29-03-2024
[ архив новостей ]

ОБРАЗ РОССИИ “НА ПЕРЕЛОМЕ” ВРЕМЕН

  • Дата создания : 25.12.2006
  • Автор : В.Б.Земсков
  • Количество просмотров : 24937
В.Б.Земсков
ОБРАЗ РОССИИ “НА ПЕРЕЛОМЕ” ВРЕМЕН
 
(Теоретический аспект: рецепция и репрезентация “другой” культуры)
 
Вынесенная в подзаголовок статьи проблема в этой работе имеет не только общетеоретический, но и конкретный характер, она ориентирована на осмысление рецепции и репрезентации в странах Европы и Америки, прежде всего на современном этапе, “образа России” как культурно-цивилизационного субъекта мировой истории.
Исторический и общественно-психологический контексты
Речь идет об одном из самых трудных и драматических периодов исторической судьбы России. Содержание этого периода, естественно, определяют исходные импульсы, которые служат для восприятия и построения “образа России”, а точнее “образов России”, так как они могут быть весьма различными в разных странах.
В хронологическом отношении тема “Россия на переломе”, в узком смысле, охватывает период от стагнации социализма, перестройки с середины 80-х гг. XX в. и последующих событий, вплоть до сегодняшних дней. В более широком смысле прямое отношение к теме имеют, конечно, и предшествующие десятилетия, весь XX век, и более того все русское прошлое, куда уходят корни проблем и истоки образа России в зарубежных культурах. Однако прошлое здесь будет не предметом изучения, а пунктом референции для истолкования восприятия и построения образа России в других культурах на современном этапе.
Обобщенно говоря, содержание периода, о котором идет речь, составляют две попытки модернизации российского общества. В советский период, в годы перестройки, была предпринята безуспешная попытка модернизировать страну без радикальных корректив общественного строя, общественных отношений, базовых ценностей. Этот опыт окончился развалом Советского Союза и выделением Российской Федерации в самостоятельное государство. Начавшиеся в 90-х годах радикальные изменения всех уровней экономической и общественной жизни носили во многом неконтролируемый, часто хаотический характер и потому и поныне они с трудом поддаются достоверному и системному осмыслению. Поверхностная — событийная — сторона их известна (хотя и не во всем объеме), а глубинная сущность понята недостаточно, она не ясна и тем, кто предпринял ту новую “перестройку” — эти годы словно покрыты пеленой тумана, слабо различимы, как в метели пушкинских “Бесов”. И не случайно ведь эти годы извлекли из исторического лексикона столь значимые для нашей истории понятия “Раскол” и “Смута” — эти классические русские автостереотипы. Естественно, это не научные дефиниции, но их аналитическая разработка как мета-концептов весьма успешно ведется в российской культурологии1. Но это с “нашей” стороны, с другой же стороны для характеристики России и русской истории и современности употребляются другие понятия и определения, о которых мы скажем.
Итак, исходные импульсы двух образов России на двух этапах переломного периода, порождены внутренним содержанием двух попыток модернизации. Обе попытки, противоположные по своей интенции (совершенствование социализма и установление капитализма) осуществлялись без соответствовавших масштабу задач интеллектуальной, социальной, нравственной ответственности. В результате борьбы элит за раздел общественной собственности под лозунгом построения “демократии” на российском пространстве возникал даже не “дикий капитализм” (то есть капитализм первичного накопления капитала), а некое кримина-лизированное “Антипространство”, казалось бы не поддающееся никакому упорядоченному осмыслению. Теперь, по прошествии времени, очевидно, что это “Антипространство” строилось по принципу инверсии: превратить все советское в антисоветское. Из советской “Формы” возникала не новая, другая, креативная “Форма”, а антисоветская “Антиформа”. И эта инверсия захватила и повергла в состояние неясного по своим последствиям тяжелого кризиса все сферы общественной, народной жизни, сознания, экзистенциальных ценностей, этики, морали, гуманизма. В итоге в зарубежных и национальных СМИ замелькали определения типа “Колосс на глиняных ногах”, “Больной гигант”, “Распад России”, “Россия хаоса и эгоизма”, “Тьма на рассвете”, “Век Безумия” и даже “Верхняя Вольта с ядерными ракетами” и т.п. Когда же второй эшелон новых элит, также советского происхождения, предпринял, в своих интересах прежде всего, шаги по упорядочиванию и структурированию нового строя, введения его в какие-то берега законности, насколько это возможно, появились новые клише: “Новый тоталитаризм”, “Неоимперия” и т.д. Определенной частью культурологии зарубежных и российских СМИ постоянно тиражировалась идея о “непродуктивности”, “тупиковости” русской цивилизационной модели.
