенский соотнесли образ Недели, имеющийся у украинцев, белорусов и сербов, с образом св. Анастасии у русских. Эта концепция была воспринята многими исследователями и продолжает активно использоваться в настоящее время. Однако в русском фольклоре XIX—ХХ вв. св. Анастасия никогда не упоминается как покровительница воскресного дня, как персонаж, от которого исходят запреты и предписания, связанные с воскресеньем. В русской традиции эти функции приписываются Богородице, Иисусу Христу и реже другим сакральным персонажам.

 

Д.И. Антонов

(Москва)

Иуда Искариот: образ грешника
в русской культуре Средневековья — раннего Нового времени

 

В средневековой культуре Иуда Искариот служил олицетворением трех смертных грехов: сребролюбия, предательства и отчаяния. С первых веков христианства его образ использовали как идеальную «анти-модель» в проповеди и учительной литературе. Бывший апостол оказывался персонажем многочисленных апокрифических историй. В иконографии фигура Иуды противопоставлялась образу Христа (благая / греховная смерть; Святая Троица / сатанинская «троица»: ад — дьявол — Иуда). В фольклоре он превращался в демоническое создание, вредоносного духа. На примере Иуды ясно прослеживается взаимовлияние письменной, визуальной и вербальной традиций Средневековья — раннего Нового времени. В докладе рассматриваются нарративные и визуальные сюжеты, связанные с апостолом-предателем, на русском материале XVI—XVIII вв.

 

О.А. Баженова

(Санкт-Петербург)

Практика разделения святынь на личные реликвии
и ее мифологизация в русских паломнических хождениях XVI-XVIII вв.

 

Наиболее сакральные материальные объекты поклонения для паломников в Святой земле — те, что соприкасались с телом Спасителя либо находились близко к нему. В основном это камни: у одного Христос упал, когда шел к месту казни, на другой был положен после снятия с креста, с третьего вознесся на небеса (оставив отпечаток стопы) и т.д. К таким же объектам относится и сам гроб Господень, и камень, отваленный ангелом от гроба; упоминается пень того древа, из которого был срублен крест, и др. На следующем месте по значимости стоят тела (мощи) святых, а также камни и иные объекты, связанные с их жизнью и особенно — мученической смертью.

Паломники разных стран и вероисповеданий, включая русских православных, согласно ряду хождений в Палестину и Египет, стремились завладеть хоть малой частью от этих объектов. Количество сообщений о таких действиях в период между хождениями XIV-XV вв. (причем сохранившимися в списках более позднего времени) и хождением Иоанна Лукьянова (1701-1703 гг.) значительно возрастает. В докладе описываются также запреты и препятствия (как естественного, так и сверхъестественного порядка), связанные с практикой разделения святынь на личные реликвии.

 

А.Д. Баженова

(Москва)

Мифологическое пространство Края
в раннем творчестве Хуана Бенета

 

В своём творчестве выдающийся испанский писатель Хуан Бенет (1927-1993) создаёт мифологическое пространство «Край», являющееся одновременно местом действия и предметом изображения. Миф о нём творится в его первых трёх романах, называемых также «трилогией о Крае»: «Вернёшься в Край», «Одно размышление» и «Зимний путь». Край — это вымышленная область Испании, где время застыло, а магическая реальность соседствует с повседневностью. Край герметичен: из него практически невозможно выбраться, и выжить в нём можно лишь зная законы мифа, на страже которых стоит вездесущий и невидимый Нума. Край — это также и символ разорённой Испании, и мифопоэтическое пространство, схожее с Йокнапатофой Фолкнера и Макондо Гарсиа Маркеса.

 

А.Ф. Балашова

(Москва)

Миф о Г. К. Жукове как Георгии Победоносце Великой Отечественной войны

 

Характерная черта современной мифологии — комбинирование элементов, различных по времени происхождения, восходящих к разным идеологическим и аксиологическим системам. Возникающие культы новых святых распространяются устным путем и через СМИ. В докладе на материале устной прозы о войне и данных массовой культуры рассматривается формирование образа Жукова как почитаемого святого. Основу мифологического образа Жукова составляют такие мотивы, как простонародное происхождение, набожность, победы, чудеса, справедливость, противостояние Сталину. Сюжеты легенд и преданий основаны на мифе, являются его нарративной реализацией. Предполагается сопоставить их с сюжетами народных легенд о Георгии Победоносце и выявить соотношение христианских и языческих компонентов.

 

А.Г. Борисенко

(Москва)

Религиозные мотивы в дидактической прозе эфиопского царя Зара Якоба (1399-1468)

 

Авторству эфиопского императора XV в. Зара Якоба принадлежит ряд религиозно-дидактических сочинений. Три самых значительных трактата носят название «Книга Света», «Книга Рождества» и «Книга Троицы». Жанр этих работ сложно определить однозначно: в них есть и элемент проповеди, и элемент богословского трактата, и полемические вставки, посвященные борьбе с инакомыслящими того времени. В сущности, это послания правителя, направленные на реорганизацию общества под воздействием христианской морали.

 

А.Д. Валинурова

(Москва)

К вопросу об авторском мифе.
На материале записных книжек Марины Цветаевой

 

Одним из проявлений мифотворчества как характерной тенденции литературного процесса начала XX века является создание индивидуальных авторских мифов, реализуемых, в том числе, в дневниках писателей. Рассматривая записные книжки М. Цветаевой как текст, отразивший персональный миф поэта, отметим следующее:

1. Базой для создания авторского мифа является особенное отношение героини к времени и пространству (стремление к преодолению границ и выходу в Бытие).

2. Структура автомифа основывается на трех компонентах: наблюдатель, женщина, поэт, при этом поэтическая составляющая становится определяющей.

3. В записных книжках первых послереволюционных лет выделяются два направления автомифологизации: восприятие 19-ого года как великой Авантюры, карнавала и миф, утверждающий принадлежность героини XVIII веку. В обоих случаях реализуется стремление вывести собственную жизнь на уровень надбытовой действительности.

4. Образы других людей в тексте Записных книжек создаются по законам мифотворчества, участвуя в построении автомифа.

 

 

К.А. Вельчева

(Украина, Днепропетровск)

Аграрная символика в поэме У. Ленгленда «Видение о Петре Пахаре»

 

Аллегорическая поэма «Видение о Петре Пахаре», написанная в период расцвета английской средневековой литературы, мало исследована в российском литературоведении. В этом произведении гораздо отчетливее, чем в любом другом английском аллегорическом видении XIV века, проступают реалии бытовой жизни третьего сословия — laboratores. Однако аграрная образность поэмы, отражающая современный поэту повседневный труд крестьян, восходит к Библии, в тексте которой важное значение имеют мотивы пахоты, сева, жатвы. Аграрная символика «Видения о Петре Пахаре» пронизывает все произведение и играет ключевую роль в идейном комплексе поэмы.

 

И.Д. Винтерле

(Нижний Новгород)

Миф как основной элемент литературы фэнтези

 

В докладе рассматривается миф как одна из этико-эстетических и структурообразующих основ жанра фэнтези. С одной стороны, в фэнтези часто встречаются сюжетные заимствования из мифологии, с другой — миф как способ мышления и восприятия мира становится основополагающим для формирования и дальнейшего развития фэнтезийной литературы. Особенности функционирования мифа в фэнтези рассматриваются на примерах классических образцов жанра («Властелин Колец» Дж.Р.Р. Толкина, «Волшебник Земноморья» Урсулы Ле Гуин, «Полет дракона» Энн МакКефри), и современной фэнтезийной литературы («Гарри Поттер» Дж. Роулинг, «Ведьмак» А. Сапковского, «Сумерки» С. Майер).

 

М.А. Галиева

(Иваново)

Проблема «эйдологии» в повести А.П.Чехова «Степь»

 

В докладе рассматривается проблема космизации личности; при этом учитывается мифологический пласт повести, что выводит к вопросу о «внутреннем» и внешнем фольклоризме в творчестве писателя. Это позволяет говорить о «нулевой развязке» в повести, которая связана с сюжетом из «народной лирики», а также рассматривать главного героя «Степи» Егорушку как культурного героя, обладающего сакральной памятью и приобщенного к обрядовой действительности и натурфилософскому языку природы. Исследование символического аспекта позволяет выявить разнообразие механизмов создания образа художественного пространства, показать, как «сакральное» соприкасается с бытовым началом, образующим в повести «замкнутый» locus.

 

А.А. Голикова

(Москва)

Миф о Фортуне в средневековой западноевропейской литературе

 

Миф о Фортуне появляется в римской мифологии и претерпевает различные изменения, прежде чем становится культом богини судьбы, счастливого случая. Фортуна пережила падение Римской империи, но ее проникновение в христианский мир было осложнено самой сущностью ее культа, предполагающего зависимость вещей от случая, а не от божественного провидения. В докладе рассматриваются трансформации мифа о Фортуне в средневековой западноевропейской литературе на примере таких произведений, как «Этимологии» Исидора Севильского, «Поликратик» Иоанна Сольсберийского, «Роман о Лисе» и «Роман о Розе». В первых двух случаях речь идет об определениях Фортуны, тогда как в двух последних дается ее развернутое описание.

