29-03-2024
[ архив новостей ]

Материалы международной научной конференции «Первые московские анциферовские чтения» Н.П. Анциферов. Филология прошлого и будущего

  • Дата создания : 04.06.2013
  • Количество просмотров : 5315
Материалы международной научной конференции «Первые московские анциферовские чтения» Н.П. Анциферов. Филология прошлого и будущего
ИМЛИ РАН, 25-27 сентября 2012 г. Тезисы докладов
 
С.О. Шмидт
(Москва)
 
СЛОВО ПРИ ОТКРЫТИИ МЕЖДУНАРОДНОЙ НАУЧНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ «ПЕРВЫЕ МОСКОВСКИЕ АНЦИФЕРОВСКИЕ ЧТЕНИЯ»
 
В истории науки не часто случалось, когда, не занявший при жизни привилегированного положения, ученый посмертно стал восприниматься как вдохновитель современных научных изысканий, как классик культурологии и литературоведения. Положения его трудов предопределили научную методику наших дней. Интерес к творческому наследию Анциферова вызван результативным совмещением в нем методики работы историка, филолога, искусствоведа, географа с уклоном в психологию, что особо ценимо сейчас, когда история менталитета и история повседневности становятся преобладающей у гуманитариев всего мира. Доклады конференции показывают, что литературные памятники являются историческим источником познания общественной мысли, психологии и реальных обстоятельств прошлого, что важно для современной науки истории. Важно и внимание конференции к собственно краеведческой проблематике 1920-1930-х гг., сфере, избранной Анциферовым для своей каждодневной деятельности. Работу современных историков, немало сделавших для реабилитации значения краеведения 1920-х гг., дополнила работа вдумчивых литературоведов, выявивших сходное в путях развития краеведения и художественной литературы. Существенно и то, что предметом конференции стала личность Анциферова. Внешняя красота его гармонически соответствовала строю его души. Черты его личности отражены в его научных и дневниковых сочинениях, в его переписке, и потому надо изучать и издавать это бесценное наследие. Задача конференции и в том, чтобы инициировать установление доски памяти Анциферова на Арбате, избранного для проживания литературных героев писателями, жизнь и творчество которых изучал Анциферов.
 
 
Н.В. Корниенко
(Москва)
ЛОКАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ МЕТОД Н.П. АНЦИФЕРОВА:
ФИЛОЛОГИЯ БУДУЩЕГО
 
Наследие Н.П. Анциферова открыло краеведение как новую и незнакомую историкам литературы важнейшую часть литературного процесса 1920-1930-х гг. С ней глубоко переплетается проблематика старого/нового быта в творчестве крупнейших писателей времени. Анциферовский локально-исторический метод исследования феномена Петербурга, подвергшись научному мифологизированию, породил модный ныне «петербургский», «московский», «сибирский» и проч. тексты литературы. Еще одна область гуманитарной науки, где послужил локально-исторический метод Анциферова, — область разработки идеологии реального комментария исторического события или текста художественного произведения. Современный опыт комментирования литературных памятников ХХ в. подтверждают правоту установок Анциферова. Самые ирреальные образы черпались писателями из быта, «подслушаны» в легендах описываемой местности. Если путь писателя пролегал, по Анциферову, от города к литературному памятнику, то комментатор проходит обратный путь: от литературного памятника к реальному пространству, которое открывает в памяти текста бездонные хранилища исторических реалий быта. Возвращение в нашу современность отечественной филологии, еще только начинается.
 
 
В.В. Абашев
(Пермь)
ПЕРМЬ/МОЛОТОВ: ПЕРЕИМЕНОВАНИЕ ГОРОДА
В ЕГО СЕМИОТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
 
Для семиотической истории Перми не столь существенны топологические характеристики, как наименование. Учрежденный в 1781 г. новый город получил имя, освященное легендой родства со страной исландских саг Биармией. История семиозиса Перми с этого момента — это врастание города в память своего имени как в местную легенду. Этот механизм продолжил действовать и после переименования Перми в Молотов (1940-1957 гг.), когда Пермь в каком-то смысле стала не городом В.М. Молотова, а городом рабочего молота. Памятник героям революции 1905 г., воспроизводивший очертания молота, в 1920 г. увенчал городскую окраину, стянув к себе географический и сакральной центр пореволюционной Перми.
 
 
В.Е. Андреев
(Мичуринск)
 
ИЗ ИСТОРИИ ОДНОЙ ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКОЙ ИДЕИ: И.М. ГРЕВС, Н.К. ПИКСАНОВ, Н.П. АНЦИФЕРОВ О ЛИТЕРАТУРНЫХ ГНЁЗДАХ
 
Для понимания источников идеи областных культурных (литературных) гнезд существенны философия Н.Ф. Фёдорова (1829–1903), в своих исторических концепциях противопоставившего столицецентризму историю местностей, «как бы незначительны они ни были»; отраженная русским языком история России, где «гнездо» — символ русского национального бытия; и роман И.С. Тургенева «Дворянское гнездо», сыгравший значительную роль в воспитании целого поколения страны и в научной деятельности разработчиков теории литературных гнезд, современников И.М. Гревса, Н.П. Анциферова, Н.К. Пиксанова, посвятивших творчеству и личности Тургенева свои исследования и книги.
 
 
А.С. Балаховская
(Москва)
ИОАНН ЗЛАТОУСТ: ДРУЗЬЯ И ВРАГИ. ТОПОГРАФИЯ ПРОТИВОСТОЯНИЯ
 
Самыми ранними агиографическими памятниками, посвященными Иоанну Златоусту (ок. 349-407), были «Диалог о житии блаженного Иоанна, епископа Константинопольского, Златоуста» Палладия Еленопольского и «Надгробное слово» неизвестного автора, именуемого Псевдо-Мартирием, произнесенное после получения известия о кончине святого. Оба произведения были созданы в начале V века. Столичный пресвитер, Псевдо-Мартирий описывает конкретные ситуации взаимоотношений Златоуста и его паствы и создает образ Константинополя как города социальных противоречий и контрастов, нуждавшегося в заботе святого епископа. В его произведении столица — это территория, по которой проходит ось, разделяющая добро и зло, при этом воплощением добра является Константинополь народа, любящего своего пастыря, а воплощением зла — Константинополь власти, противодействующий ему.
Палладий, епископ Еленопольский, не был жителем царственного града, однако неоднократно бывал там по церковным делам. Для него столица — это место, превратившееся в результате церковных преобразований Златоуста, в духовный оазис, разрушить который устремились враги святого. В отличие от «Надгробного слова», Константинополь показан здесь не как живой город, а как умозрительное идеальное пространство. В противовес этому, в произведении, помимо Константинополя, находятся подробные описания произошедшего в Антиохии, Александрии, Эфесе, Риме. Именно через эти города проходит основная линия противостояния между святым и его врагами. Таким образом, «Надгробное слово» отражает локальную сторону церковной смуты, разразившейся при Златоусте, а «Диалог» демонстрирует ее вселенский характер.
 
 
Т.М. Вахитова
(Санкт-Петербург)
ФИЛОСОФСКО-КРАЕВЕДСКИЕ ТЕЗИСЫ Н.П. АНЦИФЕРОВА
КАК ОСНОВА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КАРТИНЫ ПИСАТЕЛЯ
 
Анциферов, придавая большое значение топографическим реалиям, всегда имел в виду общую картину мира, «суженную пределами души» писателя. Он обращал внимание на то, что «урбанистический ландшафт» всегда «подан как причина, производящая действие». Если обратиться к роману Леонова «Вор» (1927), то можно заметить, что окраина Москвы Благуша предстает в романе как захолустное место, и только усилием воли писателя Фирсова совершается движение вглубь этого района как в другое пространство. Там появляются исторические детали («линялые» столбы Семеновской заставы, старинные церкви, древние камни), отражающие начало судьбы этого места сквозь ностальгические переживания автора и писателя Фирсова. Маршруты судорожного движения главного героя Мити Векшина воспроизводят «психологическую инвективу», о которой говорил Анциферов в связи с образом Раскольникова. С общим движением связана и новая легенда местности, возникшая в 1920-ые годы. Она объединяет название Благуша с именем сотоварища Е.Пугачева Хлопушей. С этим именем входит в роман не только воровской акцент, но и фантазийный (хлопуша — выдумщик, болтун, сплетник и т.д. См. В.Даля). Вероятно, массово-воровская часть населения Благуши являлась распространителем этой легенды, поддерживаемая восхищением стихами Есенина и его поэмой «Пугачев» (1921). Рабочие мелких фабрик, выходцы из ближайших деревень, не могли противопоставить этой версии нечто положительное и уж тем более пролетарское.
 
 
В.А. Викторович
(Москва)
КОЛОМЕНСКИЙ ТЕКСТ И ТВОРЧЕСТВО БОРИСА ПИЛЬНЯКА
 
Коломенский текст — часть объемлющего русскую литературу провинциального текста, оппонирующего петербургскому, в создании которого участвовали писатели XIX-XX вв. Образ Коломны у Пильняка рассмотрен в свете этой традиции. Коломна, поименованная в произведениях Пильняка предреволюционных лет, в романе «Голый год» явлена как условный город уездно-российской смуты, новый Окуров. Однако в отличие от горьковского Окурова, скрытая теплота коломенского текста не оставляет Пильняка, даже когда он шлёт отчаянные проклятья городу. Позже Пильняк возвращает имя Коломны своим городам-персонажам. Перенастройка локального текста создает новые смыслы: повсюду проступающая конкретика уходящей малой родины рождает предчувствие глобальной катастрофы. Имя «Коломна», уходя и возвращаясь в романах и рассказах Пильняка, мерцает многими семантическими оттенками, однако неизменной остаётся принципиальная двойственность образа провинции: она убогая и обильная, отсталая и тёплая на сквозняке великого перелома. Возвышающий обман «фантастического краеведения» не раз дает о себе знать в творчестве Пильняка, которому важны не детали, а ощущение целого, исторический аромат древнего города, воссозданный в слове. Коломенский текст у Пильняка побеждал апофатически; традиционные ценности («дремучести») перетягивали автора-прогрессиста. Сюжет, показательный для сильного локального текста: он создаётся художником, но он же и создаёт художника, т.е. ведёт его своими путями.
 
 
А.Н. Володина
(Симферополь)
 
УЛИЦЫ ГОРОДА СИМФЕРОПОЛЯ, ПОИМЕНОВАННЫЕ В ПАМЯТЬ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
 
Н.П. Анциферов выделяет в качестве особой урбанологической исследовательской работы сбор картотеки отрывков из художественных произведений, где отражен город. Симферополь дает для такого исследования богатый и неожиданный материал. Так, если сейчас в городе 32 улицы поименованы в память русских писателей, то в первой росписи улиц и переулков Симферополя, сделанной в 1839 г., не было ни одного названия (годонима), связанного с именами и фамилиями людей (антропонимами). В следующем веке уже примерно 2/3 улиц города носили чьи-то имена и фамилии. В докладе прослежены истории посещения города русскими писателями и их впечатления от города, послужившие поводом для возникновения антропонимов, а также волны подъемов/спадов поименований и тенденции в выборе писательской кандидатуры.
 
 
А.Г. Гачева
(Москва)
 
ИСТОРИЯ КАК ОДНА ИЗ ФОРМ БОРЬБЫ ЗА ВЕЧНОСТЬ
(Н.П. Анциферов и Н.Ф. Федоров)
 
В докладе устанавливается преемственная связь идей Н.Ф. Федорова и Н.П. Анциферова. Духовно наследуя философу, историк и краевед Анциферов сакрализует историческое знание, видит в нем религиозное дело, в котором живущие исполняют волю отошедших, снова давая им часть в земной жизни. Тема истории сопрягается для Анциферова с темой памяти. В историческом знании, по мысли ученого, раскрывается сущностное качество человека: его способность и потребность помнить. Описывая памятники древних культур, Николай Павлович подчеркивает: история и историческое познание рождаются в надмогильных надписях, что является прямой отсылкой к Федорову, для которого культура есть попытка «мнимого воскрешения». В докладе осуществляется реконструкция исторических обстоятельств, при которых Анциферов мог соприкоснуться с идеями Федорова.
 
