ВАРОШЧИЧ АУСТИН Андрея,

Переводчик, изд-во «Аmritа», Хорватия

Соискатель уч. ст. к.ф.н., ИМЛИ РАН

 

Аннотация: В статье проводится сравнительная характеристика стихотворного цикла Ал. Блока «На поле Куликовом» и стихотворения «Ночь» из цикла «Suspiria» («Кормчие звезды») Вяч. Иванова. Стихотворения сопоставлены с точки зрения стиховой семантики, метрического сходства и композиционного посторения. Основной темой, сближающей два стихотворения, является тема «пути» и взаимосвязанная с нею концепция времени.

 

Ключевые слова: стихотворение, сравнение, семантика, метрика, композиция, тема, путь, концепция, время, символизм.

 

Author: Varoshchich Austin Andreja

+390444325722

Graduate of Philosophy and Russian with Russian Literature

 

Abstract: In this article we give comparative characteristic of A. Blok's poetic cycle “The Field of Kulikovo” (“Na pole Kulikovom”) and V. Ivanov`s poem “Night” (“Noch”) of the poetic cycle “Suspiria”, “Pilot Stars” (“Kormchie zvezdy”). The poems are compared from a semantic point of view and as regards metric similarity and compositional structure. The main connecting theme of the two poems is the theme of journey and the related conception of time.

 

Key words: poem, comparison, semantic, metric, composition, theme, journey, conception, time, symbolism.

 

В настоящей работе попытаемся сопоставить два поэтических текста и наметить точки их пересечения, учитывая их общий символистский контекст. Стихотворный цикл, пятистишие, «На поле Куликовом» Ал. Блок заканчивает в 1908 г., это на несколько лет позднее уже вышедшего в свет в 1903 г. первого сборника стихов Вяч. Иванова «Кормчие звезды». В него входит стихотворный цикл, шестистишие, «Suspiria». Стихотворение «Ночь» является первым стихотворением этого цикла.

Остановимся на более подробном сравнении обоих стихотворений, с точки зрения стиховой семантики, метрического сходства и композиционного построения.

Уже в первой строфе первого стихотворения цикла «На поле Куликовом» задается основная, для блоковского цикла, тема «пути» и взаимосвязанная с нею концепция времени, сближающая, как увидим позже, эти два семантически- перекликающиеся, хотя и различные по содержанию стихотворения: « ... В степи грустят стога. / О, Русь моя! Жена моя! До боли / Нам ясен долгий путь! / Наш путь — стрелой татарской древней воли / Пронзил нам грудь. ... »¹. «Поэт мчится на бой с татарской ратью, неся в груди татарскую тоску по древней, степной воле. Вот основное противоречие, определяющее весь «сдвиг образов» — такую отправную точку берет для себя М. Одесский² в прочтении Блока. У Вяч. Иванова читаем: « — "Я вышел в путь; поют в колчане тесном / Мои огни: / Дай расточить их вò поле небесном — / И вновь усни!"»³. Если взять черновые варианты блоковского стихотворения: «Но, как стрела татарской древней воли — // Мой правый путь!»; «Одна стрела татарской древней воли — // пронзила грудь!» [С. 504], — то четко просматривается семантическая перекличка со стихами Вяч. Иванова: Всходя на небо, сын Месяц, просит Ночь дать ему расточить свои лучи-стрелы («огни») из тесного колчана: «Дай расточить их <...> и вновь усни». У Вячеслава Иванова Месяц в данном случае выступает в роли дионисийского «ночного Солнца», рождающегося из ночи. Это часто встречаемый символ в его поэзии.