 

А.В. Голубцова

(Москва)

Безумный Одиссей Луиджи Малербы

 

В творчестве одного из крупнейших современных итальянских романистов Луиджи Малербы (1927-2008) выделяются два периода: ранний основан на неоавангардном эксперименте, зрелый — на постмодернистских принципах неоисторизма, притчево-иносказательной деконструкции языковых и социо-культурных стереотипов и пародийно-иронической игры с традицией («Итака навсегда», 1997). В романе «Итака навсегда» воспроизводится сюжет XIII-XXIV песен «Одиссеи». Новая интерпретация образа Одиссея — это своеобразный коллаж известных общих мест античной эпики, лирики, философии. Не менее узнаваемы и апелляции к «Божественной комедии». Данте поместил Улисса в восьмой круг Ада, среди лукавых советчиков, но истинная причина пребывания Улисса в Аду — безумная страсть к запретным знаниям; мания, ведущая за пределы известного мира. Одиссей Малербы из вечного странника, жаждущего лишь познания, превращается в усталого путника, желающего отыскать дорогу домой, познать истинный смысл знакомого мира. Но этого он достичь не может. «Постмодернистский» бродяга уходит в мир собственных и чужих выдумок: он настолько привык лгать, что запутался в собственных измышлениях. Поиск ответа на преследующий героя извечный вопрос «кто я?» может трактоваться и как повтор общеизвестного, и как «безумная» попытка прорыва к обретению собственной идентичности.

 

А.О. Горская

Символ хлеба в сатирических произведениях А. Платонова
второй половины 20-х годов

 

Образ хлеба вместе с образами зерна, семени, пищи вообще, — один из ключевых в платоновском творчестве. У зрелого Платонова он символически выражает идеи духовного насыщения, продолжения жизни, творческой реализации как служения, жертвования собой миру. Нередко, однако, символ хлеба получает противоположное значение ненасыщения, нерождения, бесплодности.

В докладе на материале рассказов «Антисексус» (1926) и «Московское общество потребителей литературы (МОПЛ)» (1927), а также статьи «Фабрика литературы» (1926) исследуется роль этого символа в выражении писательской философии Платонова, сложившейся в середине 20-х гг. Ее смысловой и ценностный центр — фигура простого читателя, ждущего от литературы утешения и поддержки, пользы и доброты. Платонов, который ранее придерживался левых взглядов, оказался способным критически оценить текущий литературный процесс, увидеть крайний субъективизм его идеологов, их небрежение нуждами читателя-народа. Неизменными полемическими адресатами Платонова второй половины 20-х годов становятся представители левого фронта искусств и их глава — Владимир Маяковский. Платонов полемизирует с характерным для Маяковского уподоблением левого искусства хлебу насущному. Литература как хлеб, не способный утолить духовный голод читателя, — ключевой полемический образ рассматриваемой в докладе сатирической трилогии. Одновременно в «Фабрике литературы» и «Московском обществе потребителей литературы (МОПЛ)» символ хлеба используется в его положительном значении.

 

А.В. Грибоедова

(Москва)

Чеховский миф в современной литературе
(на примере творчества Тимура Кибирова)

 

В конце XX века в нашей культуре начинает изменяться отношение к классической литературе. Это связано с огромным распространением массовой литературы, которая нивелирует и мифологизирует образы русских классиков. Т. Кибиров, Л. Рубинштейн и А. Монастырский в своих стихотворениях 1990—2000-х гг., помимо «привычной» деконструкции и сознательной редукции чеховского текста, выбирают в чеховском мифе такую содержательную сторону, которая близка поэтам-постмодернистам.

Так, рассматривая поэзию Тимура Кибирова, можно составить представление о его литературном диалоге с Чеховым, проследить, как современный поэт трактует чеховский миф о вишневом саде. Мифологемы «крыжовника», «вишневого сада» и «усадьбы» являются одними из самых распространенных в творчестве поэта. Его сближает с Чеховым и особое внимание к быту и повседневности. С другой стороны, отношение к мещанству, столь однозначно отрицательное в творчестве Чехова, получает у Кибирова новое смысловое и оценочное наполнение.

 

Л.А. Дягилева

(Екатеринбург)

Мифологизация как один из инструментов интерпретационной манеры В. В. Розанова

 

В докладе на материале литературно-критических текстов В.В. Розанова анализируются особенности его интерпретационной манеры. Все рассуждения автора поверяются не экспериментальным, научным опытом, когда наблюдающий занимает внешнюю позицию, а опытом внутренним, когда повествователь живет в той же действительности, что и герои, от лица которых Розанов ведет свое повествование. В тексте, таким образом, совмещаются несколько плоскостей: абстрактная, умозрительная сфера идей и смыслов, и чувственная, в которой, однако, невозможно обнаружить исторически реальных событий и фактов. Сращивая эти плоскости, Розанов насыщает текстовое пространство эмоциями и жизненными подробностями, благодаря которым привычные реалии переозначиваются, приобретая новый смысл и становясь элементами авторского замысла.

 

К.Б. Егорова

(Санкт-Петербург)

Скифская тема в творчестве Марины Цветаевой 1920-х гг.

 

В начале февраля 1923 г. Марина Цветаева создала цикл «Скифские», состоящий из трех стихотворений («Из недр и на ветвь…», «Колыбельная», «От стрел и от чар…»); лирический цикл занял свое место в ряду «скифских» произведений русской литературы ХХ в.

В рамках доклада освещаются источники скифской темы в творчестве Цветаевой, а также поставлен вопрос о влиянии научной и культурной жизни русской эмиграции в Чехословакии на творчество поэтессы. Появление лирического цикла связано с важным событием в научной жизни русской Праги, которым стал лекционный курс Н.П. Кондакова о восточноевропейских древностях (1922-1923), включавший в себя подробное описание истории скифо-сарматского мира. Среди учеников авторитетного русского историка культуры был муж Цветаевой С.Я. Эфрон, и сама Цветаева посетила несколько лекций. Возникновение цикла «Скифские» совпало не только с преподавательской деятельностью Кондакова в стенах Карлова университета, но и с периодом развития в Чехословакии таких направлений общественной и научной мысли, как «кочевниковедение» и «евразийство». Привлечение богатого социокультурного контекста позволяет сделать вывод о влиянии научной и литературной жизни русской эмиграции в Чехословакии на поэтику Цветаевой.

 

А.Б. Жукова

(Москва)

Поэтика символизма в трилогии Г. Д’Аннунцио «Романы Розы»

 

В трилогии итальянского писателя Г. Д’Аннунцио «Романы Розы» символ и символическое являются ключевыми элементами авторской поэтики. С одной стороны, тексты пронизаны природными, христианскими, мифологическими и поэтическими символами (орхидея, кипарис, Гермафродит, крест, Пигмалион и др.). С другой стороны, символические черты в произведениях тесно связаны с темой искусства, включающего в себя музыку, поэзию, живопись, и перекликаются с идейной проблематикой творчества целого ряда французских писателей и поэтов «конца века». Однако авторская трактовка синтеза искусств и различных символов заметно отличается от традиционной, поэтому требует тщательного рассмотрения (средневековый сюжет триумфа смерти, встреча трех живых с тремя мертвыми; розы и деревья, соловей; легенда о Тристане и Изольде и музыка Вагнера). Анализ поэтики писателя ведет к вопросу о границах символизма и эстетизма в романах Д’Аннунцио и связи с произведениями французских символистов.

 

А.В. Журбина

(Москва)

«Толкование на «Энеиду»» Фульгенция:
позднеантичная аллегорическая интерпретация мифа

 

Фульгенций — автор небольшого трактата, в котором аллегорической трактовке подвергается «Энеида» Вергилия, а также трёхтомного труда по истолкованию античных мифов (т.н. «Мифологии»). Традиция подобных толкований идёт ещё из античности (Плутарх, псевдо-Климентины, Корнут). Кроме того, существует целый пласт христианских толкований в духе аллегории, впоследствии широко распространившийся в литературе зрелого и позднего Средневековья. В докладе предполагается выяснить место Фульгенция в истории аллегорезы античных легенд, а также проследить развитие толкований и восприятия античности в аллегорическом ключе.

 

В.В. Зарешина

(Москва)

Мотив ожившего портрета в мифопоэтике петербургского текста

 

Петербургский текст русской литературы характеризуется особой мифопоэтической наполненностью, во всей полноте еще не исследованной. Мотив ожившего портрета, представляется тем структурным элементом петербургского текста, который участвует в формировании «сакральных» (в пределах мировидения персонажей и трансцендентного модуса художественной реальности) смыслов в художественном мире повестей Н.В. Гоголя «Портрет», М.Ю. Лермонтова «Штосс», В.Н. Олина «Странный бал» и др. Смысловой диапазон мотива ожившего портрета способствует раскрытию метафизической (инфернальной, инобытийной) семантики «новой» мифологемы Петербурга, тяготеет к образному воплощению реальности хаоса.