 
Е.И. Голованова
(Челябинск)
 
УРАЛЬСКАЯ ТЕМА В ФОЛЬКЛОРЕ, ЛИТЕРАТУРЕ
И ПУБЛИЦИСТИКЕ ХХ ВЕКА
 
В духе локально-исторического метода Н.П. Анциферова предметом рассмотрения в докладе стал местный «отпечаток» в литературе Урала, как проявление «власти места» над художником. Урал — территория с горнорудным и металлургическим производством, и завод — это особый уклад жизни, связанный с преемственностью, соревновательностью, культом мастерства и физической силы. Язык бажовских сказов указывает концепт «горы» как хранилища природных богатств и тайных знаний, модель Вселенной и символ стремления человека к совершенству. Непрофессионал воспринимает гору с внешней стороны, профессионал-уралец — как внутренне структурированный образ. Гора — это сокровищница природных богатств, которая может располагаться даже под болотом. Гора — это каторжный труд, что выражено в созвучии «горе — гора» у Бажова, и это место соперничества кузнеца (молотобойца) с чертом. Гора — живое существо, от воли которого зависит судьба человека. Другим важнейшим концептом выступает «мастерство», которое не просто источник дохода, но способ самоутверждения, самопознания человека и связано не только с умением, но и с конкретным знанием. Труд для уральца — познание и искусство, главный путь к которому ученичество. В докладе рассмотрен «семантический пучок», сопряженный с концептом мастерства, в который входят «главные инструменты» мастера — руки и глаза; качество работы, определяемое словами «чистый», «тонкий»; показано, что в современном творчестве уральских писателей концепты, раскрывающие своеобразие края, сохраняют свою значимость.
 
 
И.А. Голубева
(Санкт-Петербург)
 
НОВЫЕ ДАННЫЕ К БИОГРАФИИ Н.П. АНЦИФЕРОВА ПЕТЕРБУРГСКОГО ПЕРИОДА (1910-х–1920-х гг.): ПО МАТЕРИАЛАМ ОР РНБ
 
Библиография Н.П. Анциферова не полна. Публикации ученого 1920-х гг. рассеяны по множеству малотиражных, ведомственных, периодических изданий, которые не до конца выявлены и учтены. В то же время не исчерпаны информационные ресурсы архива Анциферова в ОР РНБ. В докладе представлена типология документов указанного архива, и подчеркивается особое значение еще не освоенного до конца мемуарного наследия ученого. Подчеркивается, что издание указанных документов требует привлечения знаний, подчас выходящих за пределы основной специальности публикатора, воссоздания затекстовой ситуации, актуальной во время создания текста, но изменившейся или исчезнувшей к моменту его прочтения.
 
 
Н.Ю. Грякалова
(Санкт-Петербург)
 
ЗНАНИЕ И ПЕРЕЖИВАНИЕ: ПЕТЕРБУРГСКАЯ ТЕМА В ТВОРЧЕСТВЕ ВЛАДИМИРА КНЯЖНИНА (ИВОЙЛОВА)
 
В докладе представлен опыт постижения живого образа города, созданного пером одного из представителей серебряного века, коренного петербуржца, воспевшего красоту старого Петербурга в строках неоклассических стихов, историка литературы, наделенного неподдельной страстью к архивному документу; «доброго приятеля» Александра Блока и одного из первых его биографов; собирателя старинных раритетов, энтузиаста развивающейся фотографии Вл. Княжнина. Основные вехи творческой биографии Княжнина реконструируются на основе архивных и источниковедческих разысканий; воссоздается итинерарий поэта, позволяющий проникнуть в реальный источник его творческого вдохновения.
 
 
С.М.Демкина
(Москва)
ОБРАЗ ГОРОДА В ПОВЕСТИ А.М.ГОРЬКОГО "ЖИЗНЬ КЛИМА САМГИНА".
 
«В Петербург жить — не поеду. Там солнце бывает три раза в году…», — написал автор «Жизни Клима Самгина» в 1899 году. В сущности, Горький описывает собственные впечатления, и Самгин видит разные города глазами автора. «Недружественным» пером изображен тоскливый Петербург, — «…противный город». Клим живет там, «…остро испытывая раздражающую неустроенность жизни». После самоубийства С.Есенина писатель обвинил в гибели «деревенского парня, романтика и лирика, влюбленного в поля и леса» Город. Оригинальнейший поэт, по его мнению, «хулиганил … из предчувствия гибели, а также из мести городу». Москва же у Горького, с удовольствием приезжавшего побродить в первопрестольную, по преимуществу светлый, радостный и уютный «…парчовый город, богато расшитый золотыми пятнами церковных глав». Анциферов объяснял душу Петербурга: «Архитектура Петербурга требует широких пространств, далеких перспектив, плавных линий Невы и каналов, небесных просторов, туч, туманов и инея». «На Москву можно посмотреть издали, я не знаю, можно ли видеть Петербург с высоты, позволяет ли он это? — сомневается Горький. — Такой плоский, огромный, каменный…». Горький стремился изобразить, «как жили, как думали, что делали русские люди с 80-х годов по 1919-й». Сложный и живой образ Города в «Жизни Клима Самгина» — неотъемлемая часть этой хроники, отражение временной перспективы и духовного мира человека.
 
 
К.К. Джафарова
(Махачкала, Дагестан)
О ПРОСТРАНСТВЕННОМ ЯЗЫКЕ Н.В. ГОГОЛЯ
 
Предметом рассмотрения в докладе становятся топонимика и топография произведений Гоголя. Отмечается, что заглавия трех гоголевских сборников содержат топонимы. Уже у раннего Гоголя за географическими названиями скрывались указания на непространственные понятия, например, на жанровую принадлежность произведения. В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» Гоголь вводит национальную тему, однако топонимами «Диканька», «Сорочинцы» осваиваются не столько география, сколько границы и формы жизни деревенской, провинциальной и великосветской, столичной. Заголовки сборников Гоголя «Вечера» и «Миргород» обозначают реальные места на Украине. Однако «Миргород» как название города составил все заглавие цикла и сосредоточил все смысловые акценты. Этот топоним, благодаря слиянию двух корней, заявляет, что тема города и урбанизации является для этого цикла одной из центральных. От большей частью идеализированного образа родного края, представленного в «Вечерах» одновременно и как эпическое прошлое, и как мечта, автор приходит в «Миргороде» к пониманию универсальности и неизбежности исторических процессов. Используя слова Н.П. Анциферова, можно сказать, что в гоголевском творчестве происходит «переключение в символические образы глубоких исторических процессов». В дальнейшем у Гоголя появится полностью городской цикл с безымянными городами или с вымышленными «говорящими» названиями, такими как Тьфуславль.
 
 
Джонсон, Эмили Д.
(США, Оклахома)
 
ЗНАЧЕНИЕ ЛАГЕРНОЙ ПЕРЕПИСКИ Н.П. АНЦИФЕРОВА ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ ЕГО БИОГРАФИИ И ТЕОРЕТИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ
 
Доклад посвящен лагерной переписке (1937-1939) Н.П. Анциферова со своей второй женой С.A. Гарелиной. Обращает на себя внимание большой объем переписки, та тщательность, с какой Анциферов и Гарелина сохраняли письма друг другу, и особое содержание документов. Многие страницы из лагерных писем Анциферова можно найти в почти неизмененном виде в его мемуарах «Из дум о былом», в книге «Любовь Герцена» и эссе «Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность». По-видимому, пребывая в заключении, Анциферов использовал письма для продолжения своей литературоведческой и исторической научной работы и для записи мемуаров. В случае его смерти в лагерях письма компенсировали бы ненаписанные мемуары. В этом смысле переписка Анциферова напоминает письма Андрея Синявского, который тайно вывез в них из лагерей свои литературные тексты. При этом Анциферов более всего ценил послания самого личного свойства. То же привлекало его в наследии А.И. Герцена: в письмах жене Анциферов часто устанавливал сближения собственной судьбы и переживаний с судьбой и личностью Герцена. Анциферов готовил свой архив к передаче в РНБ еще при жизни. Его стратегия фондообразования, где наука неразрывно соединена с жизнью души, раскрывает представление Анциферова о святости человеческих взаимоотношений как главной ценности человеческой жизни.
 
 
В.А. Доманский
(Санкт-Петербург)
ПЕТЕРБУРГСКИЙ ТЕКСТ В РОМАНАХ И.А. ГОНЧАРОВА
 
О петербургском тексте И.А. Гончарова написано немного, хотя действие его романов происходит в Петербурге, вероятно потому, что автор не урбанист, а певец усадьбы. В докладе показано, как связаны переживания героев Гончарова с районами города. Для молодого провинциала Петербург означает карьеру на пользу отечества, и все же столица порождает в нем тоску по «благодатному застою» провинции. Настроение меняется вновь, когда перед героем возникает панорама великолепных дворцов, столица России, оживленная бурной энергией Петра. Если обыденная жизнь Адуева происходит в административной части города и районах чиновничьего Петербурга — Гороховской улицы или Литейного проспекта, то его любовь к Наденьке разворачивается на островах с их дачными домами и садами, ночной Невой. В романе «Обломов» та же оппозиция: Петербург — усадьба, дача. Но если в «Обыкновенной истории» центральным является мотив возвращения провинциала в Петербург и полного вытеснения провинции столицей, то в «Обломове» активен мотив невозвращения провинциала в усадьбу из Петербурга и постоянное присутствие ее топоса в тексте. Таким образом, петербургский текст Гончарова во многом связан пушкинской традицией, сложившимся в эпоху романтизма противопоставлением города усадьбе.
 
 
С.О. Драчева, А.А. Медведев, Н.А. Рогачева
(Тюмень)
 
СЕТЕВОЙ НАУЧНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ РЕСУРС «СИБИРЬ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ»: ОПЫТ ИССЛЕДОВАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ДИНАМИКИ СИБИРСКОГО ТЕКСТА РУССКОЙ ЛИРИКИ
 
В свете идеи Н.П. Анциферова о необходимости сравнительного подхода к установлению авторских вариантов художественных локусов в докладе рассматриваются возможности и границы применения электронной базы данных при изучении локальных региональных текстов. База данных, созданная методом сплошной выборки, включает произведения русских поэтов XVIII–XX вв., комментарии к отдельным текстам и авторским текстовым комплексам, глоссарий и тезаурус, а также поисковую систему, рассчитанную на интерактивный характер сетевого ресурса. Рассмотрение комплекса текстов с помощью тезаурусов позволяет достаточно точно охарактеризовать систему мотивов, составляющих сибирский текст русской поэзии, рассмотреть их семантику в синхронии и диахронии. Тем самым решается ключевая проблема современных исследований региональных сверхтекстов — мотивированная и верифицируемая интерпретация входящих в состав сверхтекста субъединиц и связей, образующих сверхтекстовое единство.
 
 
В.Н. Дядичев
(Москва)
 
«МЕНЯ МОСКВА ДУШИЛА В ОБЪЯТЬЯХ КОЛЬЦОМ СВОИХ БЕСКОНЕЧНЫХ САДОВЫХ...» ЗАГАДКИ МОСКОВСКОГО ТЕКСТА РАННЕГО МАЯКОВСКОГО
 
В докладе рассматривается лирика раннего Маяковского как поэта городских (московских) улиц. Показано, что прочтение его стихов с учетом конкретного московского топоса проясняет смысл «тёмных» их строк. История строк «Я люблю смотреть, как умирают дети...» из стихотворения «Несколько слов обо мне самом» реконструируется в докладе по реальным адресам московской жизни Маяковского. Эти строки рождены перспективой московской Владимиро-Долгоруковской улицы, почти перпендикулярно отходящей от Большой Садовой, которая открывалась Маяковскому с балкона-крыши особняка Шехтелей. Эта улица вела от центра Москвы к Тишинской площади и далее — к Ваганьковскому кладбищу.… Здесь Маяковский и его друзья могли не раз наблюдать печальную картину похорон, описанную в стихотворении «Несколько слов обо мне самом». В ней идет речь о комплексе примет, картин, о ритуалах, связанных со смертью ребенка, о медленно движущейся грустной веренице людей («хоботе тоски»). Но равнодушный город после прохождения «тоски хобота» сразу же вновь оказывался во власти житейской суеты — на него вновь накатывался «прибоя смеха мглистый вал». Созерцание печальной, но полной высокого духовного смысла картины («тоски хобота») более отрадно для глаз страдающего поэта («люблю смотреть»), чем зрелище суеты погрязшего в пороках города («прибоя смеха»).
 
