О.Е. Фалковски

 

Я не принадлежу к тем, кто считает,

что будущее Канады неизбежно приведет

к ее аннексии Соединенными Штатами.

Канада обладает всеми признаками

независимой великой страны. Ей предначертано

стать Россией Нового Света.

Б. Дизраэли

 

 

В 2007 году Канада будет отмечать 140-летие создания Канадской Конфедерации. В рамках встреч официальных лиц России и Канады постоянно делается акцент на то, что Россия и Канада – соседи и что именно по принципу «добрососедских» отношений должно строиться взаимодействие между двумя странами.[1]

Россия часто называет Канаду «соседом через Северный полюс», несмотря на то, что вся наша «общая граница» сегодня сосредоточена в географической точке, в которой сходятся полярные арктические сектора обеих стран.[2] Однако следует помнить, что 140 лет назад территории тогдашней России и современной Канады имели более чем тысячекилометровую общую сухопутную границу. Правда продолжалось это «тесное соседство» всего три с половиной месяца.

Появление северо-американской границы России было обусловлено  сугубо личными интересами. «Открыли» эту часть Северной Америки  русские казаки-землепроходцы (их тогда называли «промышленниками» – в том смысле, что они пришли в Америку из Сибири промышлять пушного зверя). Имперских амбиций у казаков не было, и они начали осваивать эту землю не для России и не для «всего мира», а для себя. Позднее Петр  I отправил Витуса Беринга разведать и нанести на карту «неведомую землицу» за «ледяным морем». Экспедиция Беринга в Северную Америку через  Сибирь и Камчатку длилась шестнадцать лет. Лишь в 1741 году берег Аляски обнаружил корабль Алексея Чирикова – верного спутника Беринга. Именно тогда «официальные» посланцы Российского государства впервые ступили на землю Аляски и объявили ее российским владением.

В 1799 году была создана «Российско-американская компания», до 1867 года управлявшая этими землями, получившими официальное название «Русская Америка». Над северо-западной частью Американского континента взвился русский триколор, на расширенной верхней полосе которого император Павел I дал право поместить российский национальный символ  – двуглавого орла. Началось экономическое и культурное освоение «Русской Америки», стали создаваться православные поселения, состоявшие, в основном, из новообращенных коренных жителей.

После неудачной для России Крымской войны 1853-1856 годов, когда британские войска попытались высадиться даже на Камчатке, Александр II понял, что малонаселенную и лишенную достаточных собственных источников продовольствия «Русскую Америку», России не удержать: слишком далекой и слишком «дорогостоящей» она была для Империи. Потенциально заинтересованных покупателей этой земли было два: США и Великобритания, которая за три с половиной месяца до российско-американской сделки, провозгласила на границе с тогда еще «Русской Америкой», а тремя месяцами позже Американской Аляской, свой доминион – Канадскую Конфедерацию.[3] Так «общая» российско-канадская граница ужалась до точки, которая, тем не менее, остается точкой пересечения во взаимодействии двух стран.

Политическое и экономическое сотрудничество и дружба между двумя странами наиболее существенно проявились во время Первой мировой войны, когда Канада поставляла России ледоколы. В период Второй мировой войны Канада также состояла в союзной коалиции. В Приморском Крае  существует Воинский мемориал Великобритании, США и Канады, где захоронены погибшие на Севере военнослужащие союзных стран и участники северных конвоев.[4] Именно в годы Второй мировой войны (в 1942 г.) установились дипломатические отношения между СССР и Канадой.[5]

Анализируя канадо-советские отношения 1940-х годов, канадский историк Дональд Пейдж не только рассматривает политическое и экономическое взаимодействие двух стран, но и ставит своей задачей «узнать русских» через характеристику сущности жизненного уклада в СССР, через проводимую государством внешнюю и внутреннюю политику. Основным материалом исследования послужили отчеты первого канадского посла в СССР Д. Уилгресса и поверенных в делах Канады в СССР Л. Мейранда и Л. Форда, хранящиеся в архивах национальной библиотеки в Оттаве. Особое внимание историк уделяет бытовому аспекту советской действительности, развенчивая миф о «социалистическом благоденствии» и показывая многочисленные противоречия и расхождения между советской идеологией и реальной жизнью.[6]

В период холодной войны Канада, как известно, также не вела откровенно агрессивной политики по отношению к СССР и заняла позицию «золотой середины»[7], хотя конфронтация в канадо-советских отношениях все же имела место. [8]

Сегодня Канада видит в России политического и экономического партнера, и, учитывая накопленный Россией опыт в развитии северных регионов, партнера в освоении Севера.

Пятнадцать лет назад была создана неправительственная ассоциация «Северный Форум», объединившая 17 регионов из 9 стран с целью решения общих проблем, характерных для северных регионов. Практическая деятельность «Северного Форума» сосредоточена на реализации пяти программ: охрана окружающей среды; общество и культура; устойчивое развитие северных регионов; управление на севере; реагирование на чрезвычайные ситуации.

Север и Арктика – одна из наиболее перспективных областей русско-канадского сотрудничества. Именно Север – основная точка сближения, взаимного притяжения и симпатии между Канадой и Россией, именно в этой точке пересекаются интересы двух стран («канадский сектор» занимает приблизительно 25% Арктики, «русский сектор» – 40%). Поскольку США не признают суверенитета Канады над акваторией Арктического архипелага, Россия в настоящее время рассматривается Канадой как «естественный союзник» в вопросах укрепления национального контроля (политического, экономического, экологического) над арктическими акваториями, прилегающими к каждой из стран. Кроме того, опыт освоения Севера и Арктики двумя государствами имеет «экономико-географические аналоги».[9]Помимо того, что между двумя странами налажено тесное бизнес-сотрудничество в северном регионе[10], Канада и Россия проводят многочисленные культурные программы и академические обмены по изучению северных народностей и содействуют в осуществлении контактов между коренным населением Севера. О прямых контактах между двумя странами в освоении северных регионов говорит и подписанное В.В. Путиным в декабре 2000 г. двухстороннее соглашение о сотрудничестве Канады и России на Севере и в Арктике, направленное на «укрепление институтов коренных народов, а также развитие прямых двухсторонних связей “Север – Север”».[11]

Именно в связи с северной границей (несмотря на то, что она является лишь точкой схождения полярных секторов) в Канаде сложилось восприятие России как северной державы. Ее «северность» зачастую и служит определяющим фактором рецепции России в Канаде. Канадские писатели, например, в отличие от своих европейских (и русских!) коллег, разрушают стереотипное восприятие Сибири как «тюрьмы». В канадской литературе ХХ века (см. произведения Ф.Ф. Гроува, Р. Уиба, С. Бердселл, Г. Вандерхейга и др.) Сибирь не связывается с деспотией российских правителей. Поскольку ее природные ландшафты походят на канадские, Сибирь подчас предстает как «русский Новый Свет».

Наши взгляды на другой народ формируются не только из прочитанных книг, кинофильмов и СМИ, но и под влиянием случайных событий. Известна притча об одном путешественнике, который въехал в иностранный город, выглянул из окна своей кареты и увидел рыжеволосого прохожего. Он зевнул, опустил шторы и с тех пор утверждал, что в этом городе живут одни рыжие.[12]

Скажем, канадец, посмотревший фильмы «Андрей Рублёв» или «Остров», будет считать русских набожными людьми, обладающими высокой духовной культурой, или же, напротив, найдёт их «странными», не от мира сего. Канадский хоккейный болельщик, пришедший на  матч, в зависимости от его исхода, получит от русских совершенно иное впечатление. Канадский славист, знакомый с русской культурой, воспримет Россию сквозь призму великой русской литературы; историк, занимающийся Древней Русью, и советолог сформируют совершенно разные представления о нашей стране. Во взглядах обывателя, никогда не посещавшего Россию, будет преобладать точка зрения, навязанная масс-медиа. Поэтому структура образа России в канадской культурной рецепции представляет собой некую «матрёшку», когда стержневой образ спрятан внутри нескольких составляющих, которые и обеспечивают его репрезентацию.