Рассматривается спектр мифологических ассоциаций, которые связывают «оживший портрет» не с отдельными деталями, а со всей трагической / абсурдно-хаотической атмосферой петербургских повестей разных авторов. Христианская и языческая составляющие мифопоэтики ожившего портрета охватывают зоны реального и фантастического. Оппозиция «живое — мертвое» утрачивает свои границы и задает новый миф, где изначальная цельность мира приобретает деструктивные черты.

 

М.Э. Звегинцова

(Украина, Харьков)

Лирика О.А. Седаковой: мифопоэтический аспект

 

Для поэзии О.А. Седаковой характерно активное обращение к сюжетам и образам библейско-христианской традиции, литературным и культурным архетипам. Исследователи уже предпринимали попытки проследить особенности интертекстуальных приращений и трансформаций в поэзии О.А. Седаковой (Перепёлкин М.А. Творчество Ольги Седаковой в контексте русской поэтической культуры (смерть и бессмертие в парадигме традиции)» // Самара: Самарский государственный университет, 2000. — 276 с.; Медведева Н.Г. Поэтическая метафизика И. Бродского и О. Седаковой в контексте культурной традиции // Ижевск: ГОУВПО «Удмуртский государственный университет», 2007. — 367 с.). В докладе рассматривается тот аспект творчества О.А. Седаковой, в котором интертекстуальность смыкается с мифопоэтикой.

 

Т.А. Зотова

(Москва)

«Анти-Фауст» Тика и немецкая легенда о Фаусте

 

Архетип Фауста, человека, жаждущего знания и готового платить за него высокую цену, играет важную роль в немецкой культуре. Драматический фрагмент Тика «Анти-Фауст, или История глупого чёрта» наследует сразу нескольким традициям изложения легенды о Фаусте — как немецким (народная книга Шписа, Ленц, Гёте, а также постановки народного театра), так и заимствованным английским (Бен Джонсон). В «Анти-Фаусте», представляющем собой синтез этих традиций, легендарный сюжет преломляется в свете романтической эстетики, которой присущи как интерес к фольклорному материалу, так и принцип иронии. Произведение Тика представляет новый вариант традиционной легенды. «Анти-Фауст» особенно интересен своей фрагментарностью. Он состоит фактически только из пролога и первого акта, а заглавный герой на сцене так и не появляется, что предоставляет обширные возможности для интерпретации.

 

Ж.М. Иванова де Мендоса

(Москва)

Образ-символ «город» в латиноамериканской литературе

 

В латиноамериканской литературе тема города появляется лишь в конце XIX — начале XX в. Исторически сложилось два подхода к интерпретации образа города. В произведениях Р. Гальегоса, Д.Ф. Сармьенто, Ж. Амаду и др. город часто предстает как символ прогресса, борьбы цивилизации против варварства. Город олицетворяет собой начало новой современной эпохи, отличительными чертами которой являются политическая независимость, экономический и культурный подъем. В то же время в литературе «индехинизма» город часто противопоставляется деревне и воспринимается как нечто искусственное, неистинное, несущее гибель герою.

В более поздних произведениях (Г.Г Маркес, Г. Кабрера Инфанте, Х.К. Онетти, М.В. Льоса, и др.) город предстает как символ конфликта между традиционным и современным, элитарной и народной культурами, европейским («чужим») и латиноамериканским («своим»).

В конце XX — начале XXI в. тема города в латиноамериканской литературе неразрывно связана с проблемой национальной самоидентификации. Город, с одной стороны, воспринимается как оплот массовой культуры, анонимное пространство свободы, которое позволяет человеку удовлетворить его самые темные желания. С другой стороны, город становится символом отчуждения, потерянности, деградации (Г. Кастельянос Мойа, М. Пуиг, К. Крус и др.). С образом города в современной латиноамериканской литературе связаны такие повторяющиеся мотивы, как преследование, бродяжничество, сумасшествие, насилие, утрата и активный поиск идентичности.

 

Е.А. Иванова

(Саратов)

Мифотворчество в прозе начала XXI века

 

В докладе рассмотрены основные принципы функционирования устойчивых повествовательных структур новейшей отечественной прозы, генетически восходящих к мифологическим образам. В современной литературе миф может играть роль матрицы, конструирующей основы национального сознания («Кащей и Ягда» Марины Вишневецкой), может стать основой для создания неканонического варианта отечественной истории («Золото Бунта» Алексея Иванова), или инструментом деконструкции современного политического дискурса («Асан» Владимира Маканина, «Дочь Адольфа» Елены Хаецкой) и исторического мышления как такового («Журавли и карлики» Леонида Юзефовича). Миф в литературе начала XXI века может существовать и как материал, и как способ мышления, и как особый тип высказывания, может строиться на основе мирового и отечественного фольклора. Отдельно рассмотрен вопрос о фантастическом и реалистическом способах рационализации мифологических образов в современной прозе.

 

П.Д. Ивлиева

(Нижний Новгород)

Трансформация образов германской мифологии в романе И. Моргнер
"Жизнь и приключения трубадура Беатрисы в описании ее шпильфрау Лауры"

 

В докладе рассматривается рецепция творчества Ирмтрауд Моргнер в контексте германской мифологии, а именно трансформация и интерпретация мифологических образов в рамках авторского мифологизирования на примере романа И. Моргнер "Жизнь и приключения трубадура Беатрисы в описании ее шпильфрау Лауры"; выявляется ряд фантастических элементов, отсылающих к поэтике произведений Гофмана; устанавливается функция использования фантастических элементов и образов в произведении.

 

А.Б. Ипполитова

(Москва)

Фольклорные мотивы, связанные с фитонимом адамова глава,
в русских рукописных травниках XVIII-XIX вв.

 

Адамова глава — одно из самых знаменитых растений русского мифологического гербария. Фитоним адамова глава (и сходные варианты) фиксируется в русских травниках с самого начала XVIII в. Есть все основания предполагать, что он фигурировал и в списках XVII в., но пока не выявлен. Анализ текстов, в которых встречается этот фитоним, показывает, что описывается не одно какое-то растение, а несколько разных. Цель настоящего доклада — показать, какие разновидности статей, связанных с фитонимом адамова глава, существуют в русских травниках XVIII — нач. ХХ в. и какие фольклорные мотивы с ним соотносятся. Всего выявлено пять разновидностей статей и следующие группы мотивов: а) ритуал сбора: собирать в канун Иванова дня на заре, пронимать сквозь серебро и золото / с крестом, с молитвами; б) номинация: растение именуется царем всех трав; в) функции растения: от смертной порчи, от бесплодия, для благоволения начальства; для вызывания водяных и воздушных демонов; помощь в строительстве плотин, высоких зданий; быстрое заживление ран; г) этиологическая легенда: растение появилось «на Ердани реке и на Сиени горе по[д] святым древам копарисам. Древа копариса Госпоть зародил ради Христова распятия, а адамова глава ради Христова утвержения» (из ркп. 1830-х гг.).

 

И.А. Канева

(Москва)

Сон и смерть в традиционной культуре ижемских коми

 

В традиционном мировоззрении коми сон понимается как некая внешняя субстанция, «приходящая» к человеку извне. В фольклорных описаниях состояния сна, так же как и в описаниях момента наступления смерти человека, речь идет не только о «лол» (душа-дыхание), но и об «орт» (душа-двойник). Информанты убеждены, что с помощью сновидений они встречаются с предками, через которых они получают информацию о «жизни после жизни» и могут подготовиться к условиям существования после смерти.

В целом коми-ижемцы относятся к умершим как к живым людям. Согласно их представлениям, покойники (не только «заложные») ведут себя достаточно активно. Они регулярно встают, гуляют по кладбищу, общаются, навещают родной дом, приходят во снах. Сны о покойниках легко встраиваются в более общие сновидения о встрече со сверхъестественным. Это в некоторых случаях проясняет корреляцию между быличками и снами. Сны о покойниках с негативным статусом (нечистых, «заложных») чаще всего вызывают настороженное отношение носителей традиции.

 

В.Ф. Капица

(Москва)

Интерпретация текста художником-иллюстратором
(на примере произведений В.И.Шухаева)

 

Помогая визуально представить текст, иллюстрация является своеобразной интерпретацией художественного произведения, наполняет его дополнительными смыслами и подробностями в зависимости от личности художника. В результате происходит взаимообогащение двух рядов — графического и текстового.

В докладе рассматривается система символики, которой пользуется В.Шухаев при изображении города. Этот образ является сквозным и присутствует в иллюстрациях к таким разным произведениям, как «Пиковая дама» и «Борис Годунов». В каждом случае художник добивается адекватного прочтения текста А.С.Пушкина. Художник выполняет две основные функции: выступает в роли интерпретатора литературного образа и помогает читателю в более глубоком его постижении. В первом случае он стремится выразить основную идею автора, конкретизировать отдельные детали текста; нарисовать портреты литературных персонажей, а во втором — создать собирательный образ города (Петербурга).

 

Каплун М.В.