В синтаксической конструкции: «стрелой татарской древней воли», — в первой строфе блоковского стихотворения, выделяется слово «воля» с особой семантической нагрузкой, которое, по словам авторов статьи о памятниках Куликовского цикла Г.А. Левинтона и И.П. Смирнова, вызывает в памяти не только пушкинскую и гоголевскую традицию и соответствующий образ «степной кобылицы», но и «... одно из центральных стихотворений «Кормчих звезд» Вяч. Иванова, написанное все тем-же пяти-двухстопным ямбом: «Как мертвый вихрь, несут нас глухо кони — Нас Время мчит ...»⁴. Речь идет о стихотворении «Время», втором стихотворении цикла «Suspiria» Вяч. Иванова. Эти два стихотворения сопоставлены метрически в комментариях к Полному собранию сочинений Ал. Блока [С. 920]. Стихотворение «Ночь» Вяч. Иванова никем не привлекалось к сопоставлению. Намеченное метрическое сходство (сочетание пяти- и двухстопного ямба) более четко прослеживается в первом стихотворении цикла Вяч. Иванова «Ночь». Его можно упомянуть в контексте изучения семантических ореолов стихотворных размеров, предложенного М.Л. Гаспаровым в ряде статей⁵. Для нас будет интересным его прочтение в контексте символистской традиции и «памяти метра» — термин введенный М.Л. Гаспаровым^{6 —} намеченного Г.А. Левинтоном и И.П. Смирновым в вышеотмеченной работе в созвучии с соловьевским размером в стихотворном цикле «На поле Куликовом» Ал. Блока [см.: С. 80]. Мы же обратим свое внимание на первое стихотворение цикла.

Блоковское построение первого стихотворения цикла пяти-двухстопный ямб соответствует строфическому построению «Ночи» Вяч. Иванова с чередованием женской клаузулы в первой и третьей строках катрена и мужской во второй и четвертой. Возможно предположение, что это строение заимствовано у Иванова.

В русской литературной традиции пяти-двухстопный ямб встречается также в творчестве А.К. Толстого. Интересно отметить более отдаленную ассоциацию: стихотворение А. Фета «О, не зови! Страстей твоих так звонок ...» (1847) и стихотворение «Ночь» Вяч. Иванова с его известной концовкой: «О, не буди!». Прямая ассоциативная параллель этого стихотворения А. Фета с блоковским циклом указана в комментариях к Полному собранию сочинений Ал. Блока [см.: С. 917].

Одна из знаковых, узнаваемых строк первого стихотворения «На поле Куликовом»: «О, Русь моя! Жена моя!» — до сих пор вызывает споры, недоумение, попытки правильно истолковать значение этого символа. Среди отдельных работ, по-разному истолковывающих этот образ, выделаяются работы П.П. Громова⁷ и Г. П. Федотова⁸. Д.М. Магомедова в своей статье о Блоке ссылается на реминисценцию из драмы Г. Ибсена «Пер Гюнт», прослеживаемую в последней реплике героя: «О, мать моя! Жена моя!»⁹.

Обобщая отдельные аспекты истолкования этого образа разными авторами, для нас будет интересно его рассмотрение с точки зрения взаимоотношения автора-лирического героя с Родиной-Женой-Матерью и последующего его разоблачения в «Светлом Образе» — последниие строки третьего стихотворения Куликовского цикла, вызывающие в памяти многозначный образ-символ Пушкина «нерукотворный образ твой»: «И когда наутро, тучей черной, / Двинулась орда, / Был в щите Твой лик нерукотворный / Светел навсегда.» [С. 172]. Можно говорить и о перекличке со стихами первой строфы стихотворения Вяч. Иванова: «Вся золотом мерцающим долина / Озарена: / Как тяжкий щит ночного исполина, / Встает луна... » [С. 697]. А. Белый в «Воспоминаниях о Блоке» раскрывает этот образ, вызывая в памяти хорошо известный образ «Жены, облеченной в Солнце» из Откровения: «... осеняет Ее новый образ: является Богоматерью, которую отражает щит светлый воина; щит этот — солнечный; видит Женой, облеченною в солнце, Ее»¹⁰. Интересно напомнить, что Г.А. Левинтон и И.П. Смирнов проводят ассоциативную парраллель образа «щита» Блока с живописью Врубеля, а также рассматривают семантическую нагрузку этого символа в другом цикле стихов Блока «Распутья»: «И царевна гостью рада, Встанет с ложа сна <..> и поднимет щит девица, И опять вдали Всадник встанет <...> Мы опять расплещем крылья, Снова отлетим!» [см.: С. 87]. Образ-символ «щит» у Иванова вызывает целый ряд литературных ассоциаций: щит Ахилла из «Иллиады» Гомера (Щит Ахилла в 18-й песне), отразившего в себе космос; «солнечный щит» в поэзии Белого. Вспомним стихи из «Золотого руна»: «Золотея, эфир просветится, / И — в восторге сгорит. / А над морем садится / Ускользающий, солнечный щит ...»¹¹. Возвращаясь к символу Блока, отметим, что больше всего он связан с вышеупомянутым «Светлым Образом», но все же, его можно прочитывать в контексте несколькоих культурных традиций.