 
Б.Ф. Егоров
(Санкт-Петербург)
МЕТАУРОВНИ КРАЕВЕДЕНИЯ И «ДУША» ХАРЬКОВА
 
Если фактологическое описание сферы географической, исторической, этнографической и проч. является «обычным уровнем» в краеведении, то описание местности с включением субъективных аспектов составляют его метауровень. Следуя методологии Анциферова, в докладе предпринята попытка познания «души» Харькова на основе анализа его описаний писателями XIX-XX вв. Устанавливается, что историческая миссия Харькова служить «сердцевиной путей» получила широкое отражение в литературе, однако эта традиция претерпела эволюцию. Вслед за Маяковским Чичибабин представил город не железнодорожным центром, а «красавцем железобетонным», что объясняется новым состоянием города периода индустриального штурма, изменившего архитектурный облик Харькова. Эта новая миссия футуристического города сначала породила в стихах Чичибабина романтическую мечту о будущем мегаполиса, утопающего в лесной чаще, позже способствовала настроениям разочарования и появлению образов Харькова как города антиутопии.
 
А.А. Иванова
(Москва)
ФОЛЬКЛОРНАЯ ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ КАК «ЛОКАЛЬНЫЙ» ТЕКСТ
 
Порядок текстообразования географических песен определяется реальным географическим, культурным (дорога, улица) или природным (река, озеро) объектом. Особенности песенного путешествия предопределены лирическим героем. Проезжие (плотогоны, нищие, бурлаки и т.п.), чужие оценивают пространство с позиции внешней и сориентированы на отражение в тексте объективных визуальных особенностей мест. Во внутреннем песенном путешествии исполнители дают оценку этнокультурным особенностям опеваемых объектов, осознавая, таким образом, свою идентичность и отделяя себя от соседей. Существуют и иные жанровые формы аккумуляции и трансмиссии этнокультурной информации в фольклоре — прозвища, предания, бывальщины, анекдоты, присловья и др., образующие с ГП сверхтекстовое единство. Они помогают правильно интерпретировать песенный текст и позволяют рассмотреть его с позиций локального текста и сверхтекста.
 
 
Е.В. Капинос
(Новосибирск)
КЛАДБИЩЕНСКИЙ ТОПОС: РУССКОЕ И ФРАНЦУЗСКОЕ КЛАДБИЩА
В ТВОРЧЕСТВЕ И. А. БУНИНА
 
Задача доклада — показать, как «душа» места отражается в бунинских «кладбищенских текстах». Предметом рассмотрения явились описания парижского кладбища Пер-Лашез в рассказе «Огнь пожирающий» (1923 г.) и русского провинциального кладбища в рассказе «Поздний час» (1938 г., «Темные аллеи»). Из заглавия рассказа «Огнь пожирающий», данного в церковнославянской огласовке, видно, что кремирование на Пер-Лашезе связано в творческом сознании Бунина с представлениями об адском пламени, а кремация и анатомирование (этот мотив есть и в финале «Ночного разговора») рассматриваются как приметы и картины «окаянных дней», как предвестие Апокалипсиса. Адское пламя крематория в рассказе «Огнь пожирающий» даже не намекает на революционную тему, однако название кладбища подсказывает ее, поскольку сама история кладбища Пер-Лашез неразрывно связана с историей Французской революции. Контрастным к парижскому кладбищенскому тексту является русский провинциальный кладбищенский текст, примером которого может служить рассказ «Поздний час» из «Темных аллей», где «парижское» эффектно противопоставлено русскому. Однако женственный элегический подтекст финала «Позднего часа», в частности, из «Лаллы Рук» Жуковского, подразумевает идеальный женский образ, и то же женское олицетворение лежит в основе парижского текста. Таким образом, хотя парижский и русский кладбищенские тексты Бунина контрастно противопоставлены друг другу, все же в обоих случаях кладбищенский текст является вариацией текста о городе-деве.
 
 
Ф.С. Капица
(Москва)
«МОСКОВСКИЙ ТЕКСТ» В СТАРОПЕЧАТНЫХ КНИГАХ
НАЧАЛА XVII ВЕКА
 
В начале XVII в. была разработана и выполнена обширная программа выпуска старопечатных изданий. Самым долговременным ее проектом стал выпуск печатного Пролога, в котором был представлен наиболее полный свод сведений о святых, канонизированных в русской православной церкви. Только на протяжении XVII в. вышло шесть изданий, отражающих постепенное выполнение начального замысла. Прежде всего, он проявился в преобладании статей, посвященных русским святым. Начиная с третьего издания, появляется новый акцент — увеличивается число статей, посвященных именно московским святым, поскольку на передний план выдвигается идея московской государственности. Она четко звучит в речи В.Шуйского о значении поминовения царевича Дмитрия: «Да не забвена будет толикая благодать божия на таковем неповинном страдальце и в вечныя роды на славу же и хвалу всему отечеству его и сродству и на утверждение матери градов Москве». В четвертое издание добавили еще 38 статей указанной направленности, и оно стало самым полным. Отметим два рассказа — об Алексии человеке божьем и Феодоре, связанные с названной выше идеологической задачей, герои которых соименны царю Алексею Михайловичу и его сыновьям Алексею и Федору. Работа редакторов над старопечатными изданиями, в частности над Прологом, выходившим на протяжении XVII века показывает, что они могут рассматриваться как единый «московский текст», отличный от рукописной книжности того времени.
 
 
Каррион, Рафаэль
(Берлин — Мадрид)
КОМИКСЫ КАК СПОСОБ ПОСТИЖЕНИЯ GENIUS LOCI
СОВРЕМЕННОГО ГОРОДА
 
Комиксы являются художественно-литературным средством, гибридно и последовательно совмещающим в одном пространстве образ и слово. Несмотря на то, что с исторической точки зрения повествовательные рисунки существуют с палеолита, смесь иллюстрации и слова возникает со своей окончательной спецификой в связи с развитием современных городских обществ в начале ХХ в.
Сюжеты и топосы комиксов создают космос повествования, который является и пассивным портретом общества, и активно содействует формированию его. Это влияние отражается на эстетике и ландшафте города, меняет психологию современного городского жителя (например, феномен Real-life Superheroes — частные лица, подражающие героям комиксов в реальной жизни). Город и комикс стали неразделимыми. Очевидный факт: большинство историй комиксов происходят в городской обстановке. В своем недолгом историческом бытовании комиксы сделали главным героем своих рассказов почти все крупные современные мегаполисы (Нью-Йорк, Париж, Лондон, Токио, Берлин) во всех возможных видах (реальные, придуманные) и во всех возможных хронологических обстановках (прошлое, настоящее, будущее). Именно в этом направлении можно обозначить магистральные линии осмысления Genius loci современного города в комиксах: города США, исторический город, фантастический город, город будущего. Особую проблему представляет изучение огромного поля комиксов, рассказывающих о супергероях. Их действие разворачивается в больших американских городах, которые, отрываясь от конкретно локализованного, типизируются и становятся архетипами современного мира в целом.
 
 
О.Б. Кафанова
(Томск)
СИБИРСКИЙ ТЕКСТ В.А. ДОЛГОРУКОВА
 
В.А. Долгоруков (1845–1912), потомственный князь, сосланный в Томск не из-за политических убеждений, прожил здесь более 35 лет. Культурную элиту сибирского общества в то время составляли «областники», представители «коренной» сибирской интеллигенции, формировавшие взгляд на будущее Сибири как равноправной с европейскими странами. Долгоруков репрезентирует либеральное направление в структуре сибирского текста. Он известен благодаря изданиям этнографического характера. Его «Путеводитель по всей Сибири и среднеазиатским владениям России» (1895 г.), ориентированный на привлечение иностранных путешественников к знакомству с Сибирью, выдержал семь переизданий. Та же задача определила замысел «Альбома ”Сибирского наблюдателя“» (1904 г.). В выразительных фотографиях Альбома предстали степные области края, Западная и Восточная Сибирь; надписи к фотографиям были на русском и французском языках. Долгоруков активно сотрудничал в журнале «Сибирский вестник» (1885–1905 гг.), который, в отличие от прообластнической «Сибирской газеты», придавал большое значение популяризации иностранной словесности и театра. Долгоруков писал о театральных постановках, обращая свою иронию на малокультурное купечество, восхищавшееся утрированной штюрмерской поэтикой. В своей деятельности Долгоруков способствовал сближению Сибири и Центра, включению Сибири в общеевропейский культурный процесс. В своих трудах ему удалось создать образ, соединяющий историю, географию, природу и культуру края и воссоздать психологический тип человека, ощущающего свою связь с миром, humanitas.
 
 
С.Ю. Корниенко
(Новосибирск)
ИТАЛЬЯНСКОЕ ТУРНЕ М. ВОЛОШИНА КАК ОПЫТ МЕТАПОЭТИЧЕСКОГО ПУТЕШЕСТВИЯ
 
Для построения «поэтической биографии» художника важен учет путешествия как способа самопознания, уяснения своего пути в искусстве. Таким путешествием является итальянское турне молодого М. Волошина, ставшего переломным для его судьбы. Рубеж XIX-ХХ вв. начинается для него с раздумий о профессии и образе жизни. Эти мысли сопровождаются интенсивными поездками, в частности, в Италию. Путешествие на юг приобретает черты «экстремального туризма» из-за характера самого путешествия, где важно испытание прочности тела и силы духа и где особую роль играет «пеший ход», как «осязательный» способ познания. Маршрут путешествия Волошина осознанно самостоятелен, не совпадает ни с путем «буржуа», ни с путем Гете и Гейне, и играет важную роль в самоопределении поэта, ищущего свой путь вхождения в Италию и в поэзию, т.к. связывается с темой самовозрастания личности, актуальной для истинного поэта, в момент состязания с природой. Преодоление снежных Альп и вхождение в Италию становится героической историей хождения в «инобытие» зимы («ослепительного снежного блеска») и возвращения оттуда, чудесной историей ослепления и прозрения, открытия поэтического зрения. И для зрелого Гете, и для начинающего поэта въезд/вхождение в Италию означал приобщение к итальянской культурной традиции и попадание в готовый культурный текст, читателем которого становится путешественник, а в любовном сопротивлении которому рождается поэт.
 
 
А.А. Кутейникова
(Москва)
ОБРАЗЫ МЕСТНОСТИ В ПЕРЕПИСКЕ В. АСТАФЬЕВА И.А. МАКАРОВА
 
Родные места — важная тема переписки В.П. Астафьева и критика А.Н. Макарова и главная, послужившая их дружбе. На особенность русской литературы как литературы, созданной писателями с талантом краеведа, указывал Н.П. Анциферов, и эта особенность Астафьева привлекла к нему Макарова. У него не вызывает сомнения тот факт, что Астафьев наделен локальным чутьем и черпает свои знания о жизни из некнижного источника впечатлений. Живым впечатлениям Макаров придавал большое значение и, прикованный к редакторскому столу, остро ощущал, что теряет связь с жизнью. Письма Астафьева, который по письмам Макарова почувствовал нужду друга, отчасти восполняли Макарову нехватку жизненных впечатлений. Красочные зарисовки присутствуют почти в каждом астафьевском письме и пробуждают у Макарова воспоминания о местах его юности. При этом обоих не оставляет тревога за судьбу родных мест и России. Разрушение национальных основ жизни, потребительское отношение к природе, по мнению Макарова, не может не отразиться и на судьбах русской литературы. В творчестве Астафьева Макаров находит образ, подсказанный писателю самой природой: елочка, выросшая на пеньке срубленного дерева и вскормленная его прахом, а потому выжившая на каменистой почве. Макаров усматривает здесь мысль общественную, нравственную о том, что только на неразрывной связи с предшественниками утверждается новая жизнь, а тем, кто оторвался от материнского лона, можно прорасти, но нельзя выжить.
 