(Москва)

Символика царской власти в первых пьесах русского театра
(«Артаксерксово действо» и «Иудифь»)

 

В начале доклада говорится об истории создания первых дошедших до нас пьес русского театра, написанных на библейские сюжеты. Уже из предисловия к пьесам очевидно, что в них содержатся явственные намеки на политическую реальность в России того времени. Вторая часть доклада посвящена символике царской власти. Согласно идеям авторов «Артаксерксова действа» и «Иудифи», в основе мирового порядка лежит забота царя о своих подданных, которые верно служат царю. Это новое представление о благоденствии и гармонии социального мира не выражалось так ярко в древнерусской литературе. В «Артаксерксовом действе» и «Иудифи» совпадают традиционные метафоры-символы, характеризующие царскую власть: «солнце», «скифетр», «венец», «трон» и т.д. Таким образом, придворная ориентация пьес выражается не только в идеях, высказываемых авторами и персонажами, но и в изобразительных элементах.

 

Ю.К. Киреева

(Москва)

Жанровый миф о романе в творчестве Мартина Эмиса

 

Жанровый миф — это миф о каком-нибудь жанре, разворачивающийся в процессе эволюции жанра. В теории романа XX—XXI веков разворачивается миф о романе. Роман предстает как:

1) нечто неуловимое, неопределимое;

2) нечто незавершенное, вечно становящееся;

3) нечто вездесущее и всеобъемлющее;

4) жанр-трикстер, жанр-медиатор, посредник между жанрами, между литературой и действительностью — жанр одновременно высокий и низкий, центральный и периферийный, мудрый и шутовской;

5) жанр, борющийся со всевластием времени и передающий голос времени;

6) жанр, схватывающий, предвосхищающий, обманывающий, побеждающий действительность;

7) умирающий и воскресающий жанр;

8) жанр, предоставляющий невиданную прежде (как бы магическую) свободу персонажу и читателю.

Современный английский писатель Мартин Эмис создал свою теорию неуловимого жанра, используя солярный миф о возникновении вселенной. По М. Эмису доминирование тех или иных жанров в истории литературы подобно циклу жизни звезды. Одна литературная формация сменяется другой, но наступает момент, когда определенный жанр (в настоящее время это роман), разрушает привычную иерархию, создавая миф о собственном существовании. В результате жанр романа, представляя собой космологическую структуру, сам себе не тождествен в циклическом развитии литературы, дробясь на новые подформации. Как утверждает М. Эмис, только признание бесконечности возникновения жанровых модификации романа, формирующих и опережающих действительность, позволяет говорить о прогрессе в развитии системы жанров.

 

Т.В. Ковырзенкова

(Москва)

Хрустальный дворец в системе символических образов
повести Ф.М. Достоевского «Записки из подполья»

 

Символ Хрустального дворца в «Записках из подполья» формирует полемический, историософский, нравственно-психологический дискурсы, воплощает важнейшие экзистенциальные проблемы: страха, свободы воли, недостижимости идеала. В системе образов-символов повести выявляются оппозиции: дворец — подполье, дворец — Стена (не только как онтологический предел), не сводимые к антитетичности. Символическая природа образа Хрустального дворца обнаруживается на уровне автора и на уровне героя, в рефлексии которого диверсифицируется смысловой потенциал образа. Актуализируется проблема дифференциации авторской позиции и позиции героя. Анализ смысловых и композиционных «решений» символа позволяет прояснить феноменологический и характерологический аспекты образа парадоксалиста. Аксиологическая амбивалентность символа (утопический идеал и его рационалистическая заданность) обусловлена спецификой религиозно-философского мировидения автора и контекстами эпохи.

 

А.Е. Козлов

(Новосибирск)

Провинция как миф в журналистике и литературе второй половины XIX века

 

На материале губернских ведомостей и толстых журналов («Отечественные записки», «Русский вестник») анализируется процесс мифологизации провинциального пространства. В докладе рассматривается связь описаний собственно литературного города N с восприятием действительного пространства, исследуется интерференция локального и условного (генетически восходящего к литературе) топосов.

Существование губернских ведомостей, фельетонов и беллетристики в едином литературном процессе показывает ряд семантических аттракций, связанных с мифологизацией провинции. Так, в ряде рассматриваемых случаев предметом описания ведомостей становится мифическое пространство, что приводит к размыванию черт эмпирической действительности. Существование ряда таких обзоров демонстрирует закономерности «проницаемости жанра» и формирования не только литературного, но и журнального клише. На основании полученного сопоставления изучается роль губернских ведомостей и новостных обзоров в литературе и культуре второй половины XIX века.

 

М.В. Козлова

(Москва)

Миф о реке (возвращении к истоку) в поэзии Гельдерлина
в интерпретации Мартина Хайдеггера

 

Соотношение художественной литературы и мифа может рассматриваться в двух аспектах: эволюционном и типологическом. Последнее характерно для немецких романтиков, которые видели в мифе необходимое условие (исток) поэзии.

По мнению Хайдеггера, особенность художественного мира Гёльдерлина состоит в том, что Гёльдерлин понимает поэтический опыт как мифический, т.е. как особую реальность («место исторического свершения истины» в философии Хайдеггера). «Водная стихия» — это символ движения (времени), а также нуминозного и поэтического. В поэзии Гёльдерлина сущность реки «поэтизируется», т.е. впервые открывается человеку и называется. Река в поэзии Гёльдерлина — это возвращение к истоку, что понимается Хайдеггером не символически, а онтологически, исходя из сущности времени и пространства. Река поэтизируется как полубог (поэт, знак), т.е. посредник между небом и землей, указывающий человеку место его исторического здесь-бытия на земле.

Поэзию Хайдеггер вслед за Гёльдерлином понимает онтологически (бытие, а не сущность в ряду других сущностей). Таким образом, миф в поэзии Гёльдерлина — это бытие, впервые открывающееся человеку в слове поэта.

 

А.А. Кольовски

(Москва)

Городской миф в поэзии пражского «Скита»

 

Литературный кружок «Скит» (первоначально «Скит поэтов») работал в Праге с 1922 по 1940 год. Во многих произведениях авторов «Скита» представлена картина европейского города, но в большинстве случаев автобиографические сведения, датировка стихотворений, а также описания характерных деталей городского пейзажа позволяют с уверенностью утверждать, что их «героем» является именно Прага. Наибольший интерес представляют стихотворения, в которых нашел отражение так называемый пражский миф. Прага изображается как таинственный город костелов, алхимиков и оживающих средневековых преданий, где черепицы низких крыш «раздавлены веками»; «века и сны мучительно сплелись» (В. Мансветов), где «в прорезь узкую бойниц холодным глазом смотрит вечность…» (В. Лебедев), «Вода густая у мостовых дуг…» (Т. Ратгауз). Городской миф и даже ландшафт часто связаны с мотивами одиночества и бездомья; это образ земли чужой, но в то же время не чуждой лирическому герою: «Мой привет тебе, город, моя колыбель…» (Ирина Бем).

 

Д.А. Кондаков

(Полоцк, Беларусь)

Христианские символы и политические мифы
в одах и дифирамбах полоцких иезуитов в честь Александра I

 

В анонимных одах и дифирамбах на русском и французском языках в честь Александра I, вошедших в многоязычный поэтический сборник (Полоцк, предположительно 1814 год), воспевается «освободительная» (антинаполеоновский поход) и просветительская (преобразование Полоцкого иезуитского коллегиума в академию в 1812 году) деятельность российского императора, представленного в образе нового Кира, «восстанавливающего храм веры» и освобождающего Иерусалим / Рим. Прослеживается идейная общность между сочинениями российских панегиристов, прославлявших победы отечественного оружия, и произведениями полоцких иезуитов. Последние не только включают свои голоса в общий верноподданнический хор, но решают и собственные задачи. После долгих лет использования античных тем и образов иезуиты обращаются к христианским топосам для противодействия активности библейского общества и масонских лож.

 

С.А. Кондраков

(Москва)

Тоска по «золотому веку» в романе Дж. Мура «Исповедь молодого человека»

 

Ностальгия по «золотому веку» становится важнейшим элементом культурной рефлексии эпохи рубежа веков, ярким подтверждением чему является роман англо-ирландского писателя Джорджа Мура (George Moore, 1852—1933) «Исповедь молодого человека» (Confessions of a Young Man, 1888). Написанный по воспоминаниям о парижских годах автора, роман интересен прежде всего оригинальной постановкой проблемы культуры, инобытие которой рисуется в форме томления по утраченной гармонии изобильной жизни, свободной от тирании времени и морали. Соотнесенный с современностью, образ «золотого века» актуализирует значимый для эпохи мотив «неудовлетворенности культурой», что позволяет рассмотреть «Исповедь молодого человека» в контексте мифопоэтики модерна.

 

А.А. Королев

(Москва)

Мотив путешествия в загробный мир в романе Флэнна О'Брайена «Третий полицейский»

 

Роман «Третий полицейский» (1940) — образчик раннего постмодернизма и, как и многие ирландские романы, имеет в своей основе мифологический субстрат: мотив путешествия в потусторонний мир. Этот мотив щедро разработан в ирландской мифопоэтической традиции, например в древнеирландских приключенческих сагах «Плавание Брана, мына Фебала» и «Плавание Майль-Дуйна». И в романе, и в сагах герой как бы продолжает жить, хотя на самом деле он мертв. В докладе проанализировано взаимодействие этого субстрата с другими пластами «Третьего полицейского»: намеком на роман воспитания и общей реалистической канвой и, конечно, с только еще дающим о себе знать постмодернизмом.