В стихотворении Вяч. Иванова, главная героиня, Ночь, несет в себе несколько смысловых нагрузок и развивает основную задачу символики. Первая строфа — это вступление, создающее атмосферу и «выход» противоборствующего героя — луны. Луна-месяц — это символы сопустствующие ночи, ее порождению, но в данном случае поэт изменяет привычную взаимосвязь и восприятие этих явлений. У Вяч. Иванова «Луна» в «золоте мерцающая» ассоцируется с солнцем, смещение традиционной метафоры одного светила на другое, как бы примиряя их между собой.

Ночь содержит в себе ассоциативную цепочку: таинство, неизвестность, смерть. Первая привычная аллюзия с ночью — смерть. Она рождается из умирающего дня, а умирая сама — дает место новорожденному дню. В вышеупомянутой статье Г.А. Левинтона и И.П. Смирнова приводится интересное замечание: «... Блоковский цикл упорядочивается таким способом, что каждое стихотворение (за исключением отчасти первого) повторяет движение от тьмы и ночи к свету и дню...» [С. 91]. Похожий ход можно наблюдать и в «Ночи» Вяч. Иванова. Эти традиционные образы-символы раскрывают свой особый смысл, если опираться на творчество Соловьева. Вспомним хотябы знакомые строки стихотворения Соловьева «Мы сошлись с тобой недаром ...»: «... Свет из тьмы. Над черной глыбой / Вознестися не могли бы / Лики роз твоих, / Если б в сумрачное лоно / Не впивался погруженный / Темный корень их.»¹².

В следующей строфе «Ночи» раскрывается новое смысловое значение, расставлены акценты: «И снова миг у Вечности, у темной, / Отъемлет Свет; / И Матерь-Ночь ему, в тоске истомной; / «"Мне мира нет!..."» [там же]. Семантические цепочки-образы: Вечность (темная) — Матерь Ночь; Луна — Месяц — Свет. В связи с определением «вечности» и «мига» у Иванова, А. Ханзен-Лёве пишет: «Вечность вырастает из семени мига <...> Семена мгновений нужно — согласно гностическому мифу о спасении — точно так же «собрать» (до получения «полноты времени»), как и скрытые в материи семена света, которые возвращаются в первосвет. Но временное и пространственно-материальное соотносится еще и с полярной противоположностью индивидуума и коллектива. Отсюда логически следует, что индивидуализация (в полном совпадении с толкованием К.Г. Юнга) — это «растворение субъекта» <...> в надиндивидуальном и надвременном...»¹³.

Исходя из вышеизложенного, интересно рассматривать взаимоотношения героев, их метаморфозу. Месяц — сын Ночи, восходя на небо, будит Ночь-Мать и просит ее дать ему «расточить» свои лучи, освятить ее поля небесные, т.е. миг Света в Вечности тьмы. На протяжении всего стиха будет присутстовать эта важнейшая тема Света и Тьмы, Жизни и Смерти, Борьбы и Отступления — изложенная в стихе Иванова как дифирамб или торжественная декламация: « — "Я вышел в путь; поют в колчане тесном / Мои огни: / Дай расточить их вò поле небесном — / И вновь усни!"» [там же], — читаем в третьей строфе стихотворения Вяч. Иванова.

В славянской мифологии ночь (Морена) играла исключительную роль мировоззрения предков. Считалось, что смерть можно было ускорить с помощью огня: «Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами / Степную даль...» [там же], — и это точное ощущение предков высказано у Ал. Блока, которое находим в третьей строфе первого стихотворения цикла.