 
И.Н. Лагутина
(Москва)
ОППОЗИЯ ПЕТЕРБУРГ/ СИБИРЬ
В ПУТЕШЕСТВИИ АВГУСТА ФОН КОЦЕБУ ПО РОССИИ:
ВЗГЛЯД ИНОСТРАНЦА
 
Автобиография «Самый достопамятный год жизни Августа Коцебу, или заточение его в Сибирь и возвращение оттуда, описанное им самим» (1801) выстраивается вокруг двух локальных полюсов — Сибирь и Петербург.  Сибирь, место ссылки знаменитого немецкого драматурга, представлена как  «свободное» пространство культуры (здесь хорошо знают литературу, выписывают европейские газеты,  жалеют каторжников и т.д.). Петербург изображен как место неволи, как пугающий каменный призрак. Город выступает в этом тексте как важнейший индикатор экзистенциального страха, который разъедает не только жителей, но и самого императора Павла. Коцебу, соединяя достоверность описаний и художественный вымысел, создает миф о России как оппозицию Сибирь / Петербург, чтобы осмыслить абсурдность происходящих с ним событий и имитировать «литературность» реальности.
* Работа выполнена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ). Проект № 12-04-00315: «”Дело о сочинителе предосудительных книг”: Коцебу и Россия».
 
 
А.А. Медведев
(Тюмень)
«И ОТКРЫЛАСЬ МНЕ ТА ДОРОГА…»: МЕТАФИЗИКА КАТОРЖНОЙ ДОРОГИ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ XIX-XX вв.
 
Тезис Н.П. Анциферова об изменении восприятия топоса в сознании поколений определил рассмотрение в докладе феномена каторжной дороги в русской поэзии. В поэзии XIX в. (А. А. Фет, А. К. Толстой, В. В. Крестовский) путь арестанта-колодника на сибирскую каторгу (в контексте картины И. И. Левитана «Володимiрка») предстает как социальное страдание, рабство, движение к смерти, где молитва к Богу является единственным упованием. В поэме Н. А. Некрасова «Русские женщины» архетип дороги становится сюжетообразующим, маркируется как путь крестный; характеризуется и как инфернальное пространство (аллюзии на «Божественную Комедию»). В ХХ в. в поэзии С.А. Есенина хронотоп каторжной дороги, воплощающий жертву героя-революционера ради народного счастья, противопоставлен «богомольной тропе», выражающей средневековое представление о счастье. В «Поэме о Царской Семье» (фрагменты) (1929–1936) М.И. Цветаева, соотнося пространство Сибири с сакральным библейским ландшафтом, включает его в ландшафт «Святой Руси» и в историко-культурный контекст христианства в целом (от Эдема до Голгофы). В «Поэме без героя» (1940–1965) А.А. Ахматовой эпический образ дороги в Сибирь, насыщаясь ключевыми христианскими концептами, сакрализуется как крестный путь и апокалиптически преображенное пространство, вписываясь в универсальный хронотоп Священной истории. Восприятие каторжной дороги в русской поэзии XIX-XX вв. движется от социального к христианско-метафизическому.
 
 
Е.Р.Матевосян
(Москва)
РЕЦЕПЦИЯ «ПЕТЕРБУРГА ДОСТОЕВСКОГО» В РОМАНЕ ГОРЬКОГО «ЖИЗНЬ КЛИМА САМГИНА»
 
Воспользовавшись методом Анциферова, можно причислить Горького к кругу писателей, ведущих диалог с анциферовским “Петербургом Достоевского”.
Образ Петербурга явлен в поэтике романа как аргумент в идейном споре Горького с Достоевским. В каком-то смысле отношение Горького к личности и творчеству Достоевского во многом определили и его отношение к “Петербургу Достоевского”, ставшему для Горького также символом унижения и бесправия “маленького человека”, человеческой личности. Тема Петербурга у Горького масштабна по своему звучанию. Ощущение города через эмоцию, свойственное Достоевскому, у Горького заменено рациональным, философским восприятием. Образ Петербурга в ткани гигантского “полилога” романа связан с темой России, ее судьбы, предназначения и пути (славянофилы, западники, народники, марксисты, студенческое движение, декаденты, интеллигенция и т.д.), включая тему противостояния “двух столиц. “Город” противопоставляется “людям”: здесь — “личность растворяется, теряет себя”. Город давит, уничтожает человека. Петербург в романе — символ самодержавия, царского гнета, и потому его изображение приобретает сатирический характер. Это выражается в “сниженном” описании красот Петербурга. И, наконец, Петербург становится местом гибели Самгина: его затаптывает встречающая «нового Мессию» Ленина толпа, превращая в «икринку», «таракана» (синоним «ветошки»).
По наблюдению Анциферова, оценка Достоевским идеи Петербурга «колебалась между признанием его великой исторической миссии (провести русский народ через Европу — т.е. вывести его на мировые пути развития) и между отрицанием связи Петербурга с русской землёй (тема “беспочвенности” Северной столицы)». И в этом Горький невольно солидарен с Достоевским.
 
 
Д.С. Московская
(Москва)
Н.П. АНЦИФЕРОВ — ИСТОРИК И ТЕОРЕТИК ЛИТЕРАТУРЫ
 
Наиболее востребованным аспектом научного наследия Анциферова является историческое петербурговедение и мемуаристика, наименее освоенным остается его вклад в литературоведение. Причиной тому утрата генетической связи историко-литературной науки с ее прошлым. Труды Анциферова были вытеснены на периферию научного знания всеобъемлющим диктатом концепции. Сразу после революции государственное строительство и стратегию развития гуманитарных наук предопределили идеологические установки. Главный спор велся о душе, или ценности для истории единственного, малого, живого. Научные исследования Анциферова были ориентированы на уникальную способность художественной литературы выявить легенду (душу) местности как основной источник местных общественно-исторических, культурных, социально-психологических процессов. Техника исторической реконструкции души местности у Анциферова опиралась на практики Петербургской школы историков: научную археографию, дипломатику, разработки истории повседневности, истории духовной культуры, локальной истории, социологии. Благодаря этой технике, развитой Анциферовым в локально-исторический метод в литературоведении, ему удалось преодолеть грань между описательной стороной произведения и драматическим его началом средствами краеведческого вживания в источники реальных впечатлений писателя. Среди открытий Анциферова — реконструкция творческой лаборатории Ф.М. Достоевского в работе над романом «Преступление и наказание», в частности, образа Петербурга как реально существующего, всепобеждающего Преображенного града Золотого века, в создании которого, как доказал Анциферов, решающую роль сыграла духовно-психологическая атмосфера, создаваемая природно-архитектурным ландшафтом северной столицы второй половины XIX в.
 
 
М.Р. Ненарокова
(Москва)
РАЗВИТИЕ УРБАНИЗМА ДИККЕНСА У ЭЛАЙЗАБЕТ ГУДЖ
(РОМАН «ГОРОД КОЛОКОЛЬНОГО ЗВОНА»)
 
Н.П. Анциферов, рассматривая урбанизм Ч. Диккенса, выделяет следующие элементы, составляющие образ английского города: «призрак», «вода/река», «туман», «ветер», «мрак», «звон колоколов/часов». Внимательное чтение романа «Город колокольного звона» (1936 г.) Элайзабет Гудж (1900–1984) показывает, что урбанистическая традиция, созданная Диккенсом, была ею воспринята и творчески переосмыслена. Элементы образа Лондона, которые Анциферов выделил в романах Диккенса, используются Гудж в описаниях Торминстера, маленького соборного города, затерянного в глубинах сельской Англии, однако наполнение этих понятий меняется. Так диккенсовские туманы связаны с преступлениями или трагическими событиями, у Гудж туман может ассоциироваться с прошлым города или человека. С другой стороны, он воспринимается как «сны земли», как добрая сказка. Призрачность у Гудж — знамение принадлежности вечности и непреходящих ценностей человеческого духа — доблести, святости, мудрости. Даже живые люди в туманной атмосфере Торминстера могут выглядеть сотканными из теплого воздуха и золотого света осени. Звон колоколов, бой часов способен вызывать «призраки», т.к. часы отмеряют время, которое «не проходило, а только делало шаг назад». Анализ романа Гудж показал, что все элементы урбанизма Диккенса, выявленные Анциферовым, присутствуют в тексте «Города колокольного звона», однако их наполнение меняется и усложняется, отражая собственный взгляд писательницы на окружающий мир, в частности, на «портреты» создаваемых ею городов.   
 
 
Е.В. Никишова
(Ельники, Мордовия)
СЕЛЬСКИЙ КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ: ОПЫТ, ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ, ПЕРСПЕКТИВЫ
 
Локальный метод, как писал Н.П. Анциферов, есть изучение истории на местах. Цель такого изучения — познание местности как конкретного культурно-исторического организма и его души. В докладе обобщен опыт региональной краеведческой работы историко-краеведческого музея в селе Ельники, районном центре в Республике Мордовия. Местные краеведы продвигались в постижении истории родного края указанными Анциферовым направлениями, не будучи еще знакомыми с его исследованиями, тем самым свидетельствуя, что краеведение имеет свои собственные глубинные законы, которым следуют краеведы повсюду. Музей собирал предметы материальной культуры, создавал фонд устной истории, сотрудники исследовали историю улиц и отдельных домов, проводили экскурсии. В конце 1990-х гг. начались разыскания в Центральном государственном архиве Мордовии, Государственном архиве Пензенской области и Ельниковском муниципальном архиве. Архивные документы позволили заполнить событиями «белые пятна» в истории района. Музей проводит районные конкурсы исследовательских работ среди учащихся школ района («Солдатская вдова», «Ветераны Великой Отечественной в мирное время»). Так краеведение превращается в краелюбие. Сохранить связь времен — этими помыслами живет сегодня Ельниковский краеведческий музей.
 
 
Д.Д. Николаев
(Москва)
МОСКВА БУДУЩЕГО В ПОВЕСТИ М.А. БУЛГАКОВА «РОКОВЫЕ ЯЙЦА»
 
В докладе подчеркнуты доминантные характеристики в изображении будущего Москвы в повести «Роковые яйца»: возрастание ее размеров и населения, разрешенный благодаря постройки небоскребов и рабочих коттеджей жилищный кризис. Булгаков описывает город с его «классическими» атрибутами — магазинами, горящей огнями рекламой, эстрадой с полуобнаженным женским телом, автомобильным смогом, бешеным темпом жизни. Если в советской фантастической прозе 1920-х гг. писатели старались подчеркнуть положительные изменения, происходящие в общественных отношениях, в человеческой психике, то Булгаков показывает, что изменения носят лишь внешний характер. В облике Москвы будущего у Булгакова уживаются налаживание жизни и полная ее гангрена, т.к. «налаживание» связано с возвращением прежней жизни вообще, с проститутками на Моховой и пьяной компанией в старом автомобиле. Принцип трансформации «бывшего» в «будущее» у Булгакова обнаруживает необязательность внешнего для понимания сути определяемого. Собственно определение «бывший» употребляется писателем не часто, но оказывается ключевым при описании провинции. Места, где сконцентрировано «бывшее», становятся источником бед для России будущего: там начинается куриный мор, оттуда ползут по стране всевозможные гады. Научная фантастика создает фантастический мир как преображенный, в повести Булгакова нет преображения. Архитектурная доминанта Москвы, Храм Христа Спасителя у Булгакова остается неизменным и неразрушенным, как знак вечности, поглощающей прошлое, настоящее и будущее как элементы преходящего.
 