 

Ю.В. Королинская

(Москва)

Образ «рыцаря Георга» в романе Мартина А. Хансена «Праздник середины лета»:
символ или симулякр?

 

В романе «Праздник середины лета» (1946) датский писатель М.А. Хансен показывает, что в ХХ веке позитивистские взгляды исказили истинную картину мира и деформировали представление о реальности. Наблюдаемое нарушение связи между словом и смыслом свидетельствует об утрате европейской цивилизацией духовных оснований христианства и является симптомом гибели культуры.

Рождаемая в ходе беседы Писателя, Читательницы и Больного Бога история героя 1930-х годов становится поиском ответа на вопрос, соответствует ли он своему имени «Георг». Больной Бог наделяет персонажа миссией св. Георга, Писатель создает образ позитивиста Брандеса, а Читательница сопереживает «рыцарю» «розового романа». При этом в повествовании Всеведущего автора любое слово включается в бесконечное число смысловых связей и обогащается динамичным, не поддающимся однозначной интерпретации значением, становится символом: Георг — и наследник вековой мудрости «народного христианства», и рыцарь Армагеддона, и скиталец Пер Гюнт, и др. Сам же Георг констатирует: «Я ничто». Опираясь на позитивный ход мыслей, он создает ложный облик бытия как противостояния Бога и Сатаны — и выбирает сторону Сатаны. В романе же Зло — несубстанциональная мимикрия под Добро. Герой отказывается от символической полноты мифа ради фантома и низводит свое имя до статуса симулякра, что подчеркивается рядом художественных приемов романа.

 

А.А. Костикина

(Москва)

Мифопоэтика женских имён в трилогии А. Белого «Москва»

 

В докладе рассматривается мифопоэтический контекст двух женских персонажей трилогии А. Белого: Василисы Сергеевны Коробкиной и Серафимы Сергеевны Селеги-Седлинзиной. Исследование позволяет выявить фольклорные и библейские мотивы, реализующиеся как на уровне конкретных имен, так и на уровне идейного содержания трилогии в целом. Собственные имена в тексте трилогии моделируют целый набор значений, совокупность которых формирует не просто образ, а образ-символ, осмысление которого позволяет говорить о мифопоэтике имени.

 

Ю.Г. Котариди

(Москва)

Философско-аллегорическая трактовка традиционного сюжета
об Амуре и Психее в европейской литературе

 

Рецепция сюжета об Амуре и Психее идёт в европейской литературе по двум диаметрально противоположным направлениям. Развлекательно-игровая трактовка находит своё отражение в произведениях Лафонтена, Мольера, Богдановича. Философско-аллегорическая интерпретация получает своё дальнейшее развитие в творчестве Кальдерона, Жулавского, К. С. Льюиса.

Уже в эпоху античного декаданса Амур и Психея понимаются как персонажи-символы (Любовь и Душа), а испытания, через которые проходит «психея»-душа, — как результат проступка-любопытства, который обрекает её на страдание. В соответствии с платонической концепцией героине суждено вернуться к блаженному состоянию и достигнуть бессмертия только благодаря Амуру, её божественному помощнику («Пир»). Первоначальная трактовка воссоединения Амура и Психеи как союза Бога и Души формируется уже у Плотина и Фульгенция.

Модернистская драма польского драматурга Ежи Жулавского «Эрос и Психея» и философский роман К.С. Льюиса «Пока мы лиц не обрели» обогащает неоплатоническую версию сказки об Амуре и Психее родственным ей религиозным мироощущением, вольно перемешивая христианскую и античную образность. Философско-аллегорические интерпретации Жулавского и Льюиса рассматривают апулеевский сюжет как повествование о человеческих заблуждениях, страданиях, а саму Психею как образ души, странствующей по миру и ищущей пути к Любви и вечной жизни.

 

А.А. Кузнецова

(Москва)

Трансформация средневекового мифа о герое-рыцаре
в английском галантно-героическом романе середины XVII века

 

Миф об идеальном герое-рыцаре составляет важную часть западноевропейской культуры зрелого Средневековья и включает такие составляющие, как доблесть, постоянная готовность к подвигу в защиту слабых и для восстановления справедливости, верность сюзерену, служение прекрасной даме, христианская вера. Герои средневекового рыцарского романа, особенно романа «артуровского цикла», в той или иной степени воплощают в себе эти идеальные черты. В их образах гармонически сочетаются начала эпическое (родовое, социальное) и романическое («внутренний человек»).

В докладе прослеживается на материале английского рыцарского романа Возрождения и галантно-героического романа XVII века, как трансформируется этот средневековый мифологический образ, как постепенно он утрачивает свою эпическую составляющую, и на первый план выходит частный интерес героя, его внутренние, моральные конфликты. хотя налицо и стремление авторов к идеализации, и участие героя в исторических конфликтах, которые могли бы быть осмыслены в эпическом ключе.

 

Е.П. Кузнецова

(Москва)

Символика воды в русских заговорах

 

Одним из универсальных символов в русских заговорах является вода. В зависимости от качественных характеристик воды (проточная или стоячая, чистая или мутная и т.п.), ей приписываются различные магические свойства и символические значения вплоть до противоположных. В заговорных текстах вода может быть представлена водными объектами (ручей, река, море, океан) или антропоморфными персонажами (вода Елена/Ульяна, «милая матушка-водица»). В зависимости от функциональной группы акцент делается на разных свойствах воды, отсюда разные образы и символические значения.

В лечебной магии вода очищает и исцеляет, смывание представляется одним из основных способов избавления от болезней. Мотив «вода смывает недуг» является одним из самых частотных. В скотоводческой магии тема воды развита в заговорах на удой. В этих текстах параллель «вода — молоко», порождает устойчивую формулу «дой рекой», то есть «доись рекой». В заговорах от «тоски», которые используются в любовной, лечебной и скотоводческой магии, встречается формула «как река о своих берегах не тоскует, так бы и такой-то не тосковал».

 

А.А. Кулешов

(Москва)

Символическая структура образа рассказчика как основа нарратива в японских «повествованиях о себе» (на примере рассказов Касай Дзэндзо)

 

Одним из центральных объектов в текстологическом исследовании японских «повествований о себе» (ватакуси сёсэцу) является образ рассказчика, который по умолчанию либо полностью тождественен, либо почти эквивалентен фигуре автора. Крайне высокая степень обусловленности текста «повествования о себе» биографическим и социальным контекстом проблематизирует его интерпретацию не только на фактологическом, но и на художественном уровне. Это свойство ватакуси сёсэцу позволяет рассмотреть структуру повествования как сконструированную на основе центрального образа рассказчика символическую систему.

Исходя из тезиса о такой символической природе нарратива предлагается рассмотреть повествовательный план в наиболее типических для данного жанра рассказах Касай Дзэндзо «Бегство» (Тонсо, 1918) и «Загадочный больной» (Кибё кандзя, 1928) в трех аспектах:

1) семантическая функция образа рассказчика (проблема соотношения реального и художественного в различных повествовательных ситуациях);

2) скрытые и явные механизмы интерпретации этих ситуаций;

3) внутренние свойства повествовательной системы рассказов (частные и общие особенности образа рассказчика) и вопрос об интертекстуальных связях.

 

Т.А. Купченко

(Москва)

Символический образ обезьян в драме Льва Лунца «Обезьяны идут!»

 

Лев Лунц, участник группы «Серапионовы братья», вошел в русскую литературу как автор нескольких пьес, в которых он предвосхищает поиски авангардной драматургии. Образ обезьян напоминает образ носорогов в знаменитой пьесе Ионеско, написанной гораздо позднее. Люди-обезьяны у Лунца — это, с одной стороны, войско Юденича, с другой — метафора звериного начала в каждом человеке, которое в момент социальных катаклизмов берет верх. В литературе 20-х годов мотив повернувшей вспять эволюции можно найти у Грина («Фанданго», «Крысолов»), Замятина («Мамай», «Дракон», «Пещера»), Пришвина («Мирская чаша»). Но только Лунцу удается создать символический образ, объединивший в себе конкретно-историческое и экзистенциально-философское начало в предельно условном мире пьесы, построенной на авангардном смешении разножанровых и разностилевых текстов (агитка, социально-бытовая драма, символическая пьеса о революции). Образ обезьян соединяет эти тексты воедино, позволяя отразить разные точки зрения на реальность.