В четвертой строфе блоковского стихотворения появляется знаменитая «степная кобылица»: «И вечный бой! Покой нам только снится / Сквозь кровь и пыль ... / Летит, летит степная кобылица / И мнет ковыль ...» [там же]. В этом месте стоит упомянуть о важности символа коня-кобылицы в фольклоре разных народов, начиная с эллинства. В индоевропейской традиции Бог Солнца неотделим от солнечных коней, солнечной колесницы. В русском фольклоре летающие, скачущие до небес кони — излюбленный образ: Сивка-Бурка, Конек-Горбунок, Конь Ивана Царевича и т.д. Существует также собирательный образ, объединяющий в себе одновременно коня, птицу и Русь: «птица-тройка», — в поэме В.Н. Гоголя «Мертвые души». Русь устремленная в будущее, но не стремящаяся оторваться от своего прошлого.

Мифотворчество Иванова не может обойтись без упоминания этого могучего символа. « — "Чуть зà морем сойдешь ты, бранник бледный, / В эфирный гроб, — / Дрожь чутких сфер и ржанье груди медной / И медный топ ... » [С. 698], — четвертая строфа стихотворения Вяч. Иванова начинается длинной репликой Ночи, в которой появляется символика солнечной колесницы и Солнца-Аполлона, что въезжает на небо в колеснице: «ржанье», «медный топ». Мать-Ночь отвечает сыну-Месяцу, что он, «бранник (воин) бледный» сойдет за морем в «эфирный гроб», то есть, иными словами, луна закатится, но не это беспокоит Ночь, а то, что едва луна закатится, как взойдет солнце: вновь свет и вновь беспокойство. Обратим внимание на еще один интересный и характерный для Иванова символ «гроб», в данном случае «эфирный». Тема ирреального в творчестве Вяч. Иванова практически всегда присутствует, но не страх и бесконечное «ничто» наполняет ее, а оптимизм, интерес метаморфоз земного бытия в ином мире. Символ ночного неба как нельзя лучше позволяет раскрыть ее, и в данном случае, интересно напомнить высказывания А. Ханзен-Лёве: «ночное небо становится местом осуществления призыва «умри и стань» для мужественного светового духа, который погружается во мрак и возрождается в нем. В этой связи мифопоэтический принцип обратной проекции предстает большой инверсией микро- и макрокосмических сфер, низа и верха, глубины и высоты, могилы и колыбели, черной земли и черного неба...»¹⁴.

Пятая и шестая строфы блоковского стихотворения: «И нет конца! Мелькают версты, кручи ... / Останови! / Идут, идут испуганные тучи, / Закат в крови! / Закат в крови! Из сердца кровь струится! / Плачь, сердце, плачь ... / Покоя нет! Степная кобылица / Несется вскачь!» [там же], — перекликаются с ивановскими стихами четвертой и пятой строф: « — "Чуть зà морем сойдешь ты, бранник бледный, / В эфирный гроб, — / Дрожь чутких сфер и ржанье груди медной / И медный топ / "Уже вестят Заре неусыпимой / Багряных врат, — / Что он грядет во славе нестерпимой, / Мой сын, твой брат! ... » [там же]. В этих стихах узнаваема знакомая ивановская пара «нисхождение»-«восхождение», с которой почти совпадают блоковские стихи: «Закат в крови!»-«Несется вскачь!» Также намечается реминисценция из «Четвертой симфонии» А. Белого, к которой отсылает блоковский «закат в крови», перекликаемый с мотивом «багряных ворот» Иванова.

Степная кобылица завершает картину взаимоотношения трагического героя, индивида с миром и восприятие исторической данности: « ... Покоя нет! Степная кобылица / Несется вскачь!» — как скажет сам автор о своем произведении: «Куликовская битва принадлежит к символическим событиям русской истории. Таким событиям суждено возвращаться. Разгадка впереди.» [С. 911].