 
Т.А. Никонова
(Воронеж)
ПРОВИНЦИАЛ КАК ОБЪЕКТ И СУБЪЕКТ КУЛЬТУРЫ
 
История слова «провинциал» закрепила за жителем маленького города негативно-оценочные коннотации, которые сказались на «провинциальном» сюжете XVIII-XIX вв., где европейски образованный герой сталкивается с тягостным бытом русской провинции. Иная оценка этих отношений, оказавшаяся за пределами системы литературной критики времени, представлена Пушкиным в романе «Евгений Онегин». Русская литература ХХ в. развивалась в рамках пушкинской традиции. Так, ремизовский герой Стратилатов не озабочен собственной маргинальностью, потому что вписан в собственное независимое пространство. За таким мировосприятием стоит не европоцентричная модель культуры. В то же время, в литературе ХХ в. действует и противоположная модель, в которой центр мира помещается в Москве, а остальное пространство воспринималось как чуждое и враждебное. В целом, советская литература поддерживала «центристскую» схему развития, оценивая провинцию как захолустье. Провинциал в этой ситуации не только объект культуры с предсказуемой оценкой, но и объект идеологической переделки или уничтожения. В 1960-е гг., литература возвращалась к изображению провинциала в качестве субъекта культуры. О принципиально новых художественных решениях в художественной литературе сегодняшнего дня говорить пока рано, начинаются они со смены авторской точки зрения на объект изображения.
 
 
Н.Х. Орлова
(Санкт-Петербург)
ВЛАСТЬ МЕСТНОСТИ НАД НАШИМ ДУХОМ (НА МАТЕРИАЛЕ ПЕСЕННОЙ ГЕОГРАФИИ МОСКВЫ)
 
Опираясь на методологию Анциферова, автор доклада песенные тексты о Москве объединяет в три группы, представляющие метафору города как живого организма. Большинство «анатомических» песенных меток Москвы фиксируют ядро, рост и элементы города, которые являются особыми местами московской памяти. Таковы Арбат и Чистые пруды. «Шагание» по Москве способно продолжиться и охватить всю страну и мир. Песенный «физиологический» текст Москвы повествует о горожанине, который вместе с городом переживает циклы природы, сменяемость дней и ночей, ход времени. Московское время особое, летит мимо нас, все вперед и вперед, не давая даже ночной передышки. Москва смотрит своими окнами, светит негасимым светом, и горожанин доверяет их мистической человечности. Москвичи — особая когорта, они и простые, и дорогие. Но все же человек ощущает этот захват городом, травмируется, протестует, но Москва слезам не верит. Вместе с тем эстетика большого, постоянно растущего города создает эффект бесконечной космической новизны, которая завораживает. Всякий песенный текст дает нам возможность постичь душу города. Все песни о Москве уместно прочитывать именно так. Город понимается как «Сердце Родины моей», биение которого обеспечивает триумф кипучести, могучести и непобедимости. Характерна поэтому тема любви к Москве, наполнения ее сто-личности особыми смыслами. Поются эти песни всей страной: «Москва моя, Страна моя / Ты — самая любимая!»
 
 
Е.А Осипова
(Москва)
ОСОБЕННОСТИ СЕРБСКОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ: ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ АСПЕКТ (ОТРАЖЕНИЕ В ГЕРОИЧЕСКОМ ЭПОСЕ)
 
Учение Н.П. Анциферова о легенде местности говорит, что в развитии местных исторических процессов и культуры главную роль играет народная вера, отраженная в «географических» преданиях о событиях на земле родины. Анциферов говорит о власти местности над народным духом, и яркое свидетельство тому — косовский народный миф. На юге Сербии, на границе с мусульманским миром есть место, где в 1389 г. произошла кровавая битва между сербским войском под водительством князя Лазаря с армией турецкого султана Мурада. С тех пор эта местность и события, здесь свершившиеся, составили «географическую» легенду Сербии. Она стала зерном легенды «этиологической», поскольку была не столько повестью о героических событиях, сколько картиной духовного генезиса сербского этноса, национального характера и народной культуры. Сюжеты и образы косовского мифа воплотились в произведениях сербского эпоса, сконцентрировав представление о национальных героях, об историческом выборе сербов. В докладе рассматриваются разнообразные аспекты бытования косовского мифа, его неразрывная связь в народном сознании с христианским идеалом героизма и мученичества, прослеживается, как миф становится фактом общественной психологии и самосознания народа, знаменуя собой определенную духовную реальность, представленную описательно и поэтически. Историческая неопровержимость и действенность «легенды местности» делают косовский миф наиболее убедительным фактором сербской национальной традиции, обеспечивая последней достойное место в общеевропейской и мировой культуре.
 
 
Е.А. Папкова
(Москва)
«ЛЕГЕНДА МЕСТНОСТИ» В КОММЕНТИРОВАНИИ ХРОНОТОПИЧЕСКОЙ ОБРАЗНОСТИ
 
Ранее не комментировавшийся топоним «Белый Остров» из повести «Бегствующий остров» Вс. Иванова рассмотрен в докладе с позиции введенного Н.П. Анциферовым понятия внутренней действительности истории. С точки зрения «внешней действительности», поселения с таким названием в Сибири не существовало. Иначе обстоит дело с позиции «внутренней действительности». Согласно Анциферову, ею обладают те события, что не имели места в истории, но в вере людской стали фактами, влиявшими на ее ход. В повести Иванова за поэтическим описанием сибирского Белого Острова, где спасаются от преследований раскольники, стоит местная легенду о Беловодье. Среди истоков легенды — история Бухтарминской и Уймонской долин, о которых в середине XVIII в. ходили слухи как о «мужицкой земле, без чиновников и попов». После закрепления в составе России эти вольные земли превращаются в условные отправные пункты фантастического маршрута в Беловодье. Вера в возможность существования на территории Сибири народного царства актуализируется в годы Гражданской войны и борьбы за власть. 1925 г., момент работы над повестью, совпадает с периодом, когда существует реальная опасность крестьянских восстаний в Сибири. Обращение в это время к легенде местности многое добавляет к пониманию повести, которую критика прочитала как бытовое произведение о «законсервированных человеческих массах», которые «только революция способна пробудить к жизни».
 
 
К.И. Плотников
(Москва)
К ПРОБЛЕМЕ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКОГО АППАРАТА Н.П. АНЦИФЕРОВА
 
В докладе рассматривается нетривиальная для 1940-х гг. терминология диссертации Н.П. Анциферова. Речь, в первую очередь, идет о терминах «номотетический» (обобщающий) и «идиографический» (индивидуализирующий), которыми Анциферов характеризовал творческий метод писателей-реалистов. Если марксистское литературоведение под реализмом подразумевало передачу типичных характеров в типичных обстоятельствах, то у Анциферова понятие реализм сопрягается с идиографическим подходом к изображению действительности, где учет индивидуального имеет первостепенное значение для исторического познания действительности. Терминологический аппарат Анциферова обнаруживает влияние на ученого немецкой философской школы неокантианства, воздействие которой происходило опосредованно через труды его учителей — профессоров историко-филологического факультета Петербургского государственного университета А.С. Лаппо-Данилевского и И.М. Гревса. Ими признавалось, что подлинная действительность может раскрываться только в исключительном, индивидуальном, и задача исторического познания — в обнаружении общезначимых ценностей и степени отнесенности к ним индивида. Вторым источником содержательной стороны терминологии Анциферова является наследие Ф.М. Достоевского, отличавшего «предвзятый» (номотетический) реализм от взгляда, «соразмерного» действительности (художественной идиографии).
 
 
Л.В. Полякова
(Тамбов)
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ РЕГИОНАЛИСТИКА
В СИСТЕМЕ ГУМАНИТАРНЫХ НАУК
 
Активизировавшийся интерес к местнографическому материалу со стороны писателей и исследователей 1920–1930-х гг. Анциферов связывал с социальными потрясениями и страданием родных городов и сел. В наши дни также отмечается повышенный интерес к местнографии, однако его вызвали иные исторические обстоятельства, прежде всего, острая необходимость возрождения самого современного человека, порушившего свои исторические, духовные и нравственные скрепы с прошлым. С другой стороны, он вызван новой ситуацией в современном гуманитарном знании, когда литературоведение подпало под влияние абстрактно-теоретического гипноза и потеряло духовно-нравственные ориентиры. Так, в исследованиях «образов местности» очевиден факт размытости понятия локальный «текст» и его границ, неопределенности трактовки этого исконно лингвистического термина, что значительно затрудняет процесс получения продуктивного научного результата: «текстом» становится даже человек. Другая причина — в усилившихся к концу ХХ в. процессах нивелирования национальной сущности искусства, потому актуальными, методологически обоснованными становятся задачи филологической регионалистики, которые состоят в системном исследовании и описании корней и генезиса литературно-художественных региональных явлений, духовной жизни социума и человека с использованием филологического инструментария.
 
 
Н.Н. Примочкина
(Москва)
 
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ХРОНОТОП В РОМАНЕ Д. БЫКОВА «ОСТРОМОВ, ИЛИ УЧЕНИК ЧАРОДЕЯ»
 
В докладе рассматриваются особенности художественного хронотопа на примере произведений, ставших победителями литературного конкурса «Большая книга» 2010 г.: романа Д. Быкова «Остромов, или Ученик чародея», повести В. Сорокина «Метель» и романа М. Шишкина «Письмовник». В основу романа Быкова легло реальное «дело масонов», процесс по которому проходил в Ленинграде в 1926 г. Поэтому автор создавал свой романный хронотоп как некую документально-историческую реальность, в рамках которой и фантастические полеты его героя в небе над городом должны были выглядеть по возможности достоверно. В повести Сорокина реалистические приметы хронотопа намеренно размыты. Подобный подход к пространству и времени продиктован особой идейно-художественной задачей, которую автор определил как выражение «метафизики русской жизни», ее извечной стихийности, «метельности».М. Шишкин претендует на изображение метафизики человеческой жизни в ее планетарном контексте. Намеренное микширование, стирание реальных черт хронотопа придает изображаемому экзистенциальный, символический смысл. Автор пытается говорить с читателем о сущностных понятиях, стремится убедить его, что рассказанная им история всепоглощающей любви мужчины и женщины существует вне времени и пространства. Все три писателя обращаются с художественным хронотопом свободно, подчиняя его своим идейно-эстетическим задачам. Но если Шишкин и Сорокин как бы стирают реальные приметы хронотопа, усиливая впечатление внеисторичности, вечности, призрачности происходящего, то Быков действует более традиционно, противопоставляя героя окружающей его пространственно-временной среде, показывая преодоление им этой косной среды и прорыв в высшие небесные сферы духа. Поэтому, видимо, два первые произведения трагичны и по-буддийски пессимистичны, а роман Быкова звучит оптимистично, указывая пусть и фантастический, но все же выход из окружающей гнетущей реальности. Два первых автора как будто утверждают: человек — игрушка в руках безжалостного рока, и спасения ему нет. Последний отвечает им: спасение есть, его надо искать внутри себя.
 
 
Ю.Г. Пыхтина
(Оренбург)
ОРЕНБУРГСКИЙ ТЕКСТ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX-XXI ВВ.
КАК ОТРАЖЕНИЕ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ
 
В Оренбургском тексте выделяются произведения описательные, отражающие впечатления авторов, «исследующих» специфику местности. Это путевые и физиологические очерки иногородних писателей, например, П.П. Свиньина, М.Л. Михайлова, Г.И. Успенского, В.Л. Кигна-Дедлова, или произведения местных авторов в жанре путешествия по родному городу, например, А.П. Прусса, В.Г. Рыбкина, Ю.М. Орябинского. В текстах описательного характера Оренбург чаще всего представлен как благоустроенный и просвещенный город, а оренбуржцы как образованные, порядочные люди. Другая группа текстов имеет нарративный характер, она представлена разными жанрами, от романа до краеведческого анекдота и является способом оценки «своего» пространства, поэтому «сюжетом» для нее является местная история, образы родного города, городской и пригородный пейзаж и т.п. Ряд нарративных текстов отличается обличительной направленностью, в них Оренбург характеризуется как типично уездный, отсталый, отдаленный, захолустный город (Т.Г. Шевченко, А.Н. Плещеев, В.И. Гусев-Оренбургский). Современные оренбургские писатели гордятся своей провинциальностью, и потому главным направлением местной литературы остается «деревенская проза». Даже молодые авторы пишут в традиционной, строго реалистической манере, они сосредоточены на быте, языке, надеждах и чаяниях земляков. Таким образом, оренбургский текст отражает черты провинциальной ментальности: с одной стороны, формирует представление о провинциальном пространстве как патриархальном, обладающем ценностно-нормативными характеристиками, а, с другой, как среде отсталой, не способной принципиально обновляться.
 