Следует также учитывать, что в формировании образа России в Канаде участвуют не только канадские СМИ[13], литература, учебники всеобщей истории, массовая культура и т.п., но и русские, проживающие на ее территории. Следовательно, вектор культурного восприятия России в Канаде, стране эмигрантов, двунаправлен, что, соответственно, требует выработки особого подхода при анализе «канадского» образа России.

В Канаде проживает относительно немного граждан «чисто-русского» происхождения: по последней полной переписи – всего около 40 тыс. чел., что в 10 раз меньше, чем украинских канадцев. За последние десять лет общее число уроженцев бывшего СССР выросло с 99 тыс. до 108 тыс. чел., а число канадцев, считающих русский язык родным – с 35 тыс. до 58 тыс. При этом важно учитывать, что русская этническая группа в Канаде крайне неоднородна, и достаточно четкой картины о количестве русских в этой стране нет. По различным оценкам канадской прессы, в 1995 г. в одном лишь г. Торонто проживало от 50 до 75 тыс. русскоязычных, в Монреале – около 25 тысяч.[14]

Канада испытала четыре основные волны русской иммиграции. Первая была весьма специфической и наложила заметную печать на историю освоения канадского Запада и формирование русского имиджа в этой стране. Речь идет о переселении в Канаду в 1898-1902 гг. более 7 тыс. духоборов[15] – русской религиозной общины, своего рода крестьянских протестантов, отвергавших церковную обрядность, поклонение иконам и вообще официальное православие, исповедовавших идеи пацифизма и раннехристианского коллективизма.

Преследовавшаяся царскими властями, община переселилась в Западную Канаду на средства, пожертвованные Л. Н. Толстым, идеи которого во многом созвучны мировоззрению духоборов (на оплату их переезда писатель отдал гонорар за роман «Воскресение»). В Канаду духоборов сопровождал один из сыновей Л. Н. Толстого – Сергей.[16]

Поселившись на целинных землях степной провинции Саскачеван, духоборы сохранили общинный образ жизни и коллективную собственность на средства производства. За это они вновь подверглись преследованиям, теперь уже местных властей, которые требовали отказа от коллективистских принципов и регистрации каждой семьей своей частной собственности. Поэтому в 1908 г. большая часть духоборов покинула уже освоенные ими земли Саскачевана и переселилась в горные долины самой западной провинции Канады – Британской Колумбии, где после многолетнего периода трений с местными властями, духоборы были, наконец, оставлены в покое.  Сегодня они сосредоточены, в основном, в г. Гранд-Форкс и его окрестностях (поселок Бриллиант и др.). Сохранились и поселения духоборов в Саскачеване (в районе поселков Каслгар, где в настоящее время действует музей духоборов «Веригин», названный в честь духовного лидера духоборов Петра Веригина, и др.).

Сейчас в Канаде насчитывается до 30 тыс. потомков духоборов, которые составляют наиболее (если не единственную) реально сплоченную группу канадцев русского происхождения. Более половины их сохранили знание русского языка в качестве родного. За прошедшие десятилетия в их среде произошло существенное социальное расслоение, выделился ряд крупных бизнесменов (наиболее известный из них – нефтяной магнат из Калгари), но сохранились и коллективистские сельскохозяйственные общины.

«Русские» корни во многом сохранили и исповедующие аналогичное религиозно-коллективистское мировоззрение западно-канадские сельскохозяйственные колонии российских немцев-гуттеритов (22 тыс. чел.) и в меньшей степени – меннонитов (более 200 тыс. чел.). Это протестантские секты, члены которых более столетия прожили в России и в конце 19 – начале 20 вв. были вынуждены переселиться в Канаду.[17] Во многих этих замкнутых группах сохранилось знание русского языка, хотя они не учитывались переписью как «русские».

Вторая для Канады волна русской иммиграции – послереволюционная. В отличие от большинства других западных стран (где эта волна была первой) в Канаде она была не столь значительна и отличалась относительно низкой долей в ее составе интеллигенции и дворянства, которые предпочли осесть в Западной Европе или США. В Канаду направились преимущественно иммигранты с низкой квалификацией, такова была и политика канадских властей в отношении русской иммиграции тех времен: поощрялся в основном въезд «чернорабочих». Есть лишь несколько исключений – в частности, одна из ветвей графской семьи Игнатьевых (последнего царского министра народного просвещения), члены которой поселились в Канаде и играли видную роль в развитии технических и политических наук в этой стране (ныне покойный Джордж (Георгий Павлович) Игнатьев (1913–1989) занимал посты постоянного представителя Канады в Совете Безопасности ООН и в НАТО). Часть «белоэмигрантов» – а вернее, их потомков, первоначально обосновавшихся в Китае, – прибыли в Канаду в 1956-1970 гг., проделав сложный путь через Австралию или Латинскую Америку.

Ко второй волне русских иммигрантов примыкают и иммигранты 20-х – 30-х годов, прибывшие с принадлежавших в ту пору Польше западно-белорусских земель (отчасти – и с Западной Украины), число потомков которых на середину 80-х годов оценивалась в 60-100 тыс. человек. Перепись не относит их к лицам русского происхождения (чаще – польского или белорусского), но многие из них иммигрировали, не имея отчетливо сложившегося белорусского самосознания и, как и их потомки, считают себя русскими (а следовательно, и являются таковыми). Именно представители этой группы преобладали в составе организованной в 1942 г. «Федерации русских канадцев» (22,7 тыс. членов в 1949 г., менее 1 тыс. в конце 1980-х гг.; ныне ее деятельность практически сошла на нет).

Следующая, третья для Канады волна русской иммиграции состояла преимущественно из «перемещенных лиц», потерявших родину в результате Второй мировой войны и сталинского террора. В их составе были как бежавшие с германской армией подлинные коллаборационисты, так и пленные, или же угнанные в Германию честные люди, боявшиеся репрессий в случае возвращения домой. Это наиболее разобщенная и охотнее всего ассимилировавшаяся, целенаправленно старавшаяся по возможности скорее «раствориться» в канадском обществе, группа русских иммигрантов – недружных, не доверявших друг другу, а тем более, всяким инициативам, исходившим из тогдашнего СССР. Многие скрывали свое русское происхождение, указывая в качестве страны, откуда прибыли, Германию, Францию и т.д., что в общем соответствовало истине. Эта группа была социально очень неоднородной, с явным преобладанием мужчин относительно молодого возраста, охотно вступавших в межэтнические браки с канадками. Второе поколение иммигрантов этой группы, естественно, уже не столь травмировано и не столь недоверчиво в отношении России – но и в наибольшей степени ассимилировано. Какая-то часть этой группы стала ядром основанного в 1950 г. в г. Торонто антикоммунистического Русского культурного общества (РКО), издававшего журнал «Русское слово в Канаде».  Но в целом можно сказать, что эта волна русской иммиграции отличалась наименьшим уровнем самоидентификации и наименьшей групповой активностью (в отличие от большинства других, весьма сплоченных этнокультурных групп канадцев), создав образ «особой недружности» русских.

В Канаде и США эта волна иммиграции не вызвала особого участия со стороны местных жителей. Холодная война и общий политический климат в мире располагали скорее к русофобии, нежели к русофильству, поэтому отношение к русским иммигрантам было окутано пеленой недоверия и подозрительности, а «всё русское (курсив С. Хэровик) вызывало негативную реакцию».[18]

Несмотря на явное преувеличение, русских иммигрантов действтельно не встречали с радушием. Они несли бремя инаковости: православная культура, неевропейская цивилизация – всё это создавало восприятие русских как людей второго сорта, лишенных «более привлекательных и желательных» европейских корней.[19] Поэтому у самих русских иммигрантов появлялось ощущение перефирийности, оторванности от общего североамериканского потока, чем и объяснялось их желание «раствориться» в больших городах, что нередко создавало «“невидимые” этнические ландшафты анонимности, где только натренированный глаз мог различить русское соседство».[20]

Со временем ситуация изменилось. Сегодня самая заметная группа канадцев российского происхождения – представители новейшей, четвертой волны иммигрантов из СССР, приехавшие за последние 20-30 лет. Это лица, прибывавшие в Канаду, как правило, по израильской визе, в большинстве русские еврейского происхождения, а нередко и этнически русские члены их семей. Но при этом следует отметить, что у определенной части иммигрантов этой четвертой, русско-еврейской волны, напротив, появляется тенденция к «ностальгической саморусификации», и именно они в настоящее время наиболее активно представляют русскую культуру в Канаде. Косвенным свидетельством такой «саморусификации» можно считать имевшие место в 70-х – 80-х годах случаи перехода русско-еврейских иммигрантов в православие. Как отмечал Дж. Игнатьев, который на протяжении многих лет был старостой прихода русской православной церкви в Торонто, в 1988 г. около трети прихожан составляли крестившиеся здесь русские евреи: люди тянулись к церкви как к культурному центру, связывавшему их с родиной.