Однако думать, что во всем виноваты “антисоветские” элиты советского происхождения было бы ошибкой — обвал захватил практически все слои и уровни общества, все интеллектуально-нравственное поле, весь “народный мир”, во всяком случае большую его часть. По-иному быть и не могло в “Антипространстве”, в мире тяжкого похмелья после превращения Великой Утопии в Антиутопию, а затем в зону кризиса. Раскол в обществе и во всем западном мире по отношению к России породил и два типа видения будущего страны: возможный выход из кризиса или развал государства. Похоже, сторонников последней идеи не удовлетворяет никакая Россия, ни та, ни другая, ни возможная, как их не удовлетворяет и предшествующая, и та, что была до нее, и еще раньше…
Как же относиться к такому видению России? Единственно продуктивным представляется не отбрасывание грубых, категоричных клише как “злостной клеветы”, а глубокое обдумывание сложности российской истории, ее особой судьбы, во многом как бы сконцентрировавшей противоречия всемирного характера. Самим русским есть много, что предъявить своей истории, понять, как выходить из тупиков Великой Утопии-Антиутопии, куда не заходил ни один из народов. Этот анализ важен и для понимания судеб “других”, всего мира, так как без столь “неудобной”, “неуютной” России не решить ключевых проблем всемирного развития. Происходящий в России перелом со смутным исходом отражает общее состояние мира, также живущего на переломе. Выживание будет возможным только с возрастанием ресурсов гуманизма, толерантности, социальной и интеллектуальной ответственности, трансформирования “принципа надежды” (старый ресурс Утопии) в реалистические формы, способные сплачивать людей. Вес России на чаше весов истории сегодня не меньше, чем он был раньше. Могут возразить, что здесь представлена русская точка. Что же, это так. Но далее речь пойдет как раз о специфических механизмах рецепции и репрезентации образа другого/чужого, о соотношении и взаимодействии критериев объективности и субъективности в имагологии как научной дисциплине, изучающей эту сторону жизни мирового культурно-общественного сознания.
Имагология как дисциплина
Когда мы употребляем словосочетания “образ страны”, “образ народа”, мы вступаем в область научной дисциплины, которая изучает рецепцию и репрезентацию своего мира или мира других. В понятийном аппарате имагологии понятие “образ” имеет и широкое, обобщающее значение, и более узкое и конкретное, в качестве одного из механизмов и инструментов рецепции и репрезентации других/чужих. К теме необходимости различать помимо “образа” другие категории восприятия и репрезентации другого/чужого мы вернемся позднее, пока же обратим внимание на то, что имагология — молодая, но активно развивающаяся дисциплина, причем особенно бурно именно в современный период, когда место идеологии заняли культурология и цивилизациология, а процесс глобализации породил острую потребность понимания особенностей других/чужих и, соответственно, необходимость изучения того, как формируются их “образы”. Существует целый спектр познавательных импульсов, породивших имагологию — упоминавшиеся культурология, цивилизациология, геполитика, политология, наконец, собственно гуманитарные дисциплины. То есть имагология имеет междициплинарный характер, соединяя фольклор, литературу, различные виды искусства, элитарную, “высокую”, и массовую культуру, СМИ, уже упоминавшиеся научные дисциплины. Изучая данные этих источников в принципе, имагология устремлена к обобщению и выработке некой объединительной парадигмы рецепции и репрезентации других/чужих в пространстве своей и других культур.
В XX веке имагология стала особенно активно развиваться на почве изучения Советского Союза в Соединенных Штатах Америки и в Германии, что объяснимо как глобальным соперничеством двух сверхдержав, так и подспудно тлевшим конфликтом в разделенной Германии. Возникала имагология как ответвление от более традиционных дисциплин, таких, как “русистика” и “советология”. К этим наиболее ранним центрам присоединились Франция, Англия из восточно-европейских стран — Польша. Возникают международные проекты, проблемные объединения2 (см. Библиографию).
В последнее десятилетие XX века начала зарождаться и отечественная имагология, именно как дисциплина, хотя культурная рецепция исследовалась и много раньше. Вышел ряд трудов, посвященных рецепции и репрезентации России в зарубежных странах в общем плане и применительно к отдельным странам, в частности, к Польше3.
Очевидно, что выработки собственных подходов и решений требует прежде всего то внимание, которое в мире, особенно в странах Европы и Америки, уделяется России. Очевидно, при этом, что полезным может быть только такой подход, который при изучении этой тематики максимально устраняет всякие намеки на национальные “комплексы”, “обиды” и т.п. Задача в том, чтобы понять механизмы и инструменты формирования “образа” другого/чужого, как и причины дифференцированности таких образов в различных странах. Это не исключает, что на втором этапе будет применен и аксиологический подход к оценке выявленного материала.
Рецепция и инструменты репрезентации других/чужих
Прежде всего следует иметь в виду, что имагология имеет дело с особой разновидностью культурно-общественного сознания, с особой формой миропознания, то есть со специфическим видом культуротворчества. Каждая культура любого уровня развития по-своему воспринимает, воссоздает и закрепляет в памяти образы других/чужих, такие образы, которые характеризуют либо отдельные стороны, черты и свойства этих “других”, либо в целом их “сущность”, их идентичность, на фоне собственных представлений о норме и ценностях. Аксиологичность рецепции и репрезентации является универсальным свойством имагологических операций.
Имагологические “продукты” функционируют прежде всего в пространстве собственной культуры, но могут переходить в другие ареалы и таким образом становиться общим достоянием, они также, естественно, встречают реакцию-резонанс, положительный или негативный, в той культуре, к которой относится тот или иной образ.