 
Т.И. Радомская
(Москва)
ДОН КАК МЕТАТЕКСТ РУССКОЙ ИСТОРИИ
В РОМАНЕ «ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ»
 
В статье на материале «Восемнадцатого года» поднимается вопрос о донской теме в русской литературе, которая стала особо значима для разных художников (А. Платонова, М. Цветаевой, А.Н. Толстого, М.И. Шолохова и др.), теме, формирующей «метатекст» Дона. В статье прослеживается несколько основных его особенностей. Это смысловая неисчерпаемость, «многодонность» смыслов, восходящих к основным базовым категориям национальной концептосферы. Они были запечатлены и в дренерусской книжности. Отсюда название трилогии, связанное с популярным в 12-14 вв. апокрифом «Хождение Богородицы по мукам». В статье показывается связь с этим апокрифом не только через определенные образы, но и через тему милости, попытки неосуждения (линия Сорокина), стремления летописать. Также показано то, что «донская местность» у Толстого обнажает всю сложность и противоречивость характера русского человека. Это непосредственно перекликается с Лермонтовым, Достоевским, что намечено в статье. Это образы мальчика-убийцы, мятежного главкома Сорокина, в чьей судьбе отразилась не только его индивидуальная история, но и трагическая история определенной части российского казачества.
«Местность» Дона, восходящая к национальным истокам, где решаются коренные вопросы русского бытия, в романе «Восемнадцатый год» продолжает эту традицию и требует особого научного осмысления в современной науке.
 
 
А.В. Святославский
(Москва)
АНЦИФЕРОВСКИЕ ПРИНЦИПЫ АНАЛИЗА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОСТРАНСТВЕННОЙ СРЕДЫ КАК МЕТОДИЧЕСКАЯ ОСНОВА СОВРЕМЕННОГО ЛИТЕРАТУРНОГО КРАЕВЕДЕНИЯ И ЭКСКУРСОВЕДЕНИЯ
 
Особую ценность для современного экскурсоведения и литературного краеведения имеет принцип научно-просветительской работы в этой сфере, развитый Анциферовым, — приоритет комплексного изучения города как органического целого, и, прежде всего, того, что делает его живым — его души. Душа, как понимал ее Анциферов, это конкретная индивидуальность. Изучение отдельных компонентов городской среды лишь первый шаг в ее постижении. Анциферов употребляет понятия «синтетического представления» о городе, целокупности — взамен совокупности, подчеркивая существование нового целого, составленного из элементов городской среды. Ключевым понятием анциферовского метода становится образ. Образ места, образ города — это цель краеведа-просветителя и экскурсиониста в изучении города. Именно филолог Анциферов стал автором метода постижения души города через его образ. История Петербурга во многом — история формирования его образа, а литература — инструмент постижения души Петербурга. Так Анциферов сформулировал главное положение литературного краеведения, да и краеведения в целом. Оно сводится к тому, что если постижение образа города мыслится как главная задача научно-просветительской деятельности краеведа, то образ этот никак не может быть сведен к материальной оболочке города. Слишком многие экскурсии и путеводители о городе сегодня лишь фиксируют достопримечательности, препятствуя тому, к чему призывает анциферовский метод. И так как литература берет на себя задачу формирования образа в культуре местности, то экскурсии должны послужить раскрытию этого литературного образа на местности. И тогда «душа» города, как «легенда местности», будет доминировать над реалиями материального мира в культуре, формируя живое, целокупное, исторически верное представление.
 
 
А.К. Семенкин
(Москва)
ОБРАЗ СВЯТОЙ ЗЕМЛИ В РОМАНЕ Н.А. ПОЛЕВОГО «КЛЯТВА ПРИ ГРОБЕ ГОСПОДНЕМ»
 
Принципы анализа литературного произведения, разработанные Н.П. Анциферовым, дают исследователю ключ к постижению хронотопа через обращение к культурно-исторической реальности, к «некнижному» знанию, к легендам и мифам местности. Для редактора и издателя «Московского телеграфа», автора «Истории русского народа» Н.А Полевого дух местности, интерес к исторической географии были важнейшими источниками оригинальной романтической концепции, воплощенной, в частности, в романе «Клятва при Гробе Господнем» (1832 г.). История и местнография Московского и Новгородского княжеств рассматривались в неразрывной связи с «колоритом эпохи», «духом народа», его верой, суевериями, местными преданиями, христианскими и языческими мифами. Топосы средневековой Москвы, Великого Новгорода, Суздаля, Галича представлены в романе в их архитектурных (например, собор, кремль, башня, площадь, палата) и ландшафтных образах, дошедших до первой трети XIX в., когда писался роман, в реальных памятниках, известных Полевому, исторических документах, литературных и фольклорных источниках. В хронотопе, воплощенном, прежде всего, в «околомосковских» землях XV в., центральное место все же занимает образы Иерусалима и Гроба Господнего, связывающие сюжетный, религиозно-мистический, психологический и историософский план романа. Наделенный мистическими чертами герой Иван Гудочник рассказывает о своем паломничестве, во время которого он дал клятву возродить Суздальское княжество, уничтоженное московскими князьями. Рассказ Гудочника композиционно близок к хождениям русских паломников в центры христианского Востока. Образ Святой Земли воплощает художественную историософию Н.А. Полевого и служит смысловым центром художественного мира средневековой Руси в романе. В этом проявилась и отмеченная Н.П. Анциферовым способность подлинного художника переключать в «символические образы глубокие исторические процессы».
 
 
Л.И. Сизинцева
(Кострома)
ИЗ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ЭКСКУРСИОНИСТИКИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX — ПЕРВОЙ ТРЕТИ XX ВЕКА
 
Экскурсионное движение в России возникло в 1850-х гг. на волне позитивизма, что предопределило преобладание в нем естественнонаучной проблематики. Росло убеждение, что явления природы необходимо изучать в их естественной среде, постигать «целокупную природу» в ходе естественнонаучных экскурсий. Гуманитарные экскурсии в 1880-х гг. были ещё отдельными яркими эпизодами. На рубеже XIX–XX вв. школьные путешествия приобрели такой размах, что вся учащаяся Россия в каникулы направлялась на экскурсии. Характерными чертами таких поездок была чрезвычайная насыщенность программы. Главным приемом, который использовался в исследовании городов И.М. Гревсом, была историческая реконструкция, опиравшаяся на сохранившиеся здания. Так экскурсия в современный город превращалась в путешествие в прошлое. После революции петроградская экскурсионная школа в лице Гревса и Анциферова, в отличие от московской школы, отдавала предпочтение городу как «органическому целому», что предполагало изучение его биографии от рождения к умиранию. Представители московской экскурсионной школы искали революционные сюжеты. Экскурсионизм первой трети ХХ в. был одним из проявлений сложного переплетения различных систем ценностей эпохи кризиса отечественной культуры, влиявших на восприятие прошлого, настоящего и будущего, воплощением которых становились столица и провинция, сельская или городская местность со свойственным каждому из топосов переживанием времени.
 
 
М.В. Скороходов
(Москва)
КОНСТАНТИНОВО КАК ПРОСТРАНСТВО ЕСЕНИНСКОГО ДЕТСТВА
 
В докладе реконструируется реальное пространство детства С. Есенина, без которого невозможно осмыслить творчество поэта. Вехи взросления Есенина — это маршруты его детства, отрочества и юности, охватывающие сначала малый, затем все расширяющийся радиус вокруг родного дома: церковь Казанской иконы Божией Матери, дорога в Николо-Радовицкий монастырь, дом деда и окружающие его просторы; земское народном училище и дом священника Иоанна Смирнова, помещичья усадьба, Ока и заливные окские луга, все со своими именами: Первая пожень, Тещин язык, Дальняя коса. Родина Есенина, сформировавшая его взгляд на мир, — это весь современный историко-культурный ландшафт Константинова и его окрестностей. Это обстоятельство превращает есенинский мемориальный комплекс в историко-культурный музей-заповедник с выраженной ландшафтной составляющей, сохранение последней как пространства есенинского детства — непременное условия развития музея-заповедника. Однако выполнение этой задачи сегодня осложнено произвольным строительством в охраняемой зоне.
 
 
Л.А. Спиридонова
(Москва)
ЛОКУС «ОТЧЕГО ДОМА» В ТВОРЧЕСТВЕ И. ШМЕЛЕВА:
ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ — МОСКВА — РОССИЯ
 
И.С. Шмелев — создатель художественной триады «душа Замоскворечья — душа Москвы — душа России». Для ее понимания существенен локус «отчего дома». Это и место жизни человека, и «начало начал», откуда ребенок выходит в большую жизнь, и мифологический объект, структурирующий не только пространство, но и сознание человека. Отчий дом в «благословенном Замоскворечье» воссоздан Шмелевым во внешних приметах, за которыми открываются мысли о вечном, о свойствах русского национального характера, о народной жизни. Замоскворечье, увиденное глазами ребенка, — светлый миф об «отчем доме». В докладе показаны главные составляющие этого мифа, прочно вошедшие в сознание автора. В сцене кончины отца в локус «отчего дома» включается не только Замоскворечье, но и «матушка Москва». Образ Москвы у Шмелева создается ее детальным описанием, приобщающим реальность к истории и связывающим героев с предками. «По-мни!» — постоянно слышат они в колокольном звоне. Москва, душа России, чрезмерна во всем: высокое и низкое, трагическое и комическое часто смешиваются. Создавая живые образы «отчего дома», Замоскворечья, Москвы, Шмелев постоянно связывает их с духовной субстанцией сущего. Расположение дома, его внутреннее убранство неотделимы от судеб живущих в нем людей и от «genius loci». Так история одной московской семьи, живущей в Замоскворечье, превращается в единый процесс, соединяющий ее с биографией рода человеческого и с историей России.
 
 
Л.Ю. Суровова
(Москва)
ВОСКРЕШЕНИЕ МОСКВЫ: О ТОПОНИМИКЕ
В «ЛЕТЕ ГОСПОДНЕМ» И. С. ШМЕЛЕВА
 
В результате тонкого и умелого обращения с московскими легендами Иван Шмелев воскрешает в своей книге «Лето Господне», с одной стороны, город своего детства, а с другой — напоминает своим читателям об утопической мечте: «Москва — Третий Рим». Шмелев виртуозно обращается с символикой московских знаковых мест, с их преданиями; наделяет их особым смыслом и окраской, заставляя соприкасаться разнополярные «легенды» или, наоборот, показывая, как одна легенда притягивает другую. У Шмелева частью «легенды» может становиться меткое московское словечко. Чтобы подчеркнуть московское благочестие Шмелев обыгрывает типичные «местные» выражения. Фигура первого российского императора для Москвы означала закат ее славной эпохи, когда она считалась Третьим Римом и была хранительницей преданий отеческих, поэтому московские легенды, относящиеся к Петру, Шмелев игнорирует. Наряду с заимствованным у предшественников мифом о Москве, «коренном России граде», по словам Ф. Глинки, Шмелев писал «Лето Господне», опираясь на воспоминания своего детства, на московский быт 1870-1880-х годов.
 
 
П.П. Ткачева
(Москва)
МОСКВА КАК ЭСТЕТИКО-КУЛЬТУРНОЕ ПРОСТРАНСТВО ПРОИЗВЕДЕНИЙ В.С. ВЫСОЦКОГО
 
В поэзии Высоцкого рассыпаны приметы Москвы 1970-х гг., воссозданной с событиями и персонажами городской истории, группами населения, переменами в жизни города. Эти приметы у Высоцкого носят смысловой, ценностный характер и тем более важны, что многие из них становятся фактом ушедшей истории. Изучение этого материала позволяет увидеть разноплановую картину города у Высоцкого, что, согласно Н.П. Ацниферову, может «содействовать и более всестороннему изучению писателя, отразившего город в своем творчестве». Погружаясь в пространство Москвы Высоцкого, мы окажемся на стадионе, в спорткомплексе, театре, ресторане и кофе, в метро, такси и автобусе, в суде, тюрьме и больнице (на «Канатчиковой даче»), у пивной, в ГУМе, в парке (например, имени Горького), в обыкновенной городской квартире у телевизора, в медвытрезвителе, в милиции, в аэропорту, пройдемся по московским улицам, заглянем в ближнее Подмосковье. На примере стихотворения «Милицейский протокол» показано, что московский текст Высоцкого сохранил многие городские реалии и запечатлел характерные моменты жизни города. Если собрать все, написанное Высоцким о Москве, то получится интересное повествование, хранящее память о столице СССР, которое можно определить как «Москва Высоцкого», и которое является фактом национальной культуры и памятником недавней и ушедшей эпохи.
 