Ныне положение изменилось. В 1990-х годах русская иммиграция в Канаду (например, в 1999 г. – 3734 чел.) перешла в режим нормальной экономической миграции, необязательно связанной с израильской визой или политическими мотивами. Поселившиеся в Канаде россияне, как правило, сохраняют активные культурные (а нередко и деловые) связи с Россией.

Среди русских, удостоенных звания кавалера Ордена Канады (высшая форма признания заслуг перед страной) – уже упомянутый Джордж Игнатьев[21] (в 1973 г.) и основательница знаменитой монреальской балетной труппы «Ле Гран Балле Канадьен» (Les Grands Ballets Canadiens) Людмила Ширяева (в 1984 г.).[22]

В Канаде, в отличие от других стран, как видно из приведенной статистики, не сложилось «образа эмигранта». «Русского Зазеркалья» (термин С.С. Хоружего[23]), Зарубежной России, своего рода «государства в государстве», в этой стране не было создано. Практически все русские эмигранты, за исключением небольшой общины духоборов, добровольно ассимилировались с канадской культурой, несмотря на то, что исходно всех их объединяло общее положение эмигранта в чужой стране и язык. Отчасти это произошло потому, что «советские» эмигранты уезжали, так как хотели порвать с советской действительностью и культурой, отчасти это объясняется невысоким культурным уровнем самих эмигрировавших. При этом роль «русских культурных центров» в больших канадских городах традиционно играют русские православные церкви – Храм Христа Спасителя РПЦ в Торонто, Кафедральный собор Святителя Николая Русской Зарубежной Православной Церкви в Монреале, Петропавловский собор РПЦ в Монреале, Храм Святителя Николая РПЦ в Ванкувере, одна из старейших православных церквей Канады – Свято-Троицкий Собор РПЦ в Виннипеге, на базе которого недавно был открыт православный институт, и другие.

Кроме того, в Канаде существует несколько русскоязных периодических изданий, которые можно получать либо по подписке, либо читать в Русской Библиотеке[24]. Это печатные издания третьей и четвертой волны русской эмиграции. К ним относятся альманахи «Русское слово в Канаде» (1975-79) и «Современник: Журнал русской культуры и национальной мысли» (1979-80), характеризующиеся поиском самоопределения в новой стране, стремлением поддерживать русскую национальную культуру и рефлексированием на русские темы. Периодика конца 1980-х – начала 1990-х гг. значительно отличается от периодики середины 1970-80-х гг. Она носит более прикладной характер и посвящена в основном быту, обустройству в Канаде, снабжена полезной информацией по эмиграции и аннонсами культурных событий (выставки русских художников, фестивали бардовской песни и т.п.), проведение которых планируется в городах, где издаются газеты. Среди наиболее популярных русских газет в Канаде можно выделить «Карусель», «Канадский курьер», «Самовар», «Русский экспресс», «Наша Канада», «Газета+» и др., освещающих жизнь канадского общества в русской перспективе.

Анализ русских общин в Канаде представляется важным, поскольку открывает возможность «перекрестного» изучения образа России в Канаде, «русской» Канады, «России» внутри Канады, и России глазами канадцев. Двойная рецепция поможет выявить специфику восприятия России Канадой и из Канады, задавая определенную онтологическую направленность: с одной стороны, приятие русскими канадской культуры и превращение России в некое мифопоэтическое пространство; с другой стороны, превращения Канады (страны проживания) в новую родину и ассимиляции, преодоления / стирания границ отчуждения. Здесь интерсно отметить одну этимологическую деталь: связь слов «друг» и «другой», во многом, на наш взгляд, раскрывающую феномен русскости. Если в ряде культур «другой» – это чужой, иной, вызывающий подозрительность / недоверие и пробуждающий чувство собственного превосходства / инаковости, то у русских, во всяком случае, на историко-лингвистическом уровне, «другой» – это друг, доброжелатель, вызывающий братские чувства и уважение.[25] Этим, возможно, объясняется и «всемирная отзывчивость» русских, которую, менее русофильски настроенные исследователи, называют склонностью русских к заимствованиям, объясняя ее несамостоятельностью мышления.

 

Премьер-министр Канады Маккензи Кинг (William Lyon Mackenzie King) заметил, что в «Канаде слишком много географии, но слишком мало истории».[26] В России и того, и другого более, чем достаточно. Как и в России, в Канаде встречаются чуть ли не все часовые пояса и климатические зоны, а на сходство природы России и Канады обратил внимание еще Н.М. Карамзин. Принцип сходства часто и заставляет канадцев с повышенным вниманием и интересом относиться к России.

Одним из свойств России, привлекающих Канаду, является, как уже отмечалось выше, ее северность, в чем канадские писатели видят духовное и культурное родство между двумя странами. Ряд канадских писателей и культурологов говорят об «экспансии северности»[27] в формировании сознания канадцев и русских, уделяя особое место восприятию Севера в канадской литературе и, одновременно, «открывая» Север в русской литературе и культуре, как например, это делает Гай Вандерхейг в своей новелле «Путь в Россию» («Going to Russia») и ряд других канадских писателей, в основном меннонитского происхождения, которые разворачивают действие своих произведений в России, сравнивая ее северное сознание с канадским. К ним относятся, в частности, такие писатели, как Р. Кроетч и Р. Уиб, работающие в рамках геопоэтики, художественного направления, близкого к т.н. «экологической», или натуралистской прозе, но в отличие от нее, активно развивающего образно-географический подход в подаче материала, ассоциативно расширяя образ собственной страны в несколько образно-географических систем, включая русскую.

Второй, не менее существенный аспект, так же связан географическим положением России. Именно географическое расположение России становится основополагающим в поиске самоидентичности канадцев и, сливаясь с культурным пространством, выступает средством трансляции, репрезентации и интерпретации культуры.[28] При изображении России в канадской литературе часто присутствует географическая составляющая, которая помогает определить русскую культуру и русский менталитет, представляя «русскость» посредством четкой образной локализации.

По-видимому, наиболее привлекательным для канадцев в опыте самоопределения России служит то, что она «зажата» между Европой и Азией и не является ни сугубо европейской, ни азиатской страной.[29] Подобно России, Канада также находится между Старым (Англия и Франция) и Новым (США) Светом и вынуждена искать свой, альтернативный путь. Таким образом, слагаемые канадской идентичности столь же неоднородны, что и русской, но при этом  (что, собственно, и привлекает канадцев) России удалось создать уникальную культуру, выработать своеобразный русский бренд, который опознается во всем мире.

 

Интерес к России и ее прошлому постоянно присутствует в англоязычной литературе. Например, только за последние пять лет в Великобритании, США и Канаде вышло несколько романов о России: «Приятнее всего мира» («Sweeter Than All the World», 2001) канадского писателя и историка Руди Уиба, «Россиянка» («The Russländer», 2001) канадской писательницы Сандры Бёрдселл, «Родина: роман о матушке России» («Rodina: A Novel of Mother Russia», 2006) американской славистки Кирстен Борг[30], «Акт любви человеческой» («The People’s Act of Love», 2006) шотландского журналиста-международника и писателя Джеймса Мика. Все они в той или иной степени написаны в русле продолжения великой традиции русского романа[31] (во всяком случае, сами авторы перечисленных произведений неоднократно об этом заявляли в различных интервью).