Среди инструментов создания и закрепления имагологических “продуктов” традиционно выделяются различные формообразующие механизмы, имеющие различный диапазон действия: стереотипы, имиджи, образы (в узком значении слова). Можно наблюдать досадную путаницу понятий стереотип и имидж, их надо разделять, о чем еще будет сказано, пока же отметим, что к этому обычно употребляемому набору следовало бы добавить еще один инструмент, что позволяет расширить и дифференцировать способы формирования образов других/чужих. Речь идет о их возникших уже в XX веке и ставших важной составной частью имагологической рецепции и репрезентации понятийно-логических структурах. Они в меньшей степени связаны с образной функцией мышления и являются продуктом таких аналитических дисциплин, как цивилизациология, культурология, хотя и они не чуждаются метафорического арсенала (например, уже упоминавшееся понятие “Раскол”). Отметим также, что часто используемое понятие “мифологема” не представляется удачным — оно из иной области и в сфере имагологии приобретает расплывчатый характер, хотя, конечно, конструирование образа других/чужих с помощью любых из упоминавшихся инструментов в широком смысле является процессом мифотворческим.
Как верно было отмечено, в сумме своей стереотипы, имиджи образы и “имагологические понятия” назовем в рабочем порядке так упоминавшиеся понятийно-логические структуры) создают картину мира4 другой страны, народа, а точнее было бы сказать их картины мира, так эти картины отличаются в зависимости от того, с помощью каких инструментов они создаются. В зависимости от выбора инструмента, в картине мира будет преобладать образно-символическое, понятийно-образное или понятийно-логическое начало. Из сопоставления этих картин мира можно составить и некий суммарный образ этих других/чужих, который будет основываться на устойчивых рядах стереотипов, образов, понятий, символических объектах, знаковых сюжетах, персонажах, мотивах и т.п. Герменевтическая работа с текстами различных культур выявляет, что картины мира одной и той же страны в различных культурах-рецепторах могут сильно не совпадать, что отражает как различие в системе норм и ценностей, так и влияние различных факторов на имагологическую рецепцию и репрезентацию.
Факторы, влияющие на формирование картины мира
Среди факторов, влияющих на формирование имагологической картины мира,— практически все то, что определяет бытие, быт и историю. Это факторы природно-географические, климатические, цивилизационные, религиозно-конфессиональные, историко-культурные, уровень развития экономики, бытовая культура, обычаи, культура высокая, роль и место страны в мировой истории и т.п., причем восприятие той или иной страны может изменяться при возрастании или уменьшении ее роли при смене мировых геополитических конфигураций.
Важную роль в восприятии той или иной страны или народа играют топологические факторы: близость/пограничность/дальность. Часто близость и пограничность усиливает остроту восприятия “других”, даже соседей, близких по своим корням (например восприятие России в Польше или Польши в России). Негативными факторами могут быть и конфессиональные различия, и исторические коллизии, и различия в уровне культурного развития и т.п. Негативная окраска восприятия страны может возникать и в географически удаленных странах-рецепторах, но там оно быстрее изменяется, чем в близких, пограничных культурах, особенно родственных по корням. Так, например, это очевидно во взаимовосприятии таких стран как Россия – Германия – Франция – США в различные периоды XX века: Первая мировая война, революция 1917 года, Вторая мировая война, “холодная война”, перестройка и далее.
Но близость или удаленность не обязательно порождает негативный имагологический образ, возможны позитивные имагологические образы между пограничными родственными соседями (Россия – Белорусия) и удаленными между собой странами (например, Россия – Канада, Россия — страны Латинской Америки).
Рецепционную “сетку”, так сказать, имагологический “зрачок” образуют системы ценностей и норм, основные константы национально-этнической ментальности, “через” которые оценивается, “рецензируется” и “цензурируется” другая/чужая культура. Речь идет об оценке иной культуры с позиций собственного опыта, об опыте взаимодействия с этим “другим”, об идущих из исторического прошлого представлений о нем, о представлениях о нем как о культурно-цивилизационном субъекте, его развитии, его целеполаганиях во взаимоотношениях, о его исторической траектории и роли.
В этой процедуре “рецензирования” и “цензурировании” опыта другого/чужого особое внимание уделяется цивилизационной, конфессиональной принадлежности (в отношении России — ее принадлежность к православному миру), идеологии, политической, экономической системе, характеру собственных отношений с этим “другим” на разных исторических этапах.
Кто выступает в роли органа, выносящего суждение, формулирующего стереотипы — имиджи — образы другого/чужого? Это и государство, и политическая пропаганда, и церковь, и культура в разных ее видах, прежде всего литература, СМИ. Словесные, изобразительные средства, картинка ТV, играют, очевидно, ведущую роль как инструменты репрезентации представлений о другом/чужом, особенно, велика роль слова как наиболее универсального средства самовыражения. Картина мира той или иной страны в пространстве другой культуры всегда имеет достаточно длинную историю. Если речь идет о коренных европейских странах, то эта история уходит своими корнями в Средние века, приобретает новый характер в эпоху Ренессанса и в последующие периоды по мере формирования “современного” и “пост-современного” обществ. Что касается “молодых” стран (как страны Америки), взаимное знакомство с ними намного короче во времени, но оно не становится от этого менее острым, и, пожалуй, обнаруживает в США и в Латинской Америке особую и разную заинтересованность.