На фоне ивановского учения о грядущем боге Дионисе строфы 6-8 из стихотворения «Ночь» приобретают иной, более глубокий смысл: «"Бегу его, — но меч крылатый брызжет, — / Уж он в груди! — / И все, чтò он зачàл, и все, чтò выжжет, / Поет: 'Гряди!'/ "И я молю, любовию палима: / 'Мертви меня! / Огня хочу! Хочу неутолимо, / Мой сын, огня! / "Рази же! Грудь отверста копьем ярым! / Ее мертви / Но сам — дыши божественным пожаром! / Но сам — живы! ...» [там же]. В этих стихах узнаваем широко распространенный в мифопоэтике символизма мотив сливаемого с сердцем солнечного огня, сгораемого в экстатическом восторге солнца. Жертвенность и служение — отдельная глубокая тема всего творчества Иванова. Словами поэта, «... истинно дионисийское миропонимание требует, чтобы наша личина была в сознании нашем ликом самого многоликого бога и чтобы наше лицедейство у его космического алтаря было священным действом и жертвенным служением»¹⁵. Важно акцентировать, что в начале мать-Ночь грезит о покое и сне, затем готова умереть под лучами солнца. Мотив сна — важный мотив в поэзии Иванова, несущий функции своеобразного моста для преодоления границ. Смерть в его поэзии часто ассоцируется со сном и наоборот, образы «перевертыши».

Девятая строфа, где Ночь-мать сокрушается о гибели сына-Солнца «необоримом» боге — это то противоречие, заложенное в строфе, которое лишь в очередной раз подчеркивает вечный процесс метаморфоз, перерождения. И заканчивается строфами-призывами: «... "О, не буди!" — / И снова миг у Ночи Свет отъемлет <...> / "Иль — победи! ... "» [С. 698]. Победа над смертью — полное воцарение Света. Это и есть общий смысл стихотворения. Teм самым Ночь как бы берет на себя функцию смерти, как у Микеланджело в эпиграфе, с ним и его Ночью ведется скрытый диалог: «Не буди меня». Эпиграф к стихотворению: «Не буди меня», — Иванов взял из четверостишия Микеланджело к его скульптуре «Ночь»¹⁶.

Обзор стихотворений закончим краткой характеристикой пятого, заключительного стихотворения Куликовского цикла Блока. Оно придает Куликову полю символический характер вечно возвращающейся роковой битвы, из стихотворения Вл.С. Соловьева «Дракон»: «И мглою бед неотразимых / Грядущий день заволокло.» [С. 136]. Стихи можно считать не только эпиграфом к заключительному стихотворению, но и к целому циклу. Конструкция цикла — это дракон-уроборос Вл. Соловьева, заглатывающий свой хвост. Этим символом бесконечного возрождения, преходящей природы вещей, самореференции и цикличности как бы подытоживается тема времени в цикле Ал. Блока «На поле Куликовом».

Еще раз подчеркнем, что весьма существенна концовка обоих стихотворений. «... "О, не буди!" — / И снова миг у Ночи Свет отьемлет ... », — это эпиграф и начало самого стихотворения Иванова «Ночь» почти дословно. Мы видим неразрывную цепь мироздания и цикличность вечности. И этот принцип мироздания четко можно увидеть в построении стихотворного цикла Ал. Блока «На поле Куликовом», он же отчетливо просматривается и в «Ночи» Вяч. Иванова. «Молись» в заключительных стихах блоковского стихотворениия: «... Доспех тяжел, как перед боем. / Теперь твой час настал. — Молись!» [С. 173], — намечает новый цикл исторических событий. Оба произведения завершены таким образом, что их концовка является началом.

Д.М. Магомедова в своей работе об Александре Блоке отмечает: «Самые сложные вопросы толкования цикла «На поле Куликовом» — проблема соотношения «вечного», «исторического» и «современного» планов ...»¹⁷. Именно установка на взаимоотношение поэтических миров Ал. Блока и Вяч. Иванова с «вечным» и «историческим» аспектами роднит два поэтических текста. Как уже отметили выше, эта связь наиболее четко проявлена в конце стихотворений: «... Доспех тяжел, как перед боем. / Теперь твой час настал. — Молись!» («На поле Куликовом») и «... "О, не буди!" — / И снова миг у Ночи Свет отъемлет ...». («Ночь»).