Панорамный роман Уиба претендует на толстовскую эпичность, а напряженность сюжета и психологические коллизии отсылают к Достоевскому. «Россиянка» Бёрдселл – постмодернистская игра в историю с эпиграфами из Ахматовой и Библии в перемешку с мемуарной прозой и вырезками из русских газет. «Родина» Борг – сага о России и о свободе, охватывающая практически вековой период русской истории: с 1861 года (отмены крепостного права) до решившей, по мнению автора, исход Второй мировой войны Сталинградской битвы (1943 год). В роман включены практически все сословия: от крестьянства до творческой интеллигенции, от разночинцев до бомонда. Повествование ведется в сдержанной, описательной манере, а целью книги является восстановление исторической правды о России и ее роли во Второй мировой войне. К. Борг развенчивает миф об СССР как «Империи зла», говоря о том, что народ, переживший на таком глубоком, интимном уровне страшную войну, просто не мог допустить другой войны и долгое время являлся сдерживающей силой в наметившемся в период «холодной войны» противостоянии.[32]

За роман о гражданской войне в России «Акт любви человеческой» Дж. Мик получил премию «Книга года» Шотландского совета по делам искусств. Книга Мика – стилистически изощренный, но при этом не лишенный исторической достоверности, роман-эксперимент. В отличие от «классических» ориентиров вышеназванных прозаиков, Мик избрал себе в наставники А. Белого, М. Булгакова и А. Платонова, писателей, имена которых, по мнению Мика, ничего не говорят большинству английских интеллектуалов, но время которых придет, и лет через двадцать, современное письмо будет уже немыслимо без учета достижений этих «уникальных стилистов».[33]

Здесь приведены лишь единичные примеры серьезных литературных произведений о России, созданных зарубежными авторами.[34] Отсутствие в конце XX – начале XXI вв. «великих романов о России», созданных русскими писателями, возможно объяснятся тем, что в современном мире «человеку, обладающему такой же выдающейся натурой, как Достоевский, предоставляется намного большее количество способов самовыражения, и он запросто может растерять свой талант».[35] Кроме того, раньше, как замечает Дж. Мик, «перспектива успеха никогда настолько сильно не шла вразрез с ценностью истинных достижений».[36] Поэтому сегодня наиболее легким способом заработать деньги на литературе является создание произведений популярных жанров: детективов, триллеров, фэнтези и т.п. (чем занимается, например, Б. Акунин). Однако это отнюдь не реквием великой русской литературе. Важно то, что в эпоху глобализации и космополитизма у нее есть продолжение.

Уже в начале ХХ века в Канаде появился первый роман на русскую тему – «Иностранец» («The Foreigner. A Tale of Saskatchewan», 1909) Ральфа Коннора (настоящее имя Чарлз Уильям Гордон, 1860–1937). Речь в нем идет о славянской и галисийской общинах и их постепенном слиянии с канадской культурой и с канадским образом жизни.

Автор, видимо, не очень хорошо представлял себе русских и русскую ономастику, поскольку главные герои романа обладают хотя и экзотичными, но не русскими (с русской точки зрения) именами: Майкл Калмар, образованный, говорящий на нескольких европейских языках и на хорошем, книжном английском (book English), русский джентельмен с выправкой офицера, нигилист, бежавший с каторги и приехавший в Канаду повидаться с детьми (Калманом и Ирмой[37]) и отомстить предателю и врагу Розенблатту, повинному в смерти его жены и рабском существовании его детей. Причем русский нигилист в романе Коннора – «верующий» человек, благословляющий своего сына и дающий ему поцеловать нательный крест на прощание.[38] Однако, несмотря на свою формальную религиозность, Майкл Калмар не отличается православным смирением и покорностью Божьей воле. Его мстительная и резкая натура жаждет не Божьего, а человеческого, своего собственного суда над обидчиком. На протяжении многих лет, после первого неудачного покушения на Розенблатта и побега из канадской тюрьмы[39], Калмар вынашивает план убийства ненавистного ему противника.

«Славяне», – замечает Р. Коннор, – «чрезвычайно религиозны и, если нужно, неистово религиозны».[40] Однако их религия, по мнению автора, больше походит на язычество.[41] Стать настоящим канадцем – означает для Коннора быть хорошим христианином.[42] Позицию автора во многом выражает пресвитерианский пастор, организовавший в колонии школу, поскольку, как утверждает священник, только Церковь и школа помогут превратить эту «хаотичную иностранную массу» (undigested foreign mass) в канадцев, напитав их идеями и идеалами новой страны.[43]

В романе дается постоянное противопоставление канадских и русских жизненных основ, и в противовес русской дикости, необузданности,  жестокости и фаталистской пассивности[44] приводится канадская сдержанность, деловитость, здравомыслие и миролюбивость. По сути, это роман воспитания[45], повествующий об обретении надежды новой жизни в новой стране.

Произведения канадских писателей конца ХХ века часто носят полуавтобиографический характер, поскольку в качестве повествователя выступает вымышленное лицо, но речь идет не о мемуарах или документальной литературе, а именно о литературе художественной. Опыт героя, хотя и предполагает архивную работу автора и / или семейные воспоминания, связанные с Россией, преобладающей чертой все же остается вымысел и выстраивание возможного развития событий за счет воображения. Причем Россия и Канада в этих произведениях всегда находятся в тесной взаимосвязи, будь то ассоциативные соотношения двух стран (общая граница, северный менталитет, огромная географическая протяженность), обращение к русской литературе (обилие имен русских писателей и философов в ткани художественного повествования или их прямое / косвенное влияние на канадских прозаиков, и, как следствие, интертекстуальный диалог двух литературных традиций) и, наконец, принадлежность к русской общине в Канаде и русские корни автора.

Канадская литература с русским колоритом – это литература культурного пограничья и одновременно преодоления границ. Здесь вступает в силу так называемое «третье» (субъективное) «время-пространство», означенное не дихотомией «или / или», а антипозитивистским принципом «и то, и другое, и третье» («both / and»), который выступает не в качестве взаимоисключений (Россия – прошлое, Канада – настоящее), но скорее взаимодополнением (прошлое – неотъемлемая часть созидаемого настоящего). «Опограничиванию» мира и лишенному этнокультурного пространства индивиду, страдающему от культурной дезориентации – бытия вне национальности, вне родного языка – противопоставляется культурный диалог; «внедомности» – обретение дома. Таким образом, изначальная вынужденная маргинальность получает свой хронотоп, не всегда синхронный национальному метавремени и метапространству.[46]

В центре внимания писателей – непрерывность истории, ее общность и поиск национальной / ментальной / культурной идентичности. В своей книге «Границы. Как мы говорим о Канаде» известный канадский литературовед, главный редактор «Энциклопедии литературы Канады» («Encyclopedia of Literature in Canada»[47], 2002) и многочисленных учебников У. Г. Нью указывает на пограничное мировоззрение канадцев как одну из характерных черт канадской культуры. Канада, по мнению У. Нью, немыслима без своих северных пределов, двух океанов и символической сорок девятой параллели.[48] Однако любые границы, в сущности, границы вымышленные: «воображаемые линии между двумя нациями, отделенными друг от друга воображаемыми гражданскими правами»[49], нечто «хрупкое, проницаемое, незафиксированное, требующее непременного различия и подразумевающее конфронтацию и взаимодействие», а «многообразные Канады, которые обильно обсуждаются в “канадских исследованиях” не просто “используют”, а происходят из многообразных форм пограничной риторики»[50]. Это означает, что ‘функции границ’ признаются канадоведением и как конкретные описания, и как метафора личностных / социальных / политических отношений и их организация. Кроме того, М. Хайдеггер понимал границу не как конечную преграду, а как новое начало, становящееся настоящим.[51]

В такое новое начало превращалась Канада для иммигрантов из России разного толка («русские немцы», духоборы и др.), а человек ощущал себя неотъемлемой частью своей истории. Он стал равен сказу / тексту, что особенно четко прослеживается в романе С. Бердселл «Россиянка» и постулируется Р. Уибом по отношению к своей прозе.

Влиятельный американский культуролог Х. К. Бхабха в книге «Нация и повествование» отмечал, что «понятие нации как текста определяет те культурные границы, которые содержат отрезки смыслов, что должны быть пересечены, стерты, переведены или даже уничтожены в процессе культурного воспроизводства».[52] Для современной культуры Канады это также характерно в силу размытости национальной традиции, предстающей сегодня как некий набор не сливающихся в единое целое субтрадиций, существующих в аморфной и переходной постмодернистской культуре «разнообразия», характеризующейся предельной фрагментацией, неопределенностью, соскальзыванием с однолинейного модуса движения (например, нелинейное повествование в романе Р. Уиба «Голубые горы Китая» – «The Blue Mountains of China», 1970). Такая модель является национальным вариантом плюралистической культурной парадигмы, связанной с идеей культурной множественности и формообразующим мифом национального метаповествования, где «выживание» (название тематического справочника по канадской литературе М. Этвуд[53]) служит знаковым символом в становлении литературной традиции.