Поскольку есть история возникновения образа другого/чужого мира, то, казалось бы, мы можем говорить и о его развитии. Однако, в данной области, характер развития, если вообще о нем можно говорить, носит отнюдь не характер эволюции (хотя, присутствует и эволюционный момент), а характер “наращивания”, наслоения все новых и новых характеристик, которые, не элиминируя старого, образуют дополнительные ряды. Старое никогда не исчезает, и всегда может возникнуть из глубин истории в обстоятельствах, которые активизируют память реципиента о “другом”, и в том, что касается его “положительных”, и в том, что касается его “отрицательных” сторон.
В итоге можно сказать, что картина мира другого/чужого тяготеет к малой подвижности, к инерции, даже качественные сдвиги, происходящие в другой культуре (как в России переломного периода), даже изменения “положительного” характера не закрепляются быстро в восприятии “других”, особенно если накладываются на отрицательные наслоения, и, напротив, негативные моменты легко входят в обиход.
Историческая динамика — это важнейший аспект, нацеленный не только на вычленение устойчивых, традиционных “герменевтических цепей”, из которых складывается картина мира России, но и на выявление того нового в ее образе, что принес кризисный, переломный период российской истори, ее культуры. Такого масштаба события всегда были генерирующими моментами в рецепции образа “другого”. В отношении России достаточно назвать некоторые важнейшие исторические периоды, явления и события, в которых она выступала в роли протагониста мировой истории: Россия, защитившая Европу от монгольского нашествия; Россия Петра Великого; Россия — победительница Наполеона; Россия — “жандарм Европы”, идеолог Священного Союза; всемирное значение культуротворчества России XIX и начала XX века; Россия Октябрьской революции, гражданской войны и террора; Вторая мировая война, победа над фашизмом; Россия — Советская империя; Россия лагерная и диссидентская — и последующие трансформации.
Следует также учесть, что образ другого/чужого, который формируется с ранних периодов его истории разными областями культуры и на основе интерпретации разнопорядковых факторов, о которых речь уже шла, предстает не только в фиксированном, закрепленном виде в словесном, литературном творчестве, изобразительном искусстве, а теперь в СМИ, в ИНТЕРНЕТ’е и т.п., но и в виде некой “туманности” культурно-бессознательного того или иного общества, где накапливаются упоминавшиеся рядоположные новые наслоения. События активизируют культурно-бессознательное и извлекают из “туманностей” памяти готовые формулы — стереотипы, имиджи, образы.
Стереотип
Стереотип — одно из самых мощных средств формирования картины мира других/чужих, наиболее древний и наиболее живучий, практически неумирающий способ имагологического культуротворчества. Стереотипы, действующие и сегодня в культурах древнего происхождения в отношении других/чужих, восходят к ранним периодам формирования этносов, этнического сознания, и более того, невидимыми путями — к архаическим формам “культурного различения”, таким как мы/они, свой/чужой, то есть к родо-племенным уровням, когда основой восприятия другого/чужого были незнание, непонимание, страх, вражда. Древняя основа и поныне живущих в сознании различных культур этнических стереотипов подтверждается эпическим фольклором, который является хранилищем форм восприятия и оценок различных и уже исчезнувших, и ныне существующих народов. Это очевидно и из анализа таких, например, стереотипических связок, как “русский медведь” или “немецкий волк” — они явно имеют тотемную привязку.
Однако было бы ошибочным думать, что формирование базовых стереотипов происходит только в ранние периоды. Напротив, это вечный инструмент создания и репрезентации других/чужих, вечный поскольку вечны, переходя из одного состояния в другое, коллективные формы имагологического культуротворчества. Источником формирования стереотипов являются и крестьянская и городская среда, различные виды городской культуры, вообще словесность в широком смысле слова, и, конечно, сословные и государственные слои общества. Аксиологичность в стереотипе носит грубо оценочный характер: “плохой” при негативном восприятии, “хороший” — при позитивном. То есть это “черно-белая”, неотрефлектированная оценочность. Механизм формирования стереотипа состоит в редукции, упрощении, схематизации прототипа, сведении его к генерализованному и категоричному шаблону. Эти имагологические формы составляют копилку культурно-бессознательного разных народов, и она пополняется новыми формами, вариациями на новых этапах развития.
Приведем суждения польского философа Адама Шаффа о стереотипе, удачно характеризующие его особенности и природу.
а) его предметом являются прежде всего определенные группы людей (расовые, национальные, классовые, политические, профессиональные, по половому признаку и т.п.), а также — вторично — общественные отношения между ними (например, стереотип революции);
б) его генезис является общественным, то есть он передается личности как выражение общественного мнения путем воспитания в семье и среде, независимо от личного опыта;
в) в связи со своей оценивающей функцией он несет определенную эмоциональную нагрузку (негативную или позитивную);
г) с точки зрения правдивости стереотип либо полностью противоречит фактам, либо соответствует им частично, создавая видимость полной правдивости своего содержания;
д) он долговремен и устойчив к изменениям, что связано с независимостью стереотипа от опыта с его эмоциональной нагрузкой;
е) перечисленные выше черты делают возможной реализацию общественной функции стереотипа, заключающейся в защите принятых обществом или группой ценностей и оценок, индивидуальное усвоение которых как обязывающей общественной нормы, является условием интеграции личности в группе;
ж) он всегда связан со словом-названием (либо с выражением из нескольких слов), которое является импульсом, активизирующим содержание стереотипа в определенном контексте;
з) название, с которым связан стереотип, чаще всего, служит также названием соответствующего понятия, что ведет к мистификации стереотипа как вида понятия, хотя стереотип принципиально отличается от понятия и с точки зрения общественной и познавательной функции, и с точки зрения лежащего у их основ процесса создания соответствующих суждений5.