 
А.А. Трошин
(Москва)
 
СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ ТРАНСФОРМАЦИИ ОПИСАНИЯ МЕСТА В ПУТЕВОДИТЕЛЯХ 1950-х гг.
К ОПРЕДЕЛЕНИЮ ЭФЕМЕРНЫХ СОЦИАЛЬНЫХ СТРУКТУР
 
 Предметом анализа в докладе становится социокультурный тип туриста-путешественника 1950-х гг., остававшийся вне поля научного интереса культурологов и социологов. Туризм 1950-х гг. создавал собственную сеть значений, наделяющих новым смыслом окружающий мир, поэтому для тех лет турист — влиятельный участник процесса воссоздания культуры. От того, что он выявит как самостоятельный объект, опишет и включит в систему культурных коммуникаций, зависело будущее развитие местности. Если для последующих десятилетий характерен развитый культурный миф туризма, построенный на фиксированных предписанных значениях, то человек 1950-х гг. во многом первопроходец в стране, разрушенной войной. Следы семантической трансформации местности в связи с социально-пространственными практиками туризма 1950-х гг. в докладе рассмотрены на примере текстов путеводителей. Они демонстрируют попытку самоутверждения особого типа социальных групп, представители которых осваивали унаследованную культуру, обнаруживая стремление к системному возрождению общества, казалось бы, уничтоженного в конце 1930-х. гг. Эта пестрая среда — воевавшие, квалифицированные рабочие, криминал и др. — была способна претендовать на самостоятельную общественную позицию. Следы социально-пространственных практик указанных групп зафиксированы не только в путеводителях, но и в образцах рекламных и нормативных текстов, в публицистике того времени, в советском романе-путешествии, но крайне редки в сохранившейся топонимике.
 
 
О.А. Туфанова
(Москва)
ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД И НОВГОРОДЦЫ В ЛИТЕРАТУРЕ XVII в. О СМУТЕ
 
Ведущие приемы создания образа Великого Новгорода во «Временнике» И. Тимофеева свидетельствуют о том, что для автора, пережившего многолетнюю осаду и испытавшего все тяготы плена, этот город становится своего рода историческим лицом, достойным описания не менее чем деяния и судьбы царей и самозванцев.
Особое отношение автора к городу выражается в использовании постоянных при его упоминании высоких положительных эпитетов (на фоне употребления иных художественных приемов при назывании других городов), указаниями на особую заботу о нем Бога, сопоставлениями его судьбы с библейскими городами и реками.
В главе «Плач…» благодаря телесному коду город предстает человекоподобным существом, у которого есть голова, ноги, кости, подобие плоти, которое гибнет в объятиях то ли пса, то ли змея, то ли самого «ада» и из последних сил пытается рассказать о своей беде. Не случайно повествование о судьбе города ведется от его лица, город одушевляется, а в композиционной структуре главы обнаруживаются элементы народной похоронной причети.
Ведущий мотив несвободы, переплетаясь с другими мотивами, раскрывает тяготы плена, то поддерживая тему изолированности города, то становясь причиной пребывания новгородцев в страхе и объяснением мотивов скудости, разорения, часто предвосхищающих появление мотива нанесения увечий жителям ненасытными захватчиками-сребролюбцами. Пленение каждый раз ассоциируется с разорением, запустением, свобода — с ушедшим или грядущим процветанием и красотой.
 
 
М.С. Уваров
(Санкт-Петербург)
«ПРОБЛЕМЫ УРБАНИЗМА…» Н.П. АНЦИФЕРОВА И ПЕТЕРБУРГСКИЙ ТЕКСТ НЕВОГРАДА
 
В центре доклада — две лакуны в исследовании петербургского текста: хронотоп «Петербург — Петроград — Ленинград» и современный Петербург. Хронотоп «срединного» города описан на материале творчества А. Грина, раскрывающего трансформации революционного пафоса в гоголевском преломлении судеб «маленьких людей», и В. В. Набокова, в поэзии 1921-1925 г. которого тема смерти замещается темой прощания с городом. Эпиграфом к современному срезу может служить поэзия А. Кушнера. Вслед за ним «петербургские сказки» В. Шефнера представляют текст города как органически целостный. Писатель проводит своих героев через 1920-1960 гг., не упоминая о войне, ленинградской блокаде, сталинских репрессиях. Новый этап развития петербургской прозы связан с включением реалий конца XX — начала XXI вв. в художественный образ города (Н. Галкина «Архипелаг Святого Петра»). Современные прозаики акцентируют характеристики города как культурного центра и хранителя духа Империи. Имя города становится символом всемирной и русской истории. Метафора «Невоград» стала известной благодаря А.И. Солженицыну, предлагавшему переименовать Ленинград в Невоград. Сегодня ощущается смысловая нагрузка предложенного имени-мифа, снимающего внутреннее противоборство всех осуществленных в истории имен города. Представляется, что ощущение такого рода синтетичности было присуще Николаю Павловичу Анциферову. Может быть, в этом состоит один из не разгаданных до конца мотивов его творчества.
 
 
А. Фарсетти
(Венеция)
АВАНГАРДНЫЙ ОБРАЗ ПАРИЖА: «ЭЙФЕЛЕИ» И. А. АКСЕНОВА
(ВЗГЛЯД ИЗ РОССИИ)
 
Футуристический сборник стихов И. A. Аксенова «Эйфелеи» (около 1918 г.; первая публикация — 2008 г.) рисует своеобразный образ Парижа. Он предельно не описателен, а динамически вбирает в себя сложную палитру идей и культурных ценностей авангарда начала XX в. Это требует немалого знания и внимания от читателя, призванного к активному формированию образа из калейдоскопического течения стихотворений. В отличие от многих представителей авангарда, автору было свойственно восторженное отношение к научному прогрессу: Аксенов видел в современном городе, главным образом в Париже со своей знаменитой башней, ярчайший его пример. В образе Эйфелевой башни соединены привычные аспекты новой техники (электрический свет, радио) и открытия тогдашней науки в области восприятия окружающего мира (спектроскопия, электромагнетизм). Они ориентируют поэта на создание экстравагантных поэтических метафор; подобным образом на автора влияют открытия и в живописной технике (экфрасис кубистических картин Делоне). Образ города складывается и в соотнесении с реалиями прошлого, прежде всего связанными с идеалами французской Революции (которые соотносятся с русской Революцией). Среди многочисленных отсылок к разным областям культуры выделим христианско-церковную символику. Полемически резкие высказывания и тонкие, почти незаметные цитаты (например, ироническое обыгрывание церковного жанра акафиста) служат принижению христианской религии ради создания новой, основанной на вере в прогресс, воплощенный в образе башни и, вообще, самого Парижа.
 
 
М.Л. Федоров
(Москва)
ТРИ ЛИКА ГОРОДА В ПОЭЗИИ ФРАНЦУЗСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ
(К. МАРО, Ж. ДЮ БЕЛЛЕ, Т.А. Д`ОБИНЬЕ)
 
Три крупнейших поэта французского Возрождения (К.Маро, Ж.Дю Белле, А.Д`Обинье) делают город предметом художественного осмысления. В лирике Маро он в значительной степени автобиографичен. В корпусе его текстов город часто персонифицирован, выступает полноправным героем его стихотворений. Как к близким знакомым, обращается поэт к столичному Парижу, «благородному» Лиону, пышной Соне и быстрой Роне. Уходя от легкости и салонности стихов Маро, споря с конкретностью образов его поэзии, Дю Белле воспринимает город как объект культурологического и философского анализа. Сборник «Древности Рима» в жанровом отношении — образец философской лирики, это раздумья поэта над человеческой судьбой и закономерностями исторического развития. Автор достигает масштабных исторических обобщений, прочитывая Рим как палимпсест, и основным героем этого сборника выступает «время», неумолимый закон, управляющий ходом и отдельной человеческой личности и культуры в целом. «Трагические поэмы» Д`Обинье — образец гугенотской поэзии, и для автора важно показать преимущество нового религиозного учения по сравнению с традиционным католическим. Отвечая этой задаче, город одновременно прочитывается Агриппой словно бы в четырех измерениях: предельно натуралистично (например, при описании ужасов Варфоломеевской ночи);  через традиционную библейскую оппозицию:      Иерусалим        VS           Содом, Вавилон /                                    Рим, Париж; описываемое в Париже и Риме проецируется на древнюю историю (Древняя Греция и Рим); параллельно с происходящим в Париже и в Риме события разворачиваются на небесах и в преисподней.
 
 
М.А. Фролов
(Москва)
Н.П. АНЦИФЕРОВ И «ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДСТВО». К ИСТОРИИ СОТРУДНИЧЕСТВА
 
Начало сотрудничества Н.П. Анциферова с редакцией «Литературного Наследства» относится к последним предвоенным годам и совпадает с работой ученого над книгами «Вокруг Герцена» и «Летописью жизни и творчества», по разным причинам неопубликованными.
Публикации в «герценовских» томах свидетельствуют о высоком профессионализме и чуткости автора как историка, архивиста, искусствоведа и редчайшего по трепетности и остроте восприятия публикуемых документов и материалов читателя. В комментариях к документам из герценовского архива обнаруживается интерес ученого к психологической составляющей того или иного биографического сюжета, который зачастую дополняет фактологическую сторону исследования. Это свойство проявилось, в частности, в обзоре «Герцен в изобразительном искусстве», в котором рассказ об иконографии писателя переплетен с размышлениями Анциферова над судьбой и личностью писателя.
После Великой Отечественной войны и передачи значительной части «пражской коллекции» АН СССР редакция «Литературного Наследства» пригласила Анциферова к участию подготовке трехтомного издания «Герцен и Огарев». В целом публикации Анциферова в герценовских томах складываются в единое монографическое архивно-документальное исследование, где автор рассуждает о многих важных для него исторических и литературоведческих проблемах, в том числе, например, о соотношении образов «Былого и дум» с их реальными прототипами.
В лице Анциферова редакция «Литературного Наследство» обрела безупречного сотрудника, талантливого организатора исследовательской работы, а главное — человека поразительной духовной цельности и чистоты и неизменных нравственных принципов.
 
 
Н.С. Цветова
(Санкт-Петербург)
АРХИТЕКТУРНО-ЛАНДШАФТНЫЕ ОБЪЕКТЫ В ПОВЕСТИ Е.И. ЗАМЯТИНА «УЕЗДНОЕ»
 
Повесть «Уездное» — одно из немногих замятинских произведений, разгадка которого в литературоведении традиционно связывается с «легендой местности», используемой для трансляции непримиримого отношения к русскому мещанству, к дремотной, закоснелой провинции. Но художественный хронотоп «уездного» и реальное пространство старинного русского города имеют не так много совпадений. В докладе анализируется замятинская выборка объектов из составленной краеведами-историками «визитной карточки» Лебедяни. Лебедянь «Уездного» отличается от существующей отсутствием упоминания о том, что центральная часть древнерусского поселения расположена на головокружительной высоте, на берегу Дона. Предав забвению великий Дон, Замятин убирает естественную, как представлялось и представляется любому жителю реальной Лебедяни, бесспорную доминанту географической характеристики города, определявшую уникальное ощущение бесконечных, по-былинному слившихся воедино времени-пространства. Воспринимается эта утрата как знак рождения в «уездном» человека, открывшего новую модель мироустройства. Дополнительное тому подтверждение — апокалипсические грезы героя повести: «ни Бога, ни земли, ни воды — одна зябь поднебесная». Представляется, что именно такие трагические, пророческие смыслы таят созданные Е.И. Замятиным картины бытовой жизни родного города, не подчиняющегося отныне живому историческому и природному времени, символом которого всегда было медленное, могучее течение древнего Дона. Перехватившие власть «урядники» с «железными челюстями» подавляют и природные, и историко-культурные доминанты присвоенного ценою предательства и подлости пространства и упиваются своей ничтожной значительностью, обслуживая циничных и расчетливых идеологов нового порядка.
 