Любой художественный текст на «пограничную» тему мифологизируется и реализуется в метафорах социальной и этнической изолированности. Теоретически такой текст представляет и выражает себя как «другой», бросая вызов каноническим, или «центральным», текстам. В то же время его дискурсивная практика – «практика постоянной двусмысленности между литературой, тяготеющей к ассимиляции и интеграции (например, английской или французской), и критическим метадискурсом этничности, который стремится избежать этого движения».[54]

Рассказ А. М. Клейна «Колокола Собора Христа Спасителя» («The Bells of Sobor Spasitela») наглядно демонстрирует вышесказанное. Во-первых, речь идет об иммигранте; во-вторых, его опыт пребывания в чужой стране и ее восприятие напрямую связаны с разницей языков и менталитетов. Используемая автором метафора «мир героя = текст» соединяет в себе географическое пространство с пространством ментальным и одновременно с пространством повествовательным, с организацией текста на странице. Особый акцент придается слову «маргиналия», означающему и поле страницы, и край, грань, допускаемый предел, и разницу, разность. Широта семантики слова дает возможность многообразных трактовок и игры со смыслами. С другой стороны, присутствующее в нем значение границы, ограничения и ограничивания отражает изолированность героя, что создает ощущение пограничья, маргинализации художественного пространства, приравниваемого ментальному пространству протагониста:

The city of Paris is the most beautiful city in the world. A truth. But a patriot’s truth, a tourist’s truth, glib on the lips of those who come there – and depart. To the émigré, though grateful for asylum, Paris is no more than his postcard pied-à-terre, a milieu of silhouette and montage; the essential dimension, the dimension we Russians designate podushi, alongside-the-soul, this, for us at any rate, is always lacking … Upon the page of Paris itself we émigrés are only marginalia – in Cyrillic print. The text is not ours, and cannot be. Except through indirection …[55]

Из приведенного отрывка видно, что изолированность героя проявляется больше на внутреннем уровне, нежели на внешнем, хотя расширение метафоры и введение в текст русского слова «по душе» с его английским переводом делает повествование этнически маркированным, преобразуя текст в метатекст, а реальность в метареальность. Быть эмигрантом в изгнании, а следовательно, в добровольной или принудительной изоляции, фактически означает не просто находиться вдали от дома, но и быть оторванным от корней, «пересаженным» на почву другой культуры, в другой дискурс, другую действительность; быть вынесенным на периферию, за скобки чужого текста, стать маргиналией другого географического / литературного / лингвистического пространства. На примере повествования, где субъект равен тексту, синхронный аспект пограничья, связанный с феноменом «аутсайдерства», «другого», взаимоотношением культурной периферии и центра, подходом извне, показано, что «чужой» может возникнуть лишь в дискурсе «чужого». Здесь же возникает проблема «диалога» / «конфликта» культур.

Сложная нарративная техника и жанровое своеобразие романа Р. Уиба «Голубые горы Китая», в котором рассказывается о судьбах российских меннонитов[56], вынужденных скитаться по миру в поисках нового дома, расщепляет повествование на несколько частных линий и вводит четыре культурных слоя (в конце появится символический образ креста): немецкий (или немецко-русский, поскольку речь идет о сибирской меннонитской общине), русский, парагвайский и канадский. Герои Уиба – изгои, находящиеся в непрерывном поиске ‘Земли Обетованной’. Фрагментированное, разорванное письмо символизирует экзистенциальный хаос, царящий вокруг. Прием многоголосия, используемый писателем, указывает на отсутствие точки опоры, единого, поддающегося классификации или укладывающегося в определенные рамки видения происходящего.

Через диссонанс и раздробленность Уиб вовлекает читателя в описываемый в романе непрекращающийся процесс дезориентации. Он словно предлагает ему сложить мозаичный узор из внешне несвязанных между собой событий и образов: из выкатившегося глаза коровы и едва проступающей иконы Богородицы на стене заброшенного, превращенного в казарму монастыря; сочащегося из ноги черного гноя и поблескивающего паникадила; из засыпанного песком колодца в парагвайской пустыне и тихих заснеженных московских улиц; из вздыбленного льда у подножия китайских гор и канадских просторов.

Писатель нарушает не только географическое единство, но и единство языкового пространства (в словесную ткань романа вплетаются нижненемецкий диалект и отдельные русские слова), опустошая таким образом сам акт коммуникации или диалогического обмена. В этом опустошении содержится разрыв с прежним опытом героев. Однако и возможность выживания в подобной ситуации представлена Уибом в самом принципе опустошения и распада, но не путем преодоления противоречий, а через них.

Одним из таких противоречий выступает скрыто заявленный конфликт между старой и новой, советской, коммунистической Россией. С одной стороны, провозглашенные коммунистами идеалы равенства, братства, коллективной взаимопомощи сходны с общинными идеалами меннонитов, но нестыковка возникает в разном отношении к труду и по-разному добытому (своему, не колхозному) хлебу. Богородичная икона с вазой лилий (символ чистоты и символ старой России) в монастыре загажена и почти стерта. Попытка героя-меннонита смести «пыль веков» и рассмотреть за ней былое прошлое прежней России, не только не поощряется русскими, но, напротив, попирается. В этом акте просматривается и нарушение коммуникации между героями, и распад связи времен – нарушение исторической коммуникации. Потускневший и изменившийся, словно увиденный в кривое зеркало русский мир, проецируется на экзистенциальную перевернутостьь мира в целом.

Постоянно меняя персонажей, Уиб меняет оптику и перспективу, указывая тем самым на многосложность и субъективность современной действительности, ставя проблему точки зрения как таковой равно как и проблему (не)возможности аутентичного, целостного видения. Подобное расщепление (многоголосие и многомыслие) является формой интеллектуальной, артикуляционной и экзистенциальной неуверенности и тревоги. Причем чувство истории, времени и пространства предельно размыто, поэтому русский фон выступает здесь лишь как дополнение к мозаичности общего фона произведения.

Роман охватывает почти столетие (с 1879 по 1967 год) и имеет кольцевую композицию: он начинается с рассказа об эмиграции не принявшего Октябрьскую революцию в России канадского героя, а заканчивается приездом в гости в Канаду российского меннонита. Последняя глава озаглавлена «В пути». ‘Русский’ меннонит, не говорящий по-английски, не испытывает языкового барьера, так как встречает хорошо владеющую русским языком попутчицу из меннонитской общины в Канаде. От нее он узнает, что некий канадский меннонит Пауль Раймер, добровольно возложил на себя крест и несет его через всю Канаду.

Образы пути и креста здесь весьма символичны и указывают на крестный путь всех многочисленных героев произведения. В хронотопе пути Уиб обобщил описанные ранее способы преодоления и обживания пространства: от бытовых форм путешествия (герой приехал в Канаду навестить детей) до (само)маргинализации, ухода, отшельничества, изгойничества, бегства, эмиграции и ссылки. Путь в романе – это и пространственно-временная ориентация в дезориентированном мире, и аспект смысла жизни, и вектор истории, и универсалия самой картины бытия; это путь к Богу, к Истине, к Другому, к спасению, что подчеркнуто крестом, который несет Пауль Раймер. Его крест расширяет движение во все четыре стороны света, что может быть прочитано в евангельском ключе как завет свободного выбора человека и жертвенной любви, не выбирающей между «эллином и иудеем», иными словами, признающей «другого» не как «чужого». В целом роман Уиба можно интерпретировать как «роман-перекресток», «гетеротопию», если воспользоваться терминологией М. Фуко[57], где происходят многократные пересечения и обыгрывание различных дискурсивных границ и культурных / психологических / экзистенциальных рубежей.