Добавим к этому, что стереотипы гнездятся, так сказать, в глубинах культурно-бессознательного, входят в состав его первичного “бульона”, они никогда не исчезают, способны активизироваться и обнаружить свою актуальность и в самые неожиданные моменты и во вполне предсказуемых ситуациях. Стереотипы являются первичными имагологическими формами и могут служить для построения других форм, будь то имиджи или образы.
Имидж
Нередко понятие “имидж” употребляется в значении “стереотип” или “образ”, однако представляется, что следует выделить его как специфический имагологический инструмент. Исходя из сегодняшнего словоупотребления, следовало бы закрепить за “имиджем” функцию создания полит-пропагандистского стереотипа, специально вырабатываемого в целях идеологической, геополитической борьбы на международной арене. Как особый стереотип имидж, видимо, можно выделять с периода нового времени, когда начинается конкурентная борьба за колонии (так, Испания создает “розовую легенду” о своей роли в Новом Свете в ответ на “черную легенду”, пропагандировавшуюся Англией), но по-настоящему пропагандистские кампании разворачиваются со второй половины XIX века (захват новых колоний, передел мира) и далее — в XX веке, но особенно на рубеже XX-XXI вв., в эпоху когда имиджмейкеры, полит-технологи, устраивающие пиар-акции, становятся важнейшими фигурами борьбы на международной арене. Средства и инструменты пиар-акций становятся все более эффективными с развитием виртуальных технологий, интернета, телевидения.
Вырабатываются специальные методы суггестии (внушения), зомбирования массового сознания. Имиджи могут опираться на стереотипы “классические”, трансформировать их в современных целях, могут создаваться заново (например, блуждающие стереотипы современных пропагандистских кампаний “империя зла”, “страна-изгой” и т.п.).
Мы включили в набор инструментов формирования картины мира других/чужих порожденные культурологией, цивилизациологией, философией истории понятийно — логические структуры, которые в отличие от имиджевых стереотипов дают углубленную оценку мира “других” и поясняют его специфичность как другой тип экзистенции, выявляют его базовые модели. Но этот инструментарий не остается только достоянием самих ученых и “высоколобой” публики. Упрощаясь в СМИ, эти понятия входят в сферу и массового сознания, становятся материалом для пиар-акций.
Образ
В данном случае мы имеем в виду не то общее значение понятия, которое применяется как общая характеристика имагологической деятельности (образ России, образ Франции и т.п.), но образ в конкретном поэтологическом значении — те образы, которые создаются литературой, искусством.
Словесность, искусство Средних веков во многом опираются именно на художественные стереотипы — жанровые каноны, жанровые образы, общие места и т.п., а в репрезентации другого/чужого на те этнические стереотипы, что были выработаны эпическим фольклором. Иной характер приобретает художественный образ с периода Ренессанса. Основное содержание образа определялось не редукцией, упрощением действительности до шаблона, но напротив стремлением воссоздать реальность во всей ее полноте и сложности. В отличие от  “плоскостного” и однозначного стереотипа образ многомерен и многозначен. Это мир многоаспектный, целостный, но одновременно и дифференцированный, в отличие от неразложимых стереотипов. Есть особая категория т.н. “вечных образов” (Дон Кихот, Фауст и др.), которые становятся образами-стереотипами, характеризующими страну, ее культуру. Вообще высокая культура может вносить очень существенные коррективы в рецепцию страны, народа, создавая другой ряд характеристики, напомним, не отменяя при этом тех, что уже существуют. Именно такую роль для восприятия России, ее народа сыграла великая культура XIX — первой трети XX вв. Назовем символические имена: Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов, отчасти Горький, Шаляпин, Стравинский, Дягилевский балет, Кандинский, Малевич, русские формалисты, позднее — в советские времена: Бахтин, Шостакович, Прокофьев…
Образы подлинного искусства обладают “бесконечной” глубиной, они опровергают стереотипы и воссоздают национальную “онтологию”, идентичность в ее подлинной сложности, и с такой же мерой подлинное искусство подходит к осмыслению и воссозданию образов других/чужих. Здесь мы имеем дело не с примитивно-центрированным, а плюралистичным, универсализированным видением другого/чужого. В образах искусства иной тип аксиологичности, более дифференцированный, аналитический, усложненный, например, вместо плохой/хороший здесь мы имеем дело с оценками хуже/лучше, но главное в том, что искусство воссоздает мир “другого” не как другого-чужого, а как иного. Утверждение существования различных “иных” и есть выражение универсализма искусства.
Историческая динамика
Исходя из сказанного можно выстроить такую схему исторической динамики развития имагологической рецепции и репрезентации.
1. Архаика, Древние цивилизации, Средние века — родо-племенные, эпико-мифологические, цивилизационно-религиозные, этнические стереотипы.
2. Новое время, современность — унаследованные от прошлого стереотипы, новые — национальные стереотипы, имперские, идеологические стереотипы, образы литературы и искусства, пропагандистские имиджи.