 

А.С. Лызлова

(Петрозаводск)

Ab ovo: о семантике популярного сказочного образа

 

В русских народных сказках чрезвычайно распространен образ яйца, который встречается в нескольких сюжетных типах. В «Словаре предметных реалий русской волшебной сказки», составленном В. Е. Добровольской (2009, с. 31), отмечается, что яйцо выполняет три основные функции: 1) содержит внутри себя судьбоносные факторы (смерть Кощея, любовь Царь-девицы): СУС―3021, СУС―4002; 2) является снабжающей предметной реалией (содержит внутри дворец / царство): СУС―301; 3) способствует появлению ребенка: СУС―327В. Можно добавить, что этот образ представлен и в сюжете СУС—2022В Разбитое яичко. В докладе рассматриваются все основные функции указанного сказочного символа, который, играет существенную роль и в литературе (например, он использован М. Булгаковым в повести «Роковые яйца»).

 

И.В. Малиновская

(Москва)

«Дейрдре, дочь печалей» Джона Миллингтона Синга
и сага «Изгнание сыновей Уснеха»

 

Вплоть до середины XX века почти все ирландские писатели опирались на мифологические сюжеты, использование которых было признаком патриотизма. Дж. М. Синг (1871-1909), однако, не обращался к мифам. Во всех своих драмах Синг изображал жизнь ирландских крестьян, с которой он познакомился на Аранских островах. Интерес к мифу появился у Синга лишь в последней, неоконченной драме «Дейрдре, дочь печалей» (1909), в которой драматург по-своему переосмысливает одну из самых популярных древнеирландских саг «Изгнание сыновей Уснеха». Стараясь связать миф и реальность, Синг очеловечивает героев саги, добавляет детали в любовную коллизию драмы, вводит новых персонажей. Тема «Дейдрде» не отличается от темы его «крестьянских» драм — это конфликт между бытом и природой, — это настоящая «трагедия судьбы», человек в ней обречен. Но тем не менее, несмотря на стремление обновить древний сюжет, именно обращение Синга к древним литературным памятникам Ирландии становится попыткой связать зарождающуюся на рубеже XIX-XX веков литературную традицию новой Ирландии с ее героическими корнями.

 

 

М.В. Малинская

(Москва)

А был ли Гарсиа Маркес? (миф о буме латиноамериканской литературы и его восприятие молодыми латиноамериканскими писателями)

 

Доклад посвящен сложившемуся мифу о буме латиноамериканской литературы, стереотипному образу латиноамериканского писателя и его восприятию молодыми латиноамериканскими авторами. Рассматривается следующий круг проблем: отношение современных латиноамериканских писателей к буму, их самоощущение. Чувствуют ли они себя членами некой литературной общности? Что такое для них «латиноамериканская сущность»? Был ли бум органичным способом самовыражения для латиноамериканских авторов или его «сделали» европейские издатели? Какие трудности бум создал для современных латиноамериканских писателей? Какими они видят свои цели и ориентиры?

 

Т.А. Маляева

(Москва)

Миф о человеке-медведе в поэме В. Маяковского «Про это»
и пьесе Е. Шварца «Обыкновенное чудо»

 

В поэме «Про это», превратившись в медведя, лирический герой становится ближе одушевленному Космосу. Став «медведьинским братом», поэт несется по небу бок о бок с Большой Медведицей, вечной спутницей творчества поэта. Образ звездного неба всегда ассоциируется у Маяковского с внутренней свободой, освобождением от неких сковывающих ограничений, земных законов и условностей. Медведь в поэме — символ природного неподдельного чувства, а также символ мужественности и незащищенности: огромный страшный зверь и в то же время беззащитное ранимое существо, восставшее со звериной ненавистью против демонических сил быта, мещанства, убивающих любовь. Но это еще и двойник поэта, «скребущейся ревности времен троглодитских… чудище», которое он пытается победить в себе самом.

Первоначально пьеса Е. Шварца была названа «Медведь» по имени главного героя. Как и в поэме Маяковского, герой противостоит толпе обывателей, свите Короля. Медведь в пьесе — искренняя чистая натура, его душа похожа на душу ребенка («Убивать медведей — все равно что детей убивать»). Именно с этим образом связана вера в силу любви, которая «доходит до такой высоты, что начинает творить настоящие чудеса».

 

А.С. Матвеева

(Нижний Новгород)

Символика имени в малой прозе Оуэна Барфилда

 

В докладе анализируются повести и сказки Оуэна Барфилда, известного английского философа и писателя, автора оригинальной концепции происхождения языка и мифа. Миф, согласно Барфилду, — это продукт умственного труда человечества Начала Времен; он зародился задолго до известных нам цивилизаций и отражал непосредственное восприятие человеком одухотворенного мира. Миф обладал нерасчлененным значением, соединявшем в себе все оттенки смысла, которые видит в нем современный человек. Данная концепция нашла свое отражение в литературном творчестве О. Барфилда. Докладчик рассматривает малую прозу писателя в тесной связи с его идеями о происхождении мифа.

 

Сихо Маэда

(Япония, Саппоро)

Миф войны и женские образы в произведении Светланы Алексиевич
«У войны не женское лицо»

 

Изучение того, как меняются женские образы в русской литературе второй половины ХХ в., — важная задача гендерных исследований. Положение женщины в СССР имело свои особенности, обусловленные эгалитарной политикой социалистического государства. В советской официальной культуре память о войне была мифологизирована. А литература о войне отразила скрытое недовольство читателей узкими рамками военного мифа, который также транслировался и через кинематограф. С. Алексиевич собирала простые истории о войне, предлагая вместо единственного «правильного» взгляда на военные события полифонию разных женских голосов. Такой подход, при котором автор-женщина сознательно уходит от стереотипных образов женщин на войне, становится вызовом мужскому военному мифу и встроенным в него гендерным стереотипам.

 

С.В. Минасян

(Москва)

Мифологические подтексты в романе Бориса Виана «Красная трава»

 

В докладе анализируются мифологические подтексты знаменитого романа Бориса Виана (1948-1949). Главный герой романа Вольф строит специальную машину, которая должна постепенно стереть его воспоминания, чтобы он мог начать жизнь с чистого листа. Однако итогом воплощения идеи героя становится его смерть. Писатель, по-видимому, использовал представление древнегреческой мифологии о том, что умершие теряют свою память за гробом. Согласно мифам, оказавшись в мире смерти, человек пил воду из реки «забвения» Леты, чтобы лишиться воспоминаний. Машина, построенная Вольфом, есть не что иное, как модернизированная река «забвения». Находясь в рамках древнего мифа, герой совершает действия, которые помимо его воли ведут к смерти.

 

А.Е. Михайлова

(Москва)

Особенности концепции символа
у С.Т. Кольриджа и Ф. фон Гарденберга (Новалиса)

 

Потенциально мыслимые явления — идеи, архетипы — всегда таили в себе нечто запредельное, сакральное, недосказанное. Существование данных категорий не нуждается в материальном подтверждении, и поэты эпохи романтизма постоянно обращались к ним в своем творчестве, чтобы осмыслить природу и свое земное бытие. Неоплатоническая концепция природы, оказала большое влияние на формирование символической эстетики одного из ярких представителей йенских романтиков — Новалиса, а также стала основой понятия «символ» у С.Т.Кольриджа. В докладе исследуются такие яркие примеры романтических символов, как образы альбатроса в «Сказании о старом мореходе» Кольриджа и голубого цветка в «Генрихе фон Офтердингене» Новалиса.

 

Н.А. Мороз

(Москва)

Мифологема дома в романах У.Фолкнера 1920-30-х годов

 

В докладе предполагается рассмотреть образ дома в романах У.Фолкнера 1920-1930-х годов («Шум и ярость», «Когда я умирала», «Свет в августе»). Образ дома тесно связан с психологией героя и занимает важное место в «йокнапатофской мифологии» Фолкнера.

Особенный интерес представляет роман «Шум и ярость», так как дом здесь является частью картины мира Бенджи, чье сознание близко мифологическому. Пространство делится на две замкнутые области — Дом и пространство вне Дома, причем Дом включает два уровня — верхний (мир запретов) и нижний (мир смерти), а также особые «пространства перехода».

В романе «Когда я умирала» дом предстает воплощением одиночества и замкнутости человеческого «я». Персонажи относятся к дому по-разному. Для Дьюи Дэлл антиподом дома является хлев — «антидом», в котором девушка переживает опыт «временной смерти» и нового рождения. Для отдельных персонажей альтернативой дому становится дорога.

В романе «Свет в августе» образ дома также воплощает обособленность человека от мира, а кроме того, замкнутость семейства, тесную связь поколений (дома Бандренов, Хайтауэра, Макихерна; черновое название романа — «Темный дом»). Как ни парадоксально, дом скорее соотносится с мужским началом. Противопоставляется ему начало женское, «бездомное» — Лина Гроув, вся жизнь которой превращается в бесконечную дорогу.

 

Н.К. Новикова

(Москва)

Сюжет о короле Родриго в контексте романтического мифа об Испании:
испанские и английские версии

 

Миф о героической рыцарственной Испании — представление о «незамутненных истоках» национальной традиции, которые следует искать в средневековой эпохе Реконкисты. В английской и испанской культуре рубежа XVIII-XIX вв. формируются его параллельные варианты — их «точкой пересечения» становится творчество испанской либеральной эмиграции в Лондоне 1820-х гг. Мифическая Испания сосредотачивала в себе ценности, актуальные и для либералов (пафос обновления), и для консерваторов (пафос сохранения традиционных ценностей), давала образец национального объединения и предостерегающую картину национального кризиса. Гибкость этого мифа, его открытость многообразным интерпретациям будет проанализирована на примере сюжета о короле Родриго у английских (Скотт, Лэндор, Саути) и испанских романтиков (Хосе де Эспронседа, герцог Ривас).