Возвращение к прошлому как поиск культурной идентичности представлен в романе Сандры Бердселл «Россиянка» («The Russländer», 2001). Попытка через воспоминания вернуться назад, воссоздать свою родину подчеркивает не только интерес к своим корням, но и интерес к другой, неизведанной, богатой и трагической культуре. При этом произведение имеет двойную ценность: с одной стороны, оно знакомит канадского (и шире – англоязычного) читателя с жизнью южно-русской меннонитской общины, с другой стороны, открывает неизвестные страницы русской истории, обогащая и русскую культуру тоже.

Бердселл начинает книгу эпиграфом из поэмы А.А. Ахматовой «Реквием»: «Нет, и не под чуждым небосводом, // И не под защитой чуждых крыл, – // Я была тогда с моим народом, // Там, где мой народ, к несчастью, был», сразу настраивая читателя на литературный и исторический диалог с русской культурой. Кроме того, вводя эти глубоко личные лирические строки из поэмы Ахматовой, писательница как бы отождествляет и себя со своим меннонитским прошлым. Поэма русской поэтессы о страшной странице русской истории, о трагедии народа, личности, семьи становится прологом к роману канадской писательницы об ужасах Октябрьской революции 1917 года, о трагедии отдельно взятой семьи и меннонитской общины в целом.

Личная история и память у Бердселл становятся частью всеобщей истории, историей двух стран, Канады и России, и народа – ‘русских немцев’, ныне осознающих себя канадцами. Писательница перемещается между двумя системами и постоянно дает понять, что взгляд на Россию идет из Канады, куда уехала чудом спасшаяся после гибели своей семьи главная героиня романа Катя Фогт. Однако ее история не подается как контрнарратив, а скорее, напротив, стирает стереотипное восприятие «другого», поскольку этот «другой» становится «своим» для обеих культур. Случай для литературы подобного рода уникальный, ломающий сложившуюся установку обязательного противопоставления и «конфликта». Немецко-русская меннонитская линия органично перетекает в Канаду, где история неартикулированно получает свое продолжение.

В жанровом отношении произведение Бердселл можно охарактеризовать как «роман-трагедию».[58] Он начинается с выдержки из газеты от 11 ноября 1917 года о зверском убийстве двух меннонитских семей в селе Привольное. Кроме того, текст Бердселл можно с долей условности назвать автобиографическим и историческим, поскольку, хотя все персонажи в нем вымышленные, в его основе лежит история предков писательницы по материнской линии, эмигрировавших из Советской России в 1920-х годах. В произведение включены цитаты из периодики, рецепты из немецкой и русской кухни, личная переписка героев и дневник главной героини Кати Фогт. Повествование ведется от третьего лица, в сказовой манере, и представляет собой расшифровку записанного на кассету интервью Кати, взятое канадским журналистом в Манитобе. Здесь уместно вспомнить Ж. Деррида с его концепцией «наговаривания» нации в процессе речевой репрезентации, когда сама эпистемологическая неуверенность активно способствует формированию национальной идентичности.[59]

Трехчастная структура книги отражает движение от пасторальной идиллии (название первой части «Зеленые пастбища» с сопутствующим эпиграфом из Иезекииля «Тогда скажут: эта опустелая земля сделалась – как сад Едемский» 36:35) к ее разрушению (вторая часть носит название «В присутствии врагов» с эпиграфом из книги Иова: «Откуда же происходит премудрость? и где место разума?» 28:20) и, наконец, от насилия к милости (третья часть «Разумеется, милость и благодать» с эпиграфом из 54-го псалма: «кто дал бы мне крылья как у голубя? я улетел бы и успокоился бы» 7). Путем библейских отсылок и явной проекцией на Ветхий Завет с его историей постепенного разрушения и падения царей и царств, Бердселл выстраивает трагическую историю меннонитской семьи, показывая, что в критические времена ни принцип ненасилия, ни вера в гармонию и процветание не могут противостоять натиску жесткости.

Замкнутое пространство меннонитской общины разрывается вихрем захлестнувших Россию необратимых событий. Обыденная жизнь провинциальной общины выводится писательницей на вселенский уровень, а сам «рассказанный», «наговоренный» текст романа возникает из психологической травмы и экзистенциального надлома героини; это призыв к исторической памяти современников по обе стороны океана и будущим поколениям. Несмотря на то, что Катя спасла свою жизнь, прошлое не умолкает в ней, преследуя ее, заставляя рассказывать свою историю. Актуальный смысл романа, выводящий его за рамки сугубо национальной литературы, заключается в совмещении современности и эпохи трагического звучания, рассказанной в книге. Использование Бердселл принципа «blow up», проясняющего масштаб и истинную сущность событий, переводит повествование о будничной жизни героев во вневременную плоскость, обращая вымышленную историю конкретной жизни в метаисторию. Таким образом, трагизм, выраженный через будничность, достигает в романе своего высшего экзистенциального градуса.

Для героев рассказов Ви Плотникофф характерна проблема «вживания» в новую культуру и сохранения культурной памяти предков. Ви Плотникофф происходит из духоборской общины и описывает быт и нравы этого русского поселения в Канаде.

Художественно осмысленная история этой одной из крупнейших русских общин в Канаде появилась на страницах единственного в истории канадской литературы сборника, вобравшего в себя четырнадцать рассказов и вышедшего под общим названием «Шеф-повар на свадьбах и похоронах и другие истории из жизни духоборов» («Head Cook at Weddings and Funerals And Other Stories of Doukhobor Life», 1996), написанного автором-духобором. Канадское общество предстает в них удивительно демократичным, не препятствующим сохранению национальной самобытности, хотя, например, попытка героини рассказа «Тетя Софи и солдат» («Aunt Sophie and the Soldier») ассимилироваться с основным населением и выйти из общины, заканчивается неудачей и крахом прежних идеалов. Уже в заглавии рассказа заложено противоречие: исповедующие пацифизм духоборы и военный. Однако экспансии со стороны человека в форме нет. Напротив, есть снобизм и слегка высокомерное отношение к «другому». Любовь Софи и Билла заканчивается ровно тогда, когда он случайно узнает о ее происхождении. Общество готово принять к себе нового члена как своего, если он, в свою очередь, подчинится его законам.

Вынужденным возращением обратно в общину после «глотка свободы» и «полноценной» жизни, которой живут «другие» заканчивается и рассказ «Где улицы вымощены золотом» («Where the Streets are Paved with Gold»). В заглавие вынесены слова из популярной песни об убежавшей из дома девушке, ставшей богатой и знаменитой и встретившей свою любовь. Однако утопичность мечты не выдерживает столкновения с реальностью. Домой, в общину героиню призывает долг и необходимость ухаживать за больной матерью, сердце которой не выдержало ухода дочери. Если в первом рассказе обыгрывается нарциссистская культура несинхронного духоборам общества, поскольку они живут по своим, исключающим активное взаимодействие с ним законам, то во втором выведена модель типичного пограничного сознания беженки, хотя и имеющей собственный культурный локал, но чувствующей себя в нем «чужой». Таким образом, перспектива «свой» / «чужой» меняется.

В остальных рассказах передаются сходные ощущения / впечатления героев, а объектив писательницы направлен изнутри общины во вне, что подразумевает культурный диалог. «Другая сторона» не является в рассказах Ви Плотникофф новым горизонтом или отказом от своего прошлого, но точкой пересечения и взаимодействия культур.

Принципиально отличной от предыдущих произведений предстает новелла Гая Вандерхейга «Путь в Россию». В ней передан опыт канадца – читателя и знатока русской литературы и философии, через русский культурный контекст ищущего форму своей идентичности. Новелла построена на «переходах», «пограничьях» и нюансах; на балансировании между реальностью жизни и реальностью книг, на движении «a realibus ad realiora» – от видимой реальности предметов к их внутренней, более сокровенной реальности; на пребывании в состоянии экзистенциальной неопределенности и поиска. «Путь в Россию» – это ментальное путешествие в мир русской литературы.

Герой попадает в психиатрическую клинику из-за неадекватного поведения на выставке работ своей коллеги и бывшей любовницы. Его четырехлетняя дочь также находится в детской клинике для умственно отсталых. Герой выбирает способ общения с лечащим его врачом через «Переписку из двух углов» Вяч. Иванова и М. Гершензона, пытаясь через опыт писательства преодолеть экзистенциальный слом и раздвинуть рамки (не)вербального диалога, который постепенно расширяется в направлении диалога канадской и русской культур, в то время как диалог между людьми сводится на нет.