3. Эпоха массового сознания и культуротворчества, примерно с середины 50-х гг. XX века, переходящая в эпоху Пост-Модерна и Пост-Современности — стереотипы, полит-технологические имиджи, понятийно-логические структуры, образы.
При этом мы обнаруживаем, что взаимная рецепция тех стран, которые играют особенно важную роль в эпоху глобализации, имеет тенденцию к новому огрублению, своего рода архаизации, как бы “попятному” движению по шкале исторической динамики. Все меньшую роль, как в составе культуры Пост-Современности, так и в имагологической рецепции и репрезентации, играют литература, искусство. Преобладание грубых, “жестких” стереотипов и полит-технологических имиджей затрудняет международный диалог, порождает монологизм, нетерпимость, конфликты цивилизационно-религиозного характера (католически-протестанский/православные миры, западный мир/арабо-мусульманский мир и т.п.).
Простые стимулы стереотипов и имиджей
В мире Пост-Современности концы и начала сходятся. Когда рухнули идеологии, их место заняли аргументы цивилизационно-экономического превосходства, особенно явственно обозначив архаические контуры современного массового сознания, полит-технологического шаманства, имагологических стереотипов.
В статье «Образ “соседа” в становлении этнического самосознания» В.Н.Топоров писал о выработке этнического стереотипа другого/чужого как о естественном и необходимом различении другого/чужого во имя задач жизнеобеспечения6. Очевидно, что задачи жизнеобеспечения порождают конкурентные отношения, борьбу за ресурсы, и такие отношения обосновываются с помощью негативных стереотипов “другого”. Этот примитивный и базовый механизм сохраняется на протяжении всей истории человечества, вплоть до современности, и его не изменили предпринимавшиеся на протяжении XX века, особенно после Второй мировой войны, попытки создания международных институтов и правовых норм, которые обеспечили бы толерантное сосуществование. Политологи признали, что “мирное сосуществование” в XX веке двух конкурировавших супердержав и враждебных коалиций было на самом деле взаимным сдерживанием путем угрозы применения оружия массового уничтожения. Однако в то же время человечество стремилось решить проблему, противопоставив различным видам “центризмов” (этноцентризм — национальный, цивилизационный, идеологический) набор “универсализмов” (христианский, гуманистический, марксистско-социалистический, либерально-демократический, на нынешнем этапе — проект глобализации). Проблема, однако, состоит в том, что каждая универсалистская парадигма на деле скрывает какой-либо из видов “центризма”, как это происходит сегодня с западной “глобализацией”, за которой стоит все тот же старый, “добрый” “Pax americana”. Идеи преобразования миропорядка на основаниях многополярности, децентрализации, полицентричности также отнюдь не отменяют различные виды “центризмов”. Борьба “центризмов” оказывается константой и механизмом мировой истории, а эффективным орудием этой борьбы всегда были и остаются имагологические стереотипы и имиджи. Метафорически можно сказать, что существует как бы планетарная геополитическая подкорка, мировое “подсознание”, в котором идет хаотическая борьба и взаимодействие стереотипов, имиджей, образов “себя” и других/чужих, и в этой массе число положительных образов, видимо, всегда остается меньшим нежели число образов враждебно-конкурентного характера.
 
 
Применимы ли понятия “истинный” или “лживый” в отношении имагологических образов
В свете изложенного ответ может быть только один — нет, не применимы. Попытки отделить или разделить “истинное” и “ложное” в имагологических стереотипах совершенно неплодотворны. Такой подход лишает возможности объективно понять и оценить чужую рецепцию и репрезентацию “себя”, и уже совершенно неуместна попытка оспорить стереотипы “себя” с помощью автостереотипов, противопоставив чужому пониманию своего мира свое собственное. Не годятся здесь и оценки типа “не объективно”, “субъективно”. В порождениях этноцентрично и национальноцентрично ориентированного сознания — а это и есть источник имагологических образов — все субъективно и является порождением другого субъекта мировой культуры, а следовательно и все истинно для него, ибо создано на основе собственных ценностей и нормативов. Стереотип, образ другого/чужого, каким бы он ни был, есть не фикция, а факт сознания и культуротворческий феномен, выработанный культурой-реципиентом. Созданные той или иной культурой имагологические образы на самом деле утверждают собственную идентичность, чаще всего в противоположении “себя” — “другим”, и они входят на равных правах во всемирный театр-полилог культур.
Однако, естественно, есть и воспринимающая и оценивающая сторона, и вот для нее вполне уместно оценить чужие имагологические образы “себя” с точки зрения соответствия или несоответствия, но понимая при этом природу имагологических образов. Это очень полезная, хотя возможно, и зачастую болезненная “терапевтическая” операция, позволяющая критически оценить собственные автостереотипы. Одновременно это позволяет понять и оценить систему ценностей этого другого/чужого, который вот так увидел тебя.
 
 
* * *
Мы описали имагологические инструменты и механизмы. Их выявление — первый шаг на пути к изучению “образа России”, как он предстает в других культурах, к пониманию его специфики, определяемой как русской “онтологией”, так и историей. А для определения того, как решать этот вопрос, предстоит прежде всего сказать о цивилизационно-культурных особенностях России и ее положении среди иных культур. Но это уже тема другой статьи.
 
Примечания
 
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта "На переломе: образ России прошлой и современной в литературе и культуре Европы и Америки (конец XX – начало XXI вв.)" (№ 06-04-00547а)
 
1 См., например: Российский цивилизационный космос (к 70-летию А.Ахиезера), М., 1999.