Подытожим наши рассуждения словами авторов работы о памятниках Куликовского цикла, Г.А. Левинтона и И.П. Смирнова: «Концепция циклического времени отзывалась у Блока не только в такой технике обращения к «чужому слову», в силу которой цитата делалась многоуровневой, отсылающей сразу к нескольким, исторически следующим один за другим текстам, но и в широком использовании автоцитат, наслаивающихся на цитаты из других авторов ...» [С. 80]. Приведенные примеры из двух стихотворений этому подтверждение.

Тема Смерти и Времени продолжается в следующем стихотворении цикла Вяч. Иванова «Время. В третьем стихотворении цикла, «Психея», она просматривается в контексте родственному Блоку и символистам гностическому мифу об освобождении пленной Мировой души. Но это уже темы для отдельной статьи.

 

Примечания:

¹ Блок А.А. Полное собрание сочинений [Текст]. В 20 т. Т. 3. Стихотворения. 1907-1916 / А.А. Блок; сост., подгот. текста и комм. Г.В. Аверина, В.Н. Быстрова, А.М. Грачевой, Н.Ю. Грякаловой, Г.К. Кауровой, О.А. Кузнецовой, А.В. Лаврова, О.А. Линдеберга, Н.В. Лощинской, И.А. Ревякиной и С.Ю. Ясенского. — М.: Наука, 1997. — С. 170. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы.

² Одесский М. «Славянский» контекст стихотворений Блока («На поле Куликовом» // «Ruthenia» [Электронный ресурс]. — Электрон. дан. — Тарту, 2003. В дальнейшем даются ссылки на это издание.

³ Иванов Вяч. И. Собрание сочинений [Текст]. В 4 т. Т. 2. / Вяч. И. Иванов. — Брюссель, 1971. — С. 697-698. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы.

⁴ Левинтон Г.А., Смирнов И.П. На поле Куликовом Блока и памятники Куликовского цикла // Труды Отдела древнерусской литературы. — Л., 1979. — Т. ХХХIV. — С. 81. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы.

⁵ См.: Гаспаров М.Л. Семантический ореол метра: К семантике русского трехстопного ямба //Лингвистика и поэтика / Ин-т русского языка. — М.:, Наука, 1979. — С. 282-308.

⁶ Гаспаров М.Л. Метр и смысл. Об одном механизме культурной памяти. — М.: РГГУ, 1999. — 297. с.

⁷ См.: Громов П.П. А. Блок, его предшественники и современники. — Л.: Советский писатель, 1986. — С. 309-327.

⁸ Федотов Г.П. На поле Куликовом // Современные записки. — Париж, 1927. -№ 32. — С. 418-435.

⁹ Магомедова Д.М. Александр Блок [Текст] // Русская литература рубежа веков. — М.: ИМЛИ-РАН, 2001. — Т. 2. — С. 114.

¹⁰ Белый. А. Воспоминания о Блоке // Эпопея. — М.; Берлин: Геликон, 1923. — № 4. — С. 240.

¹¹ Белый. А. Сборник «Стихотворения (Берлин, 1923) и его источники» [Электронный ресурс]: гипертекстовая база данных / О. В. Шалыгина — М.: ИД Садовое кольцо, 2007. — С 52.

¹² Соловьев Вл. С. Стихотворения и шуточные пьесы / Вл. С. Соловьев.. — Л.: Советский писатель, 1974. — С. 92. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы.

¹³ Ханзен-Лёве А. Русский символизм: система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм начала века: косм. символика [Текст] / А. Ханзен-Лёве; ред. А.В. Лавров; [пер. с нем. М.Ю. Некрасова]. — СПб.: Академический проект, 2003. — С. 67-68.

¹⁴ Ханзен-Лёве А. Указ. соч. С. 401.

¹⁵ Иванов Вяч. И.. «Ницше и Дионис». Указ. соч. С. 726.

¹⁶ См.: Кузнецова О.А., Шишкин А.Б. Стихотворные переложения из Микеланджело Буонарроти Вяч. Иванова // О.А. Кузнецова, А.Б. Шишкин // Russica Romana. — 1994. — С. 261-265.

¹⁷ Магомедова Д.М. Указ. соч. С. 114.