 

Е.А. Осипова

(Москва)

Косовский миф в сербской традиции

 

Значение Косова для сербов поистине трудно переоценить: через призму Косовской жертвы и завета сербская традиция рассматривает всю сербскую историю, каждый раз соотнося конкретные факты и события с легендарными деяниями и эпическими героями.

Косово — это Сербская Голгофа, на которой умирает ради жизни вечной — своей и всей нации и ради искупления грехов своего народа — князь Лазарь, именуемый в эпических песнях царем. Как повествуется в сербской народной песне «Гибель царства Сербского», перед битвой князю было видение: Господь предложил ему на выбор победу в бою и «краткое царствие земное» или мученическую смерть и Царствие Небесное. Выбор князя Лазаря стал историческим сербским выбором. К тому же мнению склоняются и современные ученые. Так, автор глубокого историософского исследования «Тайна Косова» Марко Маркович считает, что «гибель царства Сербского» на Косове отнюдь не тождественна падению Византии: как и Голгофа, Косово предполагает воскресение. Исследованию места и значения мифа в национальной сербской традиции также посвящена работа современного сербского философа Желько Познановича «Сербская идея».

 

М.В. Пенькова

(Йошкар-Ола)

Символика чисел в марийской народной прозе

 

Числовая символика эпических жанров марийского фольклора еще не привлекала внимания исследователей. Между тем обращение к этой теме позволяет по-новому взглянуть на некоторые черты народного поэтического мышления, связать их с преданиями о мифическом прошлым мари. Некоторые числа (например, «три», «девять», «двенадцать», «сорок») могут обозначать в текстах определенный временной промежуток, характеризовать испытание персонажа, включающее несколько задач, и т. д. Распространена также так называемая «эпическая триадность», широко представленная в разных жанрах марийского фольклора. Результаты наших полевых экспедиций позволили выявить, что при всей вариативности народных рассказов (преданий, быличек, мифологизированных легенд), символика чисел в них сохраняет свои архаический характер.

 

А.Ю. Перевезенцева

(Нижний Новгород)

Приёмы художественной мифологизации в романе Р.Грейвза «Золотое руно»

 

Роберт Грейвз известен в отечественной науке прежде всего как мифолог, благодаря своим работам «Мифы Древней Греции» и «Белая богиня». Отечественные исследователи обращали также внимание на его поэтическое наследие, романное же творчество этого английского автора остается в российском литературоведении практически неизученным.

В основу сюжета романа Р. Грейвза «Золотое руно» положен цикл древнегреческих мифов об аргонавтах. Писатель подвергает классический сюжет художественной обработке в соответствии со своими теоретическими изысканиями в области мифологии. Переосмыслению подвергаются не только образы героев, но и сама семантическая структура мифа о поисках Золотого руна.

 

Д.И. Пешков

(Москва)

Мифологизация истории Нового Света в латиноамериканской литературе ХХ века
(на примере рассказа А. Карпентьера «Дорога святого Якова»)

 

Литературы стран Латинской Америки не имеют своей мифологической базы, и, поэтому создание национальной и континентальной мифологии является задачей писателей, ищущих культурные корни Нового Света, в том числе в обращении к историческому периоду завоевания Нового Света, который стал отправной точкой становления новой синтетической расы.

Алехо Карпентьер на протяжении всего творческого пути пытался понять латиноамериканскую реальность в контексте мировой культуры. Поэтому попытка увидеть «Америку через Европу» — одна из плодотворных линий в его творчестве. Мотив межкультурного путешествия, восприятия европейским сознанием Нового Света нашел свое отражение в рассказе «Дорога святого Якова» (1958). В рассказе воплотились столь типичные для Карпентьера концепты латиноамериканского чудесного, сверхнормативного, мифологизированного мира. Феномен Нового Света представляется с разных точек зрения. Сначала это ярмарочные мифы и легенды о заокеанских чудесах, ради которых герой отказывается от мифа европейского (он прерывает паломничество в Сантьяго-де-Компостелу и отправляется за океан). Потом латиноамериканская реальность сводит тех, кто в Старом Свете не мог бы находиться вместе: испанца-католика, кальвиниста, иудея, негра. И, наконец, рассказ закольцовывается возвращением героя в Испанию, где он начинает чувствовать себя американцем и уже сам создает мифы о Новом Свете.

 

А.В. Полонская

(Москва)

Миф о прекрасной еврейке в европейской литературе
и его функционирование в русской литературе и литературе на идише

 

В средние века на сюжет книги «Эсфирь» возникла легенда о любви испанского короля Альфонсо VIII к прекрасной еврейке Рашель из Толедо. Ревекка из романа Вальтера Скотта «Айвенго» стала воплощением мифа о прекрасной еврейке в английском романтизме, а затем этот сюжет особенно увлек французских романтиков, воплощенный в опере «Жидовка» на либретто Скриба и романе Бальзака «Блеск и нищета куртизанок».

Европейский романтизм, перенесенный на русскую почву, также породил ряд персонажей «прекрасных евреек»: это Ноэми из «Испанцев» М.Ю. Лермонтова или «Перля, дочь банкира Мосшиеха» из одноименной поэмы В.А. Жуковского. В то же время презрительное отношение к евреям, укорененное в народной культуре и фольклоре, привело к сниженной интерпретации образа еврейской женщины в литературе. Именно поэтому еще в 1846 году И.С. Тургенев пишет рассказ «Жид», в котором Сара одновременно обладает мифической идеальной красотой и прозаическим сребролюбием своего отца. Еврейские авторы вынуждены были «отвечать» на европейскую историю о влюбленной в христианина еврейке.

 

А.А. Понасенков

(Москва)

Механизм детского мифологического мышления
в структуре повести Андрея Белого «Котик Летаев»

 

Содержанием повести Андрея Белого «Котик Летаев» является восприятие мира глазами ребенка; перед читателем последовательно раскрываются структуры детского мифологического (архаического) мышления. Очевидно, что центральным ядром такого типа повествования является вариант мифа о происхождении человека. Для текста повести этот миф становится тотальной структурой, формирующей все уровни организации текста: фонематический, синтаксический, лексический, образный и т.д. В повести реализуется принцип мифологического подобия, который представлен различными языковыми приемами: парономазией, использованием аллитерации и ассонанса, введением анафор, ритмизацией текста за счет однородных синтаксических конструкций. Решающую роль в формировании мифа о перворождении играет обращение к тем структурам сознания, которые представлены в антропософии Штейнера. На уровне содержательной части повествования это проявляется в сложной корреляции между миром инобытия и реинкарнации — как этапа внедрения разума в материю, антропоморфизм мира.

 

Е.Н. Ратникова

(Москва)

Поэзия Роальда Мандельштама в контексте понятия «петербургский текст»

 

Согласно исследованиям историков и филологов (например, В. Н. Топорова, Н. П. Анциферова, Н. А. Синдаловского), Петербург — мистический город, имеющий свою уникальную мифологию. Доклад посвящён выявлению и рассмотрению элементов петербургской мифологии в творчестве поэта середины XX века Роальда Мандельштама, много писавшего о Петербурге. Поэт делает равноправными элементами «петербургского текста» образы сада, листопада, стекла, огня и другие, не свойственные «городским» текстам многих его современников. Опираясь на стихи Р. Мандельштама и других известных поэтов 1950-х годов, а также на работы В. Н. Топорова и Н. П. Аниферова, можно предположить, что Р. Мандельштам своим творчеством дополняет и несколько трансформирует «петербургский текст», приближая его к «московскому тексту». Стихи этого автора включаются в контекст «петербургского текста» как своеобразная интерпретация мифологии города.

 

А.К. Семенкин

(Москва)

Мифопоэтика романа Н.А. Полевого «Клятва при гробе Господнем»

 

Миф выступает важнейшим миромоделирующим фактором в романе Н.А. Полевого «Клятва при гробе Господнем» (1832), созданном на материале борьбы Дмитрия Шемяки за московский престол в первой половине 15 века. Оригинальная концепция романтического историзма, разработанная в эстетике Полевого и в значительной мере воплощенная в романе, зиждется на синтезе христианской и языческой мифологии и сама способствует формированию нового культурно-исторического мифа рубежа 20-х — начала 30-х гг. об альтернативе / антитезе центральной власти в лице (благородного) антипода «с человеческим лицом». При этом автор использует ряд типовых мифопоэтических приемов.

 

С.А. Серегина

(Москва)

Символ распятия в художественном сознании А. Белого, Н. Клюева и С. Есенина

 

Символ распятия является важной структурно-семантической единицей поэтических и прозаических текстов А. Белого, Н. Клюева, С. Есенина 1917-1918 гг.