2 Imagology: A Handbook of the literary Representation of National Characters. Tds M. Beller / J.Leersen. 2006.
3См.: Образ России, русской культуры в мировом контексте / Под общ. ред. Челышева Е.П. М., 1998; Образ России: Россия и русские в восприятии Запада и Востока / Ред. В.Е.Багно (отв. ред.) и др. СПб., 1998; Образы России в научном, художественном и политическом дискурсах / Отв. ред. Ермаченко И.О. Петрозаводск, 2000; Поляки и русские в глазах друг друга / Отв. ред. В.А.Хорев. М., 2000; Поляки и русские: взаимопонимание и взаимонепонимание / Сост. А.Липатов, Ю.Шайтанов. Россия — Польша: Образы и стереотипы в литературе и культуре / Отв. ред. В.А.Хорев. М., 2003, Миф Европы в литературе и культуре Польши и России / Отв. ред. В.Хорев. М., 2004; Хорев В.А. Польша и поляки глазами русских литераторов. М., 2005.
4Хорев В.А. О живучести стереотипов / Россия — Польша: образы и стереотипы в литературе и культуре, указ., соч., с. 7.
5Цит.: Россия — Польша: образы и стереотипы в литературе и культуре, указ., соч., с. 8, 9.
6Топоров В.Н. Образ “соседа” в становлении этнического самосознания: русско-литовская перспектива // Славяне и их соседи: Этно-психологический стереотип в средние века. (Сб. тезисов). М., 1990, с. 5.
 
 
 
* * *
Избранная зарубежная библиография
1.     Arndt, Astrid [Hrsg.] Imagologie des Nordens: kulturelle Konstruktionen von Nцrdlichkeit in interdisziplinдrer Perspektive. Frankfurt aM: Lang, 2004. 309 S.
2.     Beller Manfred (Ed). L’immagine dell’altro e l’identitа nazionale: metodi di ricerca letteraria. Fasano: Schena Editore, 1996. 213 S.
3.     Bessiиre Jean (Ed.)  Perspestives comparatistes. Paris: Champion, 1999. 335 S.
4.     Boissau Pierre-Yves (Ed.) Le voyage en Russie et en URSS. Toulouse: Universitй de Toulouse, 2002. 355 S.
5.     Dohmen Doris. Das deutsche Irlandbild. Imagologische Untersuchungen zur Darstellung Irlands und der Iren in der deutschsprachigen Literatur. Amsterdam: Editions Rodopi, 1994. 254 S.
6.     Dyserinck Hugo (Ed.) Komparatistik und Europaforschung: Perspektiven vergleichender Literatur — und Kulturwissenschaft. Bonn: Bouvier, 1992. 314 S.
7.     Dyserinck Hugo (Ed.) Europa und das nationale Selbstverstдndnis: Imagologische Probleme in Literatur, Kunst und Kultur des 19. und 20. Jahrhunderts. Bonn: Bouvier, 1988. 435 S.
8.     Engel-Braunschmidt Annelore. Ultima Thule: Bilder des Nordens von der Antike bis zur Gegenwart. Frankfurt: Lang, 2001. 212 S.
9.     Gischer Manfred S. Nationale Images als Gegenstand vergleichender Literaturgeschichte: Unters. zur Entstegung d. komparatist. Imagologie. Bonn: Bouvier, 1981. 254 S.
10. Foti Markus A. Essais l’imagologie: rйflexions sur le stйrйotype culturel а partir d’exemples littйraires franςais et francophones contemporains. Nice, 1997. 379 S.
11. Fuchs Anne (hrsg.) Reisen im Liskurs: Modelle der literarischen Fremderfahrung von den Pilgerberichten bis zur Postmoderne: Tagungsakten des internationalen Symposions zur Reiseliteratur, University College Dublin vom 10.-12 Mдrz 1994. Heidelberg: Wunter, 1995. 686 S.
12. Fuery Patrick and Fuery Kelli. Visual cultures and critical theory. London: Arnold, 2003. 137 S.
13. Gagern Chris von. Reisen in die Karibik: wie sich Kontakt mit anderer Kultur in Reisebeschreibungen darstellt. Frankfurt aM: Lang, 1994. 418 S.
14. Harth Dietrich (Hrsg.) Fiktion des Fremben: Erkundung kultureller Grenzen in Literatur und Publizistik. Frankfurt aM: Fischer-Taschenbuch-Verl., 1994. 320 S.
15. Heitmann Klaus. Spiegelungen: romanistische Beitrдge zur Imagologie. Heidelberg: Winter, 1996. 443 S.
16. Heitsch Friederike. Imagologie des Islam in der neueren und neuesten spanischen Literatur. Kassel: Ed. Reichenberger, 1998.
17. Hoffmann Johannes. Stereotypen, Vorurteile, Vцlkerbilder in Ost und West — in Wissenschaft und Unterricht: eine Bibliographie. Wiesbaden: Harrassowitz, 1986.
18. Imagologie: problиmes de la reprйsentation littйraire: Studientagung der Schweizerischen Gesellschaft fьr allgemeine und vergleichende Literaturwissenschaft vom 29./30/ Juni 1987 in Sankt Gallen. Bern: Lang, 1988. 89 S.