 
Т.В. Цивьян
(Москва)
ЕЩЕ О ПЕТЕРБУРГЕ И ПЕТЕРБУРГСКОМ ТЕКСТЕ
(по материалам архива В.Н. Топорова)
 
В докладе представлен анализ тех частей «петербургского архива» В. Н. Топорова, которые относятся к концу 2000-х гг. (папки «Петербург 1» и «Петербург 2») и посвящены особой теме: петербургской «домашней» зелени, прячущейся во дворах-колодцах, и малым петербургским рекам, «счета которым потеряны» (речный текст, который тщательно составлял ВН.). Это «серый блокнот», постоянный спутник ВН, с записями, сделанными во время прогулок по Петербургу, и несколько сотен фотографий с изображениями таких «скрытых» пейзажей и малых рек. Это иной, непарадный Петербург, который ориентирован и на иной сюжет. Замыслы автора неизвестны — но их истоки можно предполагать: отчасти из указаний «к туманам», «к закатам», «к Достоевскому», из перечислений примечательных домов, из подневных записей маршрутов, засушенных растений (с указанием даты и места сбора) и мн. др. И, конечно, указания содержат несколько картотечных ящиков с тематизированной библиографией. Среди огромного списка литературы, «проработанной» Топоровым, особое, если не главное место занимает Н.П. Анциферов. Он сплел в своих книгах быль и миф города и, главное, отразил его душу, что и было подхвачено петербургским текстом Топорова. В его «прикровенных» зеленых и влажных пейзажах проступают идеи Анциферова о природном ландшафте Петербурга, индуцирующем сюжеты и героев Достоевского — это было прочувствовано В.Н. Топоровым и развито в его петербургском тексте.
 
 
К.А. Чекалов
(Москва)
ГОРОДСКОЙ ТЕКСТ В МАССОВОЙ ЛИТЕРАТУРЕ:
ОТ ЭЖЕНА СЮ ДО ЛЕО МАЛЕ
 
В социально-авантюрном романе Эжена Сю «Парижские тайны», сыгравшем ключевую роль в становлении жанра «тайны больших городов» и массовой литературы, образ Парижа не столь плотен и проработан, как в городском тексте «Человеческой комедии» Бальзака. И все же Сю — летописец Парижа «доосмановского» периода. Он воссоздает ряд знаковых локусов французской столицы. Характеризуя «варварский», внеположный мощному цивилизационному ресурсу Парижа, созвучный романному универсуму Ф. Купера, срез городской жизни, Сю вносит вклад в создание «парижского мифа». Городской текст «Парижских тайн», впитавший в себя компоненты готической поэтики, предвосхищает образ города в современном детективном романе. В романном цикле Лео Мале «Новые парижские тайны» (1954-1959), метатекстуальный характер заглавия которого преследует, прежде всего, коммерческие цели, полемично игнорируются «туристические» маршруты, а образ города имеет пунктирный и топографически выверенный характер. Перехватывая эстафету у Э. Сю, Л. Мале фиксирует «уходящую натуру» ныне реструктурированных и совершенно преобразившихся кварталов Парижа. Сопоставление произведений Сю и Мале позволяет убедиться в преемственности современного детектива по отношению к популярному роману XIX в. в том, что касается специфики городского текста (символизация, сгущение, дисперсность образа города; враждебность города человеку; холод; повышенная семиотичность, говорящие топонимы; размещение ключевых городских описаний в самом начале повествования; тусклое черно-белое освещение; лабиринтообразность конфигурации города; тема разложения и гниения и пр.)
 
 
Е.Г.Чернышева
(Москва)
«ТЕРРИТОРИЯ — ВСЕОБЩАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ»:
ПЕТЕРБУРГСКИЙ ХРОНОТОП В ТРУДАХ Л. В. ПУМПЯНСКОГО
 
В докладе рассмотрены черты, сближающие и разделяющие исследование петербургской темы в трудах Н.П. Анциферова и его современника, знакомого по петербургским интеллектуальным штудиям Л.В. Пумпянского. Петербургский хронотоп исследуется Пумпянским в границах собственной методологии с определенной редукцией культурно-исторических реалий, с ассоциативно-символическим подходом к истолкованию образов, с осмыслением «мифологичности» читательского представления о городе. Пространство пушкинского Петербурга в видении Пумпянского метафорически трансформируется под влиянием античных, ветхозаветных и христианских топосов, литературных реминисценций; происходит наложение архетипических образов и историософских представлений о завершенности большого исторического цикла, подводящее ученого к выводу о деструкции монументальной картины мира, как идеологической/государственнической, так и эстетической. В отдельных случаях литературовед подключает биографический, феноменологический, исторический и политический контекст для обоснования собственной гипотезы. Характерна тенденция видеть в русской литературе новой эпохи («позднего» Пушкина и Гоголя) релятивистские начала — особенно в произведениях с петербургской темой. Этим Л.В. Пумпянский существенно отличается от Н.П. Анциферова, даже в самых «метафизических» образах русской литературы видевшего укорененность в конкретике места и времени и духовно-нравственные ценностные константы. Исследования Пумпянского, изначально обусловленные влиянием «бахтинского круга» и символистской критики, «дрейфуют» к дальним семиотическим горизонтам. Тезисы Пумпянского о литературных образах Петербурга и их контексте порождены знаково-символическим истолкованием, синкретическим методом философа, культуролога и литературоведа.
 
 
Е.Н. Чернявская
(Москва)
ОБРАЗЫ СТАРЫХ ПОДМОСКОВНЫХ ДОРОГ В ЛИТЕРАТУРЕ И ОБЩЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ
 
Старые подмосковные дороги, которые в средневековье образовались между Москвой и соседними городами, обладает комплексом разнообразных ценностей, среди них создававшиеся веками исторические образы дорог — важнейшие. В докладе анализируются образы Троицкой, Владимирской и Старой Смоленской дорог, сложившиеся в общественном сознании в XIX в. и повлиявшие на выбор этих топосов Л.Н. Толстым для сюжетов своих произведений. Художественная необходимость, выдвинувшая образ старой Смоленской дороги в изобразительный центр «Войны и мира»;; Троицкой, или Святой, дороги к Сергиевой Лавре в неоконченном романе «Декабристы» и в «Войне и мире», где умирающий Андрей Болконский переживает обновленную любовь к Наташе и погружается в мысли о Боге, где спасаются от врага московские беженцы; Владимирки, кандальной дороги, в «Воскресенье», где оценка социальной и духовной несправедливости усилена восприятием 8-летнего ребенка — продемонстрирована в докладе как осознанное писателем требование исторической правды. Имея огромный в несколько исторических пластов запас исторической информации о подмосковных дорогах, можно воссоздать историю подмосковной земли как часть истории России. Пригодные для исторической реконструкции зоны не хочет забывать народ, о чем свидетельствует современный автомобильный, велосипедный, пешеходный туризм, маршруты которого пролегают по забытым и заброшенным историческим трассам Подмосковья.
 
 
М.А. Черняк
(Санкт-Петербург)
«ЛЕГЕНДА ПЕТЕРБУРГА» В ЗЕРКАЛЕ СОВРЕМЕННОЙ ПРОЗЫ
 
Для элитарной литературы, в которой реализуются экспериментальные художественные тенденции (постмодернизм, филологический роман, мифологическая, философская проза и др.), свойственно метафорическое расширение образа города, основанное на глубинном диалоге с классическим петербургским текстом (А.Г. Битов «Пушкинский дом», рассказы Т.Н. Толстой и В.О. Пелевина, проза М.Н. Кураева, В.Г. Попова, Д.А. Гранина). Беллетристике (О. Стрижак, М.И. Веллер, А.М. Столяров, А.Тургенев, П.В. Крусанов, Н.В. Галкина, Д.А. Горчев и др.) близко понятие «легенды местности» Н.П. Анциферова. Для массовой литературы характерны стереотипные сюжеты, нивелирование авторской позиции, кинематографичность, перекодирование и игра с текстами классической русской и западной литературы, активизация штампов, генетических восходящих к русской культуре начала ХХ в., поэтому здесь активизируется понятие «человека местного» с вниманием к бытовому своеобразию его жизни, психологическому складу, вкусам и т.д. В докладе рассмотрена проза В. Пелевина как яркого представителя современного «петербургского текста», видящего причину революции в феномене Петербурга. Город-музей отторгает живое, это образ города как закодированного текста с утерянным шифром. Роман О. Стрижака «Мальчик» представляет Петербург как творящийся текст с уже заданными предшествующей литературой героями и образами. Эту тему развивает повесть «Ворон» А.Столярова. Игрой с «петербургским текстом отмечены произведения П.В. Крусанова, А.Тургенева, И.Г. Вишневецкого, А.Н. Шалого. Действительно, петербургский текст «принципиально не окончен, неокончателен; его наращивает история».
 
 
Н.Л. Шилова
(Петрозаводск)
КИЖСКИЙ ТЕКСТ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
 
Фундаментом изучения кижского текста служат фольклорные, исторические и литературно-художественные источники. Фольклорные источники, например легенды о постройке Преображенской церкви, дали сюжеты более поздним литературным произведениям. Исторические документы помогают проследить генезис кижской легенды местности. Так, Кижский погост получил подробные описания в ХVII-XIX вв. как примечательное место Заонежья, но сакральный статус он приобрел позднее. Литературно-художественные источники, куда входят произведения писателей и поэтов Карелии (В. Пулькин, Т. Сумманен, Ю. Линник, Б. Гущин, В. Фирсов и др.) и России (А. Вознесенский, Р. Рождественский, Е. Евтушенко и др.), позволяют определить его особенности и этапы развития. В сравнении с северным текстом русской литературы, кижский текст молод, его развитие начинается в 1920-е годы лирикой Н. Клюева. В 1950-1970 гг. шедевры деревянного зодчества приобретают всемирную славу, и кижская легенда местности получает всё большее отражение в литературных произведениях. В 1960-1970 гг. в сознании советской интеллигенции Кижи становятся одним из символов духовного пространства Русского Севера. Семиотизация пространства острова проявилась в формировании устойчивых сюжетов. Кижи изображаются как перекрёсток культур; идеальное пространство; рукотворная красота. Отмеченные образы и сюжеты демонстрируют устойчивость, позволяющую говорить о кижском тексте как о комплексе идей и образов, связанных с определённой территорией.
 
 
Л.И. Шишкина
(Санкт-Петербург)
РЕАЛЬНЫЙ И ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ХРОНОТОП
В ПЕТЕБУРГСКОМ ТЕКСТЕ ЕВГ. ЗАМЯТИНА
 
В петербургском тексте Замятина рядом с адресами, связанными с биографией писателя, присутствуют реалии, важные для судеб его персонажей. Из названий и упоминаний вырастает топографически точный образ города, который предстает и как декорация исторических событий, и как самоценное действующее лицо замятинских произведений. При этом основополагающее значение приобретает «время Петербурга». В соответствие с концепцией писателя, знакомого с теорией относительности А. Эйнштейна, революция — это сгусток энергии, нарушающей линейное течение времени. Для Замятина характерно острое ощущение «спрессованного времени», порождающего образы «междупланетного корабля», «замкнутого стального снаряда», в котором человечество в эти «предсмертные секунды-годы» летит в неведомую тьму. Вместе с тем временное пространство его рассказов предстает растянутым на века («Пещера») и напоминает картину земли после апокалипсической катастрофы. Переживший в Петербурге «страшные, смертные годы», писатель, как многие его современники (П.Сорокин, В. Ходасевич, М. Добужинский, А. Ахматова), зафиксирует образ умирающего города, когда-то бывшего символом русской гуманистической культуры. Вместе с тем в нем перепутаны века и культурные эпохи. Таким образом, «петербургское время» в творчестве Замятина приобретает несколько аспектов: оно связано с традицией петербургского мифа, базируется на современных научных открытиях, определяется космологической и эсхатологической трактовкой революции.
 
(Голосов: 2, Рейтинг: 3.85)
Версия для печати

Возврат к списку