В творческом мышлении Андрея Белого миф о «крестном пути» русской революции связан с мифом о «Голгофе самосознания». Человек, по Белому, должен пройти «философское распятие»: преодолеть свою несовершенную природу, что явится началом преображения мира. Расширение духовных горизонтов личности сопряжено с сакральным и мучительным актом внутреннего перерождения.

«Приложитесь ко мне братья, // К язвам рук моих и ног, // Боль духовного распятия // Рождеством я превозмог», — в этих поэтических строках Н. Клюев раскрывает свое понимание жизнетворческой миссии поэта. Символ распятия репрезентирует в его художественном сознании миф о жертвенном пути, по которому проходит «посвященный от народа», возвращая современной культуре утраченные смыслы.

Символ распятия организует художественное пространство революционных поэм Есенина и его трактата «Ключи Марии». В революционных поэмах Россия предстает избранной страной, с которой должно начаться преображение всего мира. Повторение библейской истории осмысливается поэтом как очередной акт творения нового лика мира в вечной мистерии бытия. Это болезненное, но необходимое восхождение «отчего края» на новый, совершенный план существования. В «Ключах Марии» развертывается миф о посвящении поэта: он распинает себя на кресте творческого акта, чтобы, жертвуя своей обыденной, преходящей сущностью, воспринять новое знание.

 

О.А. Симонова

(Москва)

Особенности «календарной» прозы женских журналов 1910-х годов

 

Рассказы «по случаю праздника» (Рождества и Пасхи), столь распространенный жанр в русской литературе конца ХIX — начала XX века, получают особую линию развития в женских журналах 1910-х годов. Образная система произведений и используемая в них символика подтверждает характерную для массовой литературы приверженность штампам. Соответственно смыслу самих праздников, религиозная символика приобретает функциональную роль в сюжете. Ключевыми элементами в рассказах являются молитвенник, икона, свеча. Поворотным моментом в развитии действия становятся молитва, исповедь. Первый звон колоколов на Пасху получает символическое значение: он или раздается в конце произведения, легитимируя принятое героями решение, или является кульминационным моментом в сюжете, открывает для персонажа новые, скрытые от него прежде смыслы окружающей действительности. При этом изменения происходят как в событийной стороне жизни героев, так и в их внутренней жизни, что обычно не менее значимо для развития сюжета. Таким образом, сам праздник становится символом духовного перерождения героя. Насыщение смысла праздников Рождества и Пасхи прежде всего любовными коннотациями определило то, что мотивы пасхальных и рождественских рассказов зачастую оказываются взаимозаменяемыми, несмотря на разный генезис самих праздников, а особую актуальность в рассказах приобретает любовно-семейная тематика.

 

А. Ю. Соловьев

(Санкт-Петербург)

Образ Крыма как рая в русской научной и художественной
прозе конца XVIII — начала XIX века

 

В современном литературоведении сформулировано понятие Крымского текста: пространство Крыма способно воспроизводить в литературном сознании тематический комплекс, связанный, прежде всего, с «древнегреческой» и «эдемской» семантикой. Начало формирования мифа о Крыме как о земном рае относится к концу XVIII — началу XIX века. В докладе предполагается рассмотрение научных сочинений П. Палласа, К. Габлица, а также воспринявших через их посредничество «крымский миф» произведений сентиментальной прозы (В. Измайлов, П. Сумароков, П. Шаликов). Оказывается, что и инспирированные идеей государственной пользы ученые труды, и принципиально чуждые этой интенции «чувствительные» путешествия и повести разрабатывали мотивы уединения в «уголке Европы», бегства в «золотой век», положив тем самым начало активно использованной впоследствии русскими романтиками стороне крымской мифологии.

 

Х.А. Тамбиева

(Москва)

Мотив чудесного рождения в карачаево-балкарском нартском эпосе

 

В карачаево-балкарской Нартиаде песни и сказания, в которых повествуется о чудесном рождении нартских героев, являются наиболее архаическими. В них с деятельностью Богов — Тейри Земли, Тейри Солнца и Тейри Неба — связано не только сотворение мира, но и появление нартов на земле. В одной из эпических песен нарты «сами говорят о своем божественном происхождении»: «В нартах течет твоя кровь, Тейри, / Нарты — часть твоей плоти».

Большинству нартских героев приписывается чудесное рождение. С мотивом чудесного рождения связаны и такие архаические мотивы, как сверхъестественные способности нартских героев, их фантастически быстрый рост, богатырское детство. Сверхчеловеческие качества героев и волшебные предметы, которыми они обладают, необходимы им в борьбе с различными врагами нартского племени (многоголовые чудовища — эмегены, драконы, лесные люди — агач киши и др.).

 

Е.А. Тюрина

(Москва)

Текстология повести М.А. Булгакова «Собачье сердце»:
мифы и реальность

 

Среди булгаковедов распространено мнение, что вдова писателя Е.С. Булгакова делала все возможное, чтобы издать тексты произведений в том виде, в каком их создал сам М.А. Булгаков. Сравнительно-текстологический анализ трех машинописей «Собачьего сердца» показал, что это мнение на самом деле является мифом.

Комплексное изучение авторизованных машинописей «Собачьего сердца» позволило установить, что Е.С. Булгакова после смерти автора в тексте первой машинописи повести сделала черной шариковой ручкой 40 исправлений, из них 5 стилистических и смысловых. Эта правка Е.С. Булгаковой сохранилась в первых зарубежных публикациях «Собачьего сердца» 1968 года в журналах «Студент» и «Грани», а потом и в первой советской публикации в журнале «Знамя» (Москва, 1987). Дефектный текст повести продолжает перепечатываться по сей день, и он переведен на иностранные языки.

 

М.Л. Федоров

(Москва)

Миф об Ипполите у Еврипида, Сенеки и Расина:
изменение сюжетной роли протагонистов

 

«Ипполит, закрывающийся плащом» и «Ипполит, несущий венок» — две трагедии, написанные Еврипидом на сюжет мифа об Ипполите. Семантически центр текста смещен не к Федре, а к Ипполиту (отголоски трезенского культа и ближневосточных преданий). От этих трагедий исходят два вектора осмысления мифа будущей литературой (если в первой из трагедий центральное место занимает оппозиция грех / добродетель, то во второй — противопоставлены два мировоззрения: Федра (идеал гинекея) и Ипполит (искатель новой веры, идеалист-мечтатель).

В трагедии Сенеки «Федра» в центре текста оказывается героиня. В этой интерпретации мифа основная проблема сводится к оппозиции скверна — чистота. Сенека отказывается от семантически и композиционно значимого у Еврипида Пролога, вводящего в текст небесную проекцию (Афродита — Артемида) земного конфликта (Федра — Ипполит). Стоические идеи фортуны и рока заменяют платоновскую идею («Протагор») — важного для эпохи Еврипида спора о врожденной и приобретенной добродетели. У Еврипида Ипполит наделен даром священного, от природы данного, целомудрия.

«Ипполит» — «Федра и Ипполит» — «Федра» — три варианта названия трагедии у Расина. Появление новой героини Арикии приведет к окончательному отказу от обозначенного второй трагедией Еврипида мировоззренческого конфликта. В оппозицию входят не любовь земная и небесная, как было у Еврипида, а чистая любовь противопоставлена греховной (в статье Барта о Расине — «сестринский эрос» vs «эрос —событие»).

 

Е.Ф. Югай

(Вологда)

Дорога как пространственный и временной образ
в вологодских причитаниях похоронно-поминального цикла

 

Материал доклада — тексты причитаний, записанные на территории Вологодской области, в том числе, архивные записи. В докладе рассмотрен образ дороги на тот свет, центральный для причитаний похоронно-поминального цикла. Через этот образ-символ раскрывается основная идея причитаний — стремление установить связь между миром живых и миром умерших и констатация невозможности возвращения с того света. Пространственно важен образ «заросшей дороженьки» между кладбищем и деревней. Сорок дней поминального цикла соответствуют сорока дням пути души в новое вечное пристанище. В докладе раскрывается единство пространственных и временных характеристик, наиболее отчётливо выраженное в образе похорон-«праздника»: сакрального дня, пространственного центра, в котором пересекаются дороги провожающих родственников и оплакиваемого.

 

Н.М. Яковлева

(Челябинск)

Функции мифологических мотивов и образов
в романе Дины Рубиной «Почерк Леонардо»

 

Проблема взаимодействия мифа, фольклора и литературы является актуальнейшей проблемой современного литературного процесса. Дина Рубина в своем творчестве при решении художественных задач часто обращается к мифам, универсалиям и архетипам человеческого сознания. В романе «Почерк Леонардо» (2008 г.) автор использует мифологические мотивы судьбы (рока, фатума), предсказания, узнавания, возвращения, странствия, предательства, двойничества, обращаясь как к древним (миф об Одиссее, Кассандре, блудном сыне и др.), так и к «новым» мифам (мифы о Мессинге). Мифологические образы и мотивы выполняют структурообразующую функцию, определяя жанр произведения, а также выводят читателя на философский уровень романа, с помощью смысловых универсалий и обобщений.