19. Imagologie: interculturalitй et didactique // Universitй d’Oran.— 1.1998 (журнал)
20. Kanceff E. L’Est Europeo e l’Italia: immagini e rapporti culturali: studi in onore di Piero Cazzola. Genиve: Slatkine, 1995. 578 S.
21. Kersten Sandra (Hrsg.) Spiegelungen: Entwьrfe zu Identitдt und Alteritдt; Festschrift fьr Elke Mehnert. Berlin: Frank und Timme, 2005. 521 S.
22. Literarische Imagologie: Formen u. Funktionen nationaler Stereotype in d. Literatur / [Univ. Bayreuth] Bayreuth: Ellwanger, 1980. 128 S.
23. Lund Allan A. Zum Germanenbild der Rцmer: eine Einfьhrung in die antike Ethnographie. Heidelberg: Winter, 1990. 100 S.
24. Mehnert Elke (Hrsg.) Imagologica Slavica: Bilder vom eigenen und dem anderen Land. Frankfurt a.M.: Peter Lang, 1997. 168 S.
25. Elke Mehnert (Hrsg.) Studien zur Reiseliteratur — und Imagologieforschung. Frankfurt a.M.: P. Lang, 1997. (серия)
26. Mehnert Elke (ред.) Миры образов — образы мира = Bilderwelten — Weltbilder: Справ. по имагологии / М-во образоания Рос. Федерации, Волгогр. гос. пед. ун-т, Упр. междунар. сотрудничества; Пер. с нем. М.И.Логвинова, Н.В.Бутковой/. 2-е изд., доп. Волгоград: Перемена, 2003. 93 с.
27. Minot Franςois. Quand l’image se fait publicitaire: approche thйorйtique, mйthodologique et pratique. Paris: L’Harmattan, 2001. 253 S.
28. Montandon Alain. Moeurs et images: etudes d’imagologie europйenne. Clermont-Ferrand. Universitй Blaise Pascal, Centre de recherches sur les littйratures modernes et contemporaines, 1997. 175 p.
29. Moura Jean-Marc. L’Europe littйraire et l’ailleurs. Paris: Presses Universitaires de France, 1998. 200 S.
30. Moura Jean-Marc. Imagologie littйraire et mythocritique: rencontres et divergences de deux recherches comparatistes // Mythes et littйrature. Paris, 1994, pag. 129 S. 129–141.
31. Papiуr Jan. Polnisch-deutsche Wechselbeziehungen im zweiten Millenium.— Budgoszcz: Wydawn. Akad. Bydgoskiej im Kazmierza Wielkiego.— Teil 2., Bibliographie zur polnischdeutschen Kulturkommunikation: (Materialien zum Polenbild und zur kulturellen Imagologie), 2002. 435 S.
32. Photographie und Gesellschaft: Zeitschrift fьr photohraphische Imagologie; Forum fьr sozial — und humanwissenschaftliche Forschungen ьber das Medium Photographie sowie verwandte Bereiche unter besonderer Berьcksichtigung der Geschichtswissenschaft. Wien: Photographie und Gesellschaft c/o Inst. fьr Zeitgeschichte, Univ. Wien.
33. Rafo Snjezana. Images de la Yougoslavie dans l’oeuvre de Peter Handke. Montrйal: Universitй de Montrйal, 2003. 95 S.
34. Riesinger Robert F. Ein/Bild/ung/en: Passagen zu einer Imagologie des Audiovisuellen. Salzburg, Univ., Diss., 2003. 249 S.
35. Dchubert Gabriella (Hrsg.) Bilder vom Eigenen und Fremden aus dem Donau-Balkan-Raum: Analysen literarischer und anderer Texte. Mьnchen: Sьdosteuropa-Ges., 2003. 370 S.
36. Sorge Veit. Literarische Lдnderbilder in Liedern Wolf Biermanns und Wladimir Wyssozkis: ein imagologischer Vergleich an Liedtexten der Autor-Interpreten aus den Jahren 1960 bis 1980. Frankgurt a.M.: Lang, 1998. 135 S.
37. Stanzel Franz K. Europдer: ein imagologischer Essay. Heidelberg: Univ.-Verl. Winter, 1997. 113 S.
38. Strasser Jьrgen. Zwischen Putsch und Paradies: Chile in den deutschsprachigen und franzцsischsprachigen Literaturen: eine imagologische Analyse mit Schwerpunkt auf dem 20. Jh. Frankfurt aM.: Lang, 2001. 352 S.
39. Swiderska Malgorzata. Studien zur literaturwissenschaftlichen Imagologie: das literarische Werk F.M. Dostoevskijs aus imagologischer Sicht mit besonderer Berьcksichtiung der Darstellung Polens. Mьnchen: Sagner, 2001. 495 S.
40. Taylor Mark C., Saarinen Esa. Imagologies: media philosophy.— London; New York: Routledge, 1994.
41. Wosnessenskaja Julia (Hg.) Was Russen ьber Beutsche denken: Interviews. Mьnchen: Roitman, 1988. 172 S.
42. Zach Wolfgang, Kosok Heinz (eds.) National images and stereotypes. Tьbingen: Narr, 1987. 244 S.
 
(Голосов: 5, Рейтинг: 7.15)
Версия для печати

Возврат к списку