Магистральный образ «Переписки из двух углов», – образ узников Платоновой пещеры из четвертой части (книга VII) диалога Платона «Государство», где здешний мир сравнивается с пещерой (ее узники повернуты спиной к выходу и в состоянии составить представление о «реальности» лишь по теням, отбрасываемым ей от стены) и показано сколь сложно обратиться к истинному созерцанию идеи прекрасного, справедливого, доброго – переносится Вандерхейгом на восприятие окружающего мира протагонистами. Никто в новелле не слушает друг друга, все словно поворачиваются друг к другу спинами, и каждый замкнут в своем личном пространстве. Холодность и отсутствие взаимности между героями усиливается за счет монотонного зимнего пейзажа канадских прерий за окном.

Параллельно с темой невозможности вербального общения, в новелле встает тема творящего и управляющего бытием слова, способного изменить этот мир. Через «Переписку» автор подводит читателя к пониманию мира как текста, составленного из фрагментов различных традиций, объединенных в единое неконфликтное целое, а русская культура, в данном случае, выступает его формообразующей составляющей.

Из проанализированных произведений видно, что связи между канадской и русской культурами стремительно углубляются. Это создает благоприятные условия для диффузии разных культурных парадигм и заставляет современную литературу многое переосмыслить в считавшихся раньше привычными и традиционными схемах.

 

***

Как показывает предложенная схема анализа образа России в канадской культуре, Россия и Канада проявляют в отношении друг к друга устойчивый интерес, находясь в позиции некоего гармоничного диалога, или «приемлющего участия», по Бахтину.

1 Примечательно, что с началом установления дипломатических отношений между Россией и Канадой, в Канаде вышла книга о дружественной политике двух стран в отношении друг друга: Davies R. A. Canada and Russia. Friends and Neighbours. Toronto, 1944.

2   В 1988 г. русско-канадская экспедиция по исследованию Северного Полюса через льды Ледовитого океана за три с половиной месяца прошла пешком из России в Канаду, не заходя в другие страны.

3   Подробнее о России и Северной Америке см.: Россия и Америка в мировом историческом процессе XVIII–XX вв. М.: ИВИ РАН, 2004.

4   Взаимодействие СССР и стран-союзников в годы Второй мировой войны подробно описывается в монографии Л.В. Поздеевой «Канада в годы Второй мировой войны», М., 1986; книге британских историков А. Хога и Б. Ругга о военно-морских операциях в арктических водах 1941-1945 гг.: Ruegg, Bob and Hague Arnold. Convoys to Russia: Allied Convoys and Naval Surface Operations in Arctic Waters 1941-1945. Kendal, England: World Ship Society, 1992 и др.

5   См.: Информационный бюллетень МИД РФ от 13 июня 2002 г., посвященный 60-летию установления дипломатических отношений и 10-летию подписания Договора о согласии и сотрудничестве между Россией и Канадой.

6   Page D. Getting to know Russians – 1943-1948 // Canadian-Soviet relations 1939-1980. / Ed. by  Balawyder A. Oakville, 1981. P. 15-39.

7   См.: Collins L. D. Canadian-Soviet relations during the Cold war // Canadian-Soviet relations 1939-1980. / Ed. by  Balawyder A. Oakville, 1981. P. 41-60.

8   См.: Smith. D. Diplomacy of fear. Canada and the Cold War. 1941-1948. Toronto, 1988.

9   Подробнее о российско-канадском северном сотрудничестве см.: Черкасов А.И. О российско-канадском сотрудничестве на Севере и в Арктике: роль Северного Форума. // Канадский паспорт. 2002. № 1-2,

10 См., например, отчет по бизнес-сотрудничеству между Россией и Канадой монреальского бизнесмена Р. Димитрова: Димитров Р. Россия и Канада: путь на Север. // 60 параллель. 2004. № 11 (Вып. 46).

11 Сотрудничество, начатое в рамках Северного Форума, плодотворно продолжается до сих пор. В мае 2006 г. на Ямале была запущена программа партнерства между Канадой и Россией по развитию народов Севера НОРДЕП. Подробнее об этом см.: Северные вести. 2006. 29 июня.

12 Любимов М. Гуляния с Чеширским Котом: Мемуар-эссе об английской душе. М.: Б.С.Г.-Пресс, 2004. С. 61.

13 Здесь картина несколько усложняется, поскольку в отношении СМИ и массовой культуры следует также учитывать британское, американское и, в меньшей степени, французское влияние, что связано не столько с глобализацией, сколько с реальной исторической ситуацией, сложившейся в Канаде, находящейся между Сциллой и Харибдой Старого и Нового Света.

14 Подробные статистические данные приведены в статье А. Черкасова «Этнокультурная мозаика и межэтнические отношения в Канаде. Часть V» // Канадский паспорт. 2006. № 6.

15 С.Л. Толстой писал о духоборах в своем дневнике: «Духоборы в общем по своей праведности стоят выше среднего уроня как русских, так и канадцев. [...] ... они особый народ – община всемирного братства. [...] Они честны, трезвы, трудолюбивы, благовоспитаны и чистоплотны. У них отсутствуют три порока, которыми, надо признаться, страдает русский народ: это пьянство, ругань и вороватость».  Sergey Tolstoy and the Doukhobors: A Journey to Canada. / Ed. by Andrew Donskov. Ottawa: University of Ottawa Press, 1998. С. 142.

16 Подробно о поселении духоборов в Канаде см.: Russian Roots and Canadian Wings: Russian Archival Documents on the Doukhobor emigration to Canada. Manotick, Ont., 1999.

17 О меннонитах в Канаде см.: Toews, J. A History of Mennonite Brethren Church. Winnipeg MB, 1974;  Friesen, Peter M. and Toews, John. The Mennonite Brotherhood in Russia. Hillsboro, Kan., 1978.

18 Harowick, Susan Wiley. Russian Refuge. Religion, Migration and Settlement on the North American Pacific Rim. Chicago: The University of Chicago Press, 1993. Р. 5.

19 См.: Wittfogel K.A. Oriental Despotism. A Comparative Study of Total Power, Yale University Press, 1959. При цитировании Виттфогеля следует учитывать его научные взгляды, а также отношение к коммунистическому Востоку в целом, и доверять этому историку и социологу можно лишь при условии объективного знания исторической ситуации конца 1950-х гг.

20 Harowick, Susan Wiley. Russian Refuge. Religion, Migration and Settlement on the North American Pacific Rim. Chicago: The University of Chicago Press, 1993. Р. 5.

21 Дж. Игнатьев удостоен многих национальных отличий Канады, среди них – Орден Мира Пирсона (The Pearson Peace Medal) в 1984 г. Кроме того, в его честь назван театр, а во дворе Тринити Колледжа в Торонто посажено дерево, посвященное Джорджу Игнатьеву, Амбассадору мира, как указано на лежащем рядом с деревом мемориальном камне.

22 Подробно о русских в Канаде см.: Черкасов А.И. Русские дома и в Канаде: конфликт цивилизаций или воспитание души? // Еженедельник «Демократический выбор». № 16-17 (300-301), 2002 г. Он же: Русская эмигрантская речь в Канаде конца ХХ века. М., 2005.

23 См. его лекцию «Духовная практика и духовная традиция» // ИНТЕЛРОС – Интеллектуальная Россия, 2005.

24 Библиотека открыта в 2002 г. в Торонто при поддержке канадского правительства и благотворительного фонда «Друзья Эрмитажа», занимающегося популяризацией русской культуры и музейного дела в Канаде.

25 Согласно этимологическим словарям М. Фасмера и Н.М. Шанского, В.В. Ивановой, Т.В. Шанской, «друг» и «другой» – этимологически родственные слова, восходящие к общей праславянской основе *drugъ. Первоначально значение местоимения-прилагательного «другой» возникло на базе словосочетаний типа «друг друга», «друг другу».

26 http://www.niworld.ru/Statei/cherkasov/New/geroi.htm

27 Размышления о северном менталитете («арктических ландшафтах духа») представлены в книге эссе Р. Уиба «Обманчиво мертвая. Размышления об Арктике»: Wiebe Rudy. Playing Dead. A Contemplation Concerning the Arctic. Edmonton: NeWest Publishers Ltd., 1989.

28 О визуализации и вербализции культурно-географического пространства в современном мире см.: Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. М.: «Языки русской культуры», 1998.

29 Д.Н. Замятин выделяет несколько геополитических образов России: «Россия-и-Европа / Россия-как-Европа», «Остров Россия», «Россия-Евразия», «Византийско-православная Россия», «Россия = Восточная Европа». См.: Замятин Д.Н. Динамика геополитических образов России // Человек. 2006. № 6.

30 Роман К. Борг «Родина» был представлен в Канаде на международной конференции «Открытие своих корней: от Восточной Европы до Нового Света» («Discovering Our Roots: From East Europe to the New World»), проходившей с 4 по 6 августа 2006 года в Виннипеге, Манитоба. Помимо убедительности в изображении событий русской истории, отмечалось также тонкое проникновение в русский быт и национальный характер. К. Борг – доктор исторических наук, славист, специалист по русской культуре и истории.

31 Разумеется, продолжение русской романной традиции вовсе не подразумевает обязательную эксплуатацию русской истории или русских тем.

32 В настоящее время роман К. Борг переводится на русский язык.

33 См. интервью с Джеймсом Миком: The Barcelona Review. International Review of Contemporary Fiction – Issue 51 – January-February 2006.

34 Помимо уже названных англоязычных писателей и анализируемых ниже канадских прозаиков, хотелось бы напомнить о двух других существенных произведениях на русские темы с русским колоритом, написанных иностранцами: это роман «Петербургский маэстро» («The Master of Petersburg» 1993, рус. пер. «Осень в Петербурге», 2002) Дж.М. Кутзее, а также «Чайка. Новая версия» («The Seagull. A New Version», 1997) и трилогия «Берег утопии» («The Coast of Utopia», 2002; рус. пер. 2006) Т. Стоппарда.

35 Из интервью Джеймса Мика Джуалину Эванзу // Евразийский дом. Информационно-аналитический портал: http://www.eurasianhome.org

36 Там же.

37 Имена сподвижников и друзей семьи Калмара также больше походят на немецкие и западно-славянские, нежели на русские: Саймон, Лена и Маргарет Кетцель, Джозеф Пинкас, Мурчук, семья Блазовски и др., хотя повествуется о русской общине и герои, как постоянно указывается автором в ремарках, говорят между собой на русском языке.

38 Не вполне ясно, что повлияло на подобное изображение русского революционера-нигилиста.

39 После первого покушения Калмара на Розенблатта в «Морнинг Ньюз» появилась заметка об опасности присутствия «полуварваров из Центральной и Южной Европы» в Западной Канаде. Connor R. The Foreigner. A Tale of Saskatchewan. N.Y.: Hodder & Stoughton, 1909. P. 108.

40 Ibid. P. 34.

41 Протестантский пастор убеждает Калмара не мстить Розенблатту вместо отца: «Месть – не наше дело, а Божье. Это Канада, а не Россия. Ты христианин, а не язычник». Connor R. The Foreigner. A Tale of Saskatchewan. N.Y.: Hodder & Stoughton, 1909. P. 342.

42 Ibid. P. 253.

43 Ibid. P. 255-256.

44 Connor R. The Foreigner. A Tale of Saskatchewan. N.Y.: Hodder & Stoughton, 1909. P. 159.

45 Его основная линия – детская. Именно через детей, посещающих канадскую школу и церковь, происходит «превращение» их родителей в канадцев. Дети в романе являются главными реципиентами и трансляторами новой культуры. Так, сына Майкла Калмара представляют священнику следующим образом: «Калман Калмар, мой друг из Виннипега, в более далеком прошлом – из России, а сейчас отличный канадец». В последствии он принимает протестантизм, находит угольную шахту, богатеет и становится полноценным «канадцем среди канадцев» (a Canadian among Canadians), хотя всегда помнит о своем русском происхождении. Connor R. The Foreigner. Р. 248; 373.

46 Bhabha Homi K. The Location of Culture. London&New York: Routledge, 1994. Pp. 191, 240, 242.

47 В частной беседе У. Нью подчеркнул, что понятия «канадская литература» как такового не существует. В отличие от термина «американская литература», закрепившегося в XIX в. с развитием «американской литературной традиции», термин «канадская литература» пребывает в аморфном состоянии до сих пор. То же отмечает и М. Этвуд в предисловии к своему «Тематическому справочнику по канадской литературе». См.: Atwood Margaret. Survival. A Thematic Guide to Canadian Literature. Toronto: M&S, 2004. Р. vii. Заметим также, что Н. Уэбстер начал составлять «Словарь американского английского языка» в 1800 г. (опубликован в 1828 г.), в то время как «Словарь канадского английского языка» появился лишь в середине 1970-х гг. В отношении же канадской литературы следует добавить, что есть и иная точка зрения. Например, сборник под редакцией Карла Боллстадта «В поисках англо-канадской литературы» открывается заявлением о том, что «канадская литература есть. Она существует», и цель этого сборника «познакомить широкого отечественного и зарубежного читателя с канадской литературой». См.: The Search for English-Canadian Literature. An Anthology of Critical Articles from the Nineteenth and Early Twentieth Centuries. Edited and Introduced by Carl Ballstadt. Toronto and Buffalo: Toronto UP, 1975. P. vi.

48 New William H. Borderlands. How we talk about Canada. Vancouver: UBC Press, 1998. P. 6.

49 The Collected Writings of Ambrose Bierce. 1946. New York: Citadel, 1970.

50 New William H. Borderlands. P. 5.

51 Ibid. P. 40.

52 Bhabha Homi K. Nation and Narration. London&New York: Routledge, 1990. P. 4.

53 Atwood Margaret. Survival. A Thematic Guide to Canadian Literature. Toronto: M&S, 2004.

54 Blodget E. D. Ethnic Writing in Canadian Literature as Paratext. // Signature. 1990. No. 3.

55 Canadian Short Fiction, edited by W. H. New. Scarborough, ON: Prentice Hall, 1986. P. 177.

56 Меннонитство возникло в начале 30-х годов XVI века в Нидерландах. Его основателем был Менно Симонс. Он родился во фризской деревне Витмарсюм, получил богословское образование и принял сан католического священника. Его внимание к учению анабаптистов привлекли репрессии против них. Он стал сомневаться в католических догматах крещения и евхаристии. По стечению жизненных обстоятельств Менно Симонс сложил с себя священнический сан и полностью порвал с католической церковью, а в 1537 году возглавил движение «мирных», приняв от Филиппа Оббе перекрещение и рукоположение в духовные старшины. Позже он стал странствующим проповедником, организовывая общины по всей Европе. В 1543 году он принял сан епископа всех меннонитов. Первоначально меннонитство возникло как организация угнетенных масс и прежде всего крестьянства. Поражение народных восстаний в прошлом всегда вызывало повышенную религиозность у угнетенных. Тогда терялся всякий интерес к миру, в котором они живут, терялась надежда на обустройство в жизни. Отсюда появление лозунгов, призывающих к внутреннему самосовершенствованию, к готовности к Царствию Небесному, где, несомненно, будет лучше, чем здесь на земле. Владениями Христа объявлялись «духовный мир людей и потусторонние сферы». В России меннониты появились в 1763 году, после издания Екатериной II манифеста «О дозволении всем иностранцам в Россию въезжающим, поселиться, в губерниях, в которых они пожелают». По этому манифесту всем переселенцам предоставлялись особые льготы и свободное исповедание своей религии. Меннонитам для заселения отводились земли на юге Украины (в Екатеринославской, Таврической, Самарской и Саратовской губерниях). Переселение шло с 1789 по 1870 годы.

57 Foucault M. The Order of Things. An Archeology of the Human Sciences. Trans. Alan Sheridan. N.Y.: Vintage, 1970.

58 Выражение «роман-трагедия» впервые употребил в 1911 году Вяч. Иванов по отношению к творчеству Ф. М. Достоевского.

59 Derrida J. Declarations of Independence. // New Political Science, 1986. P. 7-15.